Тигр, олень, женьшень - Янковский Валерий Юрьевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/63
• Следующая

Солнечным сентябрьским днем в нашу большую, крытую черепицей фанзу, прилепившуюся на холме над глубокой Сейсинской бухтой, ворвался переводчик Иван Чхон. На бронзовом лице корейского Мефистофеля сверкала золотозубая улыбка.

— Юрий Микаучи, моя олени насоу! (Юрий Михайлович, я оленей нашел!)

Кореец Иван — Чхон Чан Гын — мальчишкой сбежал от родителей в Россию, много лет прожил во Владивостоке. Служил дворником, потом матросом и рулевым на катере «Рында» владивостокского коммерсанта Бринера. Искал золото, находил, прокучивал, спускал в карты и вернулся в Корею ни с чем. Сказочник, балагур, фокусник, циник и авантюрист, неугомонный дамский угодник, Иван никогда не унывал, на любой случай реагируя ироничной и меткой шуткой. Чхон говорил по-русски бегло, без запинки, однако на том специфическом дальневосточном жаргоне, который почти непонятен коренному россиянину.

Сейчас честолюбец, но в общем очень добрый малый сиял потому, что не кто другой, а именно он первым узнал об оленях — давней мечте знатока пантового оленеводства, нашего отца. Ждал похвалы и благодарности.

Заметив сомнение, Иван, темпераментно жестикулируя, сыпал новыми интересными подробностями. То, что он сообщил, было сенсацией. Пятнистый олень в Корее стал уже редкостью, а отловленный — тем более. Как можно оставить без внимания такое известие?

Утром отправились втроем: отец, Иван Чхон и я.

Путь был неблизкий. Несколько часов поездом, потом по узкой каменистой дороге сквозь расцвеченные первыми осенними красками леса и поля, через прохладные броды светлой горной речки. Шли и сомневались: не ошибка ли? Увидим ли пойманных оленей или все окажется басней? Так уже бывало.

Солнце садилось, когда мы достигли усадьбы охотника Ким Чхун Бона. Подошли и некоторое время не могли поверить глазам: в тесных загородках из высоких жердей метались четыре красно-рыжих зверя с белыми пятнами по бокам. Они! Взрослый самец-пантач со спиленными уже рогами, двухгодовалый бычок — саендыш с первыми рогами-шпильками, взрослая матка и молоденькая дочка. Саендыш, самый дикий и буйный, при виде людей неистово бросался на ограду, никак не желая привыкать. Он уже сильно рассек нижнюю губу, обнажив длинные желтоватые зубы.

Мы отошли во двор фанзы, чтобы не тревожить животных.

Хозяин, плотный мужчина в домотканых шароварах и рубахе, с заметной сединой в коротко остриженных волосах и реденьких свисающих усах, степенно представился. Фанза одноэтажная, но он приглашает в «верхнюю» комнату — для стариков и гостей мужского пола.

Не успели помыться с дороги, как хозяйка внесла один за другим маленькие лакированные столики с сервированным на них ужином. Для каждого мужчины отдельный столик. На нем большая бронзовая чашка с крутой чумизной кашей, мисочка с острым соевым супом, чашка с водой — горячую сухую кашу, взяв на ложку, надо опустить на секунду-другую в чашку с водой, потом в рот; несколько блюдечек с закусками: вяленая рыба, остро приготовленный молодой папоротник, проращенные соевые бобы, кимчи — капуста или редька, квашенная с красным перцем и чесноком; плоская латунная ложка и деревянные палочки.

Обувь оставили на крошечке за порогом. Сели на отапливаемом полу, на циновке, скрестив ноги, каждый перед своим столиком, как принято, лицом друг к другу.

Нас больше всего интересовало — как поймали этих оленей? Зверовые ямы давно запрещены, да и упавший в яму зверь редко остается непокалеченным. Однако разговаривать о деле можно только после трапезы. И вот наконец ужин закончен, этикет соблюден, отец задал свой вопрос.

— Их поймали весной голыми руками. За самцами гонялись дней по семь, стельную матку взяли на третий…

Чхун Бон рассказывал спокойно, попыхивая трубкой с длиннейшим мундштуком и маленьким чубуком, который он часто набивал, вновь и вновь прикуривая от уголька стоявшей в углу жаровни.

Никогда, ни в каких описаниях самых прославленных следопытов, начиная с серьезных исследований, и кончая романами Фенимора Купера, не упоминалось случаев, когда бы оленя ловили голыми руками. Речь не идет о преследовании по насту, когда олень, пробивая твердую корку снежного покрова, способную держать человека, быстро ранит ноги, выбивается из сил и падает под ножом или копьем. И, даже взятый живьем, уже обречен: напрягая последние силы, в ужасе от преследования, он запален и в лучшем случае живет в неволе несколько дней, чаще — часов… То, о чем поведал хозяин, было совершенно ново и необыкновенно.

Корейцы выработали метод, который вряд ли мог быть придуман европейцами. Близкий к природе и наблюдательный восточный таежник заметил, что при появлении первой травки, лишь попробовав ее, олень бросает надоевший зимний корм — веточки и сухую траву. В эти дни он сразу быстро тощает, теряя обычную силу и выносливость. Но уже апрель, снег сошел; как найти, а главное, не потерять след? На влажной земле, даже густо укрытой упавшим листом, для опытного глаза свежий след еще заметен. Но земля и лист высыхают, а тогда начинается самое сложное. Следопыт с легкой палкой в руке, раздвигая на ходу опавший лист и сухую траву, замечая оттиск копыт там, где его не видит никто, преследует зверя от зари до зари.

Этот метод зародился в скалистом и диком крае Центральной Кореи, в районе Алмазных гор. Иссеченная высокими крутыми хребтами, провинция эта стала колыбелью классической ловли драгоценного оленя. Однако, научившись ловить и сохранять жизнь «торог сасими», жители не приручали и не разводили их. Стельных маток кормили до тех пор, пока полностью не развивался весенний плод, еще не родившийся олененок — «ноктхэ» — одно из самых дорогих средств тибетской медицины. Когда плод созревал, матку убивали. Изъятый эмбрион варили до состояния густой мастики, он шел по баснословно высокой цене. Мясо оленихи ели, из шкур выделывали замшу. Самца растили до первых пантов и тоже убивали. Так постепенно олени провинции Канвондо были истреблены, и следопыты стали продвигаться на север, где зверь еще сохранился. С годами слово «кавандо» — так произносили его северяне — стало как бы синонимом названия редкой профессии — ловца оленей.

Отыскав нужный след, кавандо не теряет его надолго нигде: ни среди каменной россыпи, ни в болоте, ни в речке, куда порой забегает преследуемое животное, и это еще не все. Настоящий кавандо так запоминает оттиск копыта, что отличает его от всех других. Бывает, преследуемый олень натыкается на своих собратьев и смешивается с ними. Следопыт, встав на колени, прощупывает отпечатки и безошибочно продолжает вести свой след.

Все дело рассчитано на измор. Чувствующий беспрерывную погоню олень волнуется, перестает есть, часто пьет, за короткую весеннюю ночь не успевает как следует отдохнуть и — начинает сдавать… Первые день-два охотники не видят его совсем. Потом замечают на большом расстоянии, но он мгновенно скрывается с глаз. На третий, четвертый видят все чаще: олень начинает ложиться, вскакивает при приближении людей. Все ближе, ближе… А люди не отстают. И наконец, совсем обессиленному, набрасывают веревочную петлю: самцу на сухие весенние рога, самке на шею, но так, чтобы не задушить. И ловят? Нет…

— Когда на шестой день, — продолжал Чхун Бон, — впервые нагнали на лежке моего саендыша и набросили ему на рожки веревку, он встал. Шатается, как пьяный, но идет. Я держу, боюсь выпустить конец, а Пак Чан Себи, главный следопыт, как рявкнет: «Пускай! Пускай, говорят тебе! Пусть идет!» Уже темнело. «Уйдет, — говорю, — вдруг потеряем завтра, шесть дней пропадет, столько сил…» А он смеется: «Уйдет, если за ночь крылья вырастут, а по земле от Пак Чан Себи еще ни один не ушел! Но если сейчас применить силу, он свернет шею или получит разрыв сердца. Вот тогда уже никто не поможет, и все наши труды пропадут даром. Кому он мертвый нужен?»

• Предыдущая
• 19/63
• Следующая