Когда забудешь, позвони - Лунина Татьяна - Страница 3

• Предыдущая
• 3/76
• Следующая

За спиной Вассы открылась дверь, знакомый голос спросил:

— Иван Васильич, к вам можно?

«О боже, только не Баланда!» Она умоляюще посмотрела на Гаранина. А тому и не нужны слова — хватит взгляда.

— Я занят, Тамара. — Тон был холодным и сухим. — Что-то экстренное?

— Нет-нет, — пролепетала Баланда, — я попозже зайду.

— Хорошо, — милостиво позволил строгий начальник, — минут через десять.

— Ага, — пискнуло за спиной, и дверь захлопнулась. Десять минут, конечно, царский подарок, но ей он ни к чему. Все и так ясно. Васса улыбнулась и поднялась со стула.

— Спасибо, Иван Васильич. До свидания!

— Не добивай меня своей вежливостью, Василиса! — взмолился ее экс-начальник. — За что «спасибо»-то? Ведь я ничем тебе не помог.

— За искренность.

— Васька, ты подумай все-таки насчет «информации». Если решишься, — помогу. Женька хоть и самостоятельный, а к слову моему прислушивается.

— Я подумаю, — пообещала Васса.

«Было дело, да собака съела», — невесело усмехнулась она и, твердо решив сюда больше не возвращаться, толкнула прикрытую дверь.

И тут же наткнулась на редактора Тамару Ландрэ, прозванную Баландой. У автора этой клички отлично сработало ассоциативное мышление: Ландрэ, липкая и мутная, так и вливалась в воображение тюремным пойлом, а потому меткое прозвище прилипло к ней сразу и навсегда.

— Поволоцкая, это ты?! А я тебя сразу узнала, но глазам своим не поверила! Дай, думаю, дождусь. Неужели это ты! — Она оккупировала Вассин локоть, радостно (?) заглядывая в глаза. — Живая, кто бы мог подумать! Красивая, стройная! А правду говорили, что ты…

— Правду, — перебила ее Василиса, пытаясь освободиться от цепкой хватки.

— А я тебя по ушам узнала.

«Пленница» вопросительно посмотрела на «захватчицу».

— Уши твои хорошо помню, — охотно пояснила та. — Они мне всегда нравились. Как лепесточки, не то что мои вареники по бокам висят. — Видать, вирус перемен заразителен: вот и Баланда стала самокритичной.

— А ты на работу пришла устраиваться?

— Нет, я работаю.

— Правда? Где?

Васса многозначительно посмотрела в потолок.

— Ого! — округлила глаза Баланда. — А Ельцина видела?

Ответом стал неопределенный жест.

— А Горбачева?

Снова задумчивый взгляд в потолок.

— Слушай, с тобой так интересно разговаривать! Ты так много всего знаешь! — искренне восхитилась Баланда и спросила с надеждой: — А мне нельзя к тебе? Ты же знаешь, я политически грамотна. И редактор хороший.

Неопределенное пожатие плечами. Баланда с сожалением вздохнула, расценив этот жест как отказ.

— Понимаю, туда просто так не попадешь. Большой блат нужен, само собой. А у тебя, говорили, отец писатель был, с Горьким дружил. Везет, у кого родители такие, все им на блюдечке подают. А я сама дорогу в жизни себе пробиваю. Все вот этими руками и головой. — Она растопырила перед собственным носом «сардельки» с короткими ногтями и с удивлением на них уставилась, словно видела впервые. Потом опять вздохнула, на этот раз с завистью. — Счастливая ты, Поволоцкая, все тебе нипочем. А мы вот тут прозябаем — и перспективы никакой. Говорят, сокращение опять будет. Некоторых, само собой, выкинут. Я, конечно, стараюсь политических ошибок не делать и тексты пишу хорошие, но кто знает, что будет дальше! Газеты, само собой, читаю. Но путаюсь иногда, — неожиданно призналась безошибочная. — Сейчас так все меняется! Что вчера было черным — становится белым. И наоборот. Разве тут успеешь сориентироваться? Дома сутками не отлипаю от телевизора, а все равно кавардак в голове. Однажды даже на митинге демократов была. Попов выступал, Станкевич, Ельцина издали видела. Но ничего не поняла. Плохо было слышно, мы далеко стояли.

Васса слушала Баланду вполуха, прикидывая, в какую бы паузу вставить свое «до свидания» и достойно покинуть уютный закуток. Хоть и беседовали (!) они на площадке под лестницей, куда редко заглядывает народ (только заядлые курильщики), но рисковать не хотелось: еще одна подобная встреча была бы совсем ни к чему.

— Говорят, Гаранин собирается на пенсию, — доносился монотонный бубнеж. — Вот весело будет! Новая метла придет — всех нас выметет. Само собой! — пожаловалась Баланда и обреченно вздохнула.

Наконец-то! Бог любит троицу — третий вздох оказался решающим.

— Я уверена, тебя оставят. До свидания, Тамара. Меня ждут, — разразилась «собеседница» длинной тирадой и, ободряюще улыбнувшись, дала ходу.

От растерявшегося перед грядущими переменами Гаранина и сбитой с толку Баланды, от длинных узких коридоров, от мониторов, микрофонных папок, сценариев эфирного дня с расписанными ролями для кандидатов на вылет — от всей этой безумной, близкой, похоже, отказавшейся от нее и навсегда ушедшей жизни.

Легко вполуха слушать Баланду, сложнее улыбаться Гаранину, когда он произносит «нет», и очень трудно держать марку перед собой. Она медленно шла по улице. Мечты, мечты, где ваши сладости? Мечты ушли — остались гадости. И что прикажете теперь делать? Без работы. Без денег. Без Владика — царство ему небесное. Да разве при нем возможно было чувствовать себя такой одинокой и лишней, никому не нужным огрызком прошлой жизни! Вспомнив мужа, Васса почувствовала, как сдавили ее сердце беспощадные клещи вины. И хоть говорил тогда отец Александр, что не виновата она ни в чем и каждому Господь отмерил свой срок на Земле, — не убеждали эти слова. До сих пор гложет душу сознание вины перед «мужем: не уйди она тогда в монастырь, может, и был бы жив Влад. Ее Владик — ласковый, добрый, упрямый, помешанный на своем Сене, монтажах, озвучках, неизведанных местах и прочем вздоре, который зовется жизнью. Вспомнилось, как увидела в своей маленькой келье бледную, заплаканную Ларису в черном шифоновом шарфике с нелепой бледно-зеленой каймой по краям и страшной вестью. Шла третья седмица — Крестопоклонная — Великого поста, и послушница усердно молилась о всех, оставленных в мирской жизни, а особенно о своем муже, благодарила Господа за дарованную дважды жизнь, просила прощения за грехи, молила продлить дни тем, кого любила и оставила. Почему Господь не внял ее мольбе?! Но разве могла знать заново рожденная тогда, шесть лет назад, что бесценный жизненный дар не передаривается, а слепое поклонение паче гордыни? Только теперь ей открылась простая, но вечная истина: капли-жизни, среди которых и ее, должны наполнять чашу Господнего терпения не жертвенностью — любовью, не страданием — радостью. Только тогда не прольется чаша эта. И она, Василиса Поволоцкая, чудом выкарабкавшаяся из смертельной болезни и отмолившая исцеление шестью годами, никогда не отравит свою каплю унынием и безверием. Она не сдастся! Обязательно найдет выход — сама, без помощников. Как говорится, кто живет с разумом, тому и лекарь не нужен.

Сбоку послышались короткие автомобильные гудки и знакомый голос окликнул:

— Василиса!

У тротуара притормозила машина, и из белых «Жигулей», расплываясь во весь рот, на нее смотрел доктор Яблоков, Яблочко, Сергей Сергеич — собственной персоной. Профессор медицины, безнадежно влюбленный в нее шесть лет назад и вытащивший ее со своим другом-физиком с того света.

— Василиса, я уже несколько минут сигналю, но никак не могу пробиться в зону твоего внимания. — Он открыл дверцу. — Садись, быстро, здесь остановка запрещена. И командуй: куда бы ты ни направлялась, я довезу тебя. Ты не представляешь, как рад тебя видеть!

— Представляю, — ответила она, устроившись рядом, — потому что видеть тебя тоже очень рада. Здравствуй, Сережа!

— Правда?! — обрадовался, как мальчишка, сдержанный профессор. — Здравствуй, Василиса! Прости за банальность первого вопроса после стольких лет, но эскулап во мне — диктатор. Как себя чувствуешь?

— Хорошо, — улыбнулась Васса.

— Мог бы и не спрашивать, зануда, верно? — пошутило медицинское светило. — Давно в Москве?

— Второй день.

— Навсегда или на время? — осторожно спросил.

• Предыдущая
• 3/76
• Следующая