Реквием по пилоту - Лях Андрей Георгиевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/92
• Следующая

Они снова пролетели Стимфал, на сей раз — с севера на юг, и, пока Эрликон любуется на высокие скулы Инги, два слова о том, куда они держат путь.

Стимфал — не первый порт, зашедший на сушу так далеко от моря, но, пожалуй, единственный, забравшийся так высоко. На протяжении нескольких тысяч миль побережья материк здесь обрывается к океану неприступной стеной — то выше, то ниже, отвесно или более полого, но повсюду — без малейшей надежды на самую крохотную бухту или гавань. Поэтому начальным зодчим морской части Стимфала стал инженер Тротил.

Уклон же открывается в глубь континента, и реки текут не к морю, а от него. Такова и Амальдена. Вероятно, она уже текла по этим краям в те незапамятные времена, когда силы природы вдруг начали понемногу приподнимать этот кусок земли. Горы росли, а Альмадена собирала дожди, родники и талые воды и сквозь скалы год за годом прогрызала себе право не менять накатанного пути. Двести метров, триста, полторы тысячи — плоскогорье, срезанное к океану, ушло вверх, а Альмадена осталась на месте, и памятником ее неодолимого упорства остался громадный ступенчатый каньон красно-коричневого камня с фантастическими столбами, карнизами и — довольно средненькой, изобилующей мелями речкой на дне.

Альмаденское ущелье было коронным номером всех туристических мероприятий. Пятьдесят второе континентальное шоссе здесь образовало вырост, выглядевший с самолета как хоккейная клюшка — подъезд к четырем основным смотровым площадкам. Однако кроме видов самого каньона — на закате, на рассвете, при луне и так далее — смотреть в этих местах было, по сути, не на что. Чуть ниже по течению — развалины древнего рудника, где неведомые пращуры добывали ртуть, еще дальше — уже полностью невнятные руины безвестного замка — и все. Альмадена убегала на юго-восток, к горным пустошам Котловины, над которыми недавно прокувыркался Эрликон, — кладбищам былых военных баз империи и обиталищам жутких мифов.

Но именно сюда, к югу, мчался, вздымая пыльную гриву, вишневый «бугатти». Инга не отпускала акселератор, и воздух яростно пел в обтекателях. Вначале дорога шла вдоль реки, и Эрлен мог любоваться разломами багровых скал и столбчатыми эркерами, похожими на стопки сложенных монет, но затем река осталась справа, а слева показались уступы таких же каменных террас, или гряд, с провалами между ними — как только машина проезжала очередной гребень, за ним поднимался другой, казалось, самый высокий, но стоило миновать его, как вставал следующий, еще выше, и так до потери счета.

Наконец «бугатти» вывернул на одну такую гряду и покатил по камням, похожим на лошадиные зубы со стертыми краями. Здесь проезд перегораживала металлическая цепь, натянутая меж двух сигнальных столбов с замками и отражателями.

— Ого, — сказал Эрликон. — Чьи-то частные владения.

— Да, — ответила Инга. — Мои.

Она вышла, отперла замок, и еще через милю машина остановилась у обрыва террасы.

Отсюда открывался вид сразу на две долины, уже не такие безжизненные, как альмаденская, а с густо-зелеными зарослями по склонам и скалами уже не красного, а тускло-песчаного цвета; над ними вдали синела все та же цепочка гор Котловины.

Эрлен огляделся, разминая затекшие ноги. На этом хребте, окруженном со всех сторон такими же неприютными провалами и вершинами, были видны следы каких-то сооружений. Посмотрев под ноги, Эрликон обнаружил, что стоит не просто на земле, а на плитах чего-то, что было некогда, по-видимому, полом не то коридора, не то галереи. Галерея эта уходила к обрыву, и там, под прямым углом друг к другу, из камня вырастали две стены — точнее, их основания, чьи толщи с окаменевшей перекладиной балки служили в давние времена, возможно, цоколем какой-то крепости, да и сейчас являли пример стойкости в беспощадной схватке со временем.

Сентябрьское солнце нырнуло в длинное облачко, посвежевший ветер поднял крылья Ингиных рукавов и с трудом шевельнул тяжелые пепельные пряди. Тени сгустились, и высокая фигура Инги потемнела на фоне каменного нагромождения.

Изменил ли что-то ее взгляд, или это были виноваты упавшие тени, но к Эрликону подступило иное, неожиданное чувство — колючий холодок пробежал по коже и даже прокрался внутрь. Привычным глазом летчика Эрлен оценил, как одинок этот утес, выдвинутый последним в ряду собратьев, и вдруг ощутил, как ревниво обступают его с боков неприступные кручи. На миг пилот испытал приступ безотчетного страха подобно тому, какой накатывает в мертвой долине динозавров, когда стоишь среди окаменевших отпечатков и вроде бы знаешь, что давно уже нет чешуйчатых чудовищ, но все же… Все же что-то…

Он поежился:

— От разных древностей на меня как-то веет холодом. Где это мы?

— Тебя приветствует Фраскенское аббатство. По преданию, это место сбора ведьм, а еще раньше тут приносили жертвы какие-то племена. Потом здесь построили монастырь, его освятил сам епископ Фраскенский, сюда заточали колдуний и непокорных монахинь. Среди них оказалась одна… Она исчезла, ее искали, но не нашли, и монастырь пал и весь разрушился.

— Да, это заметно.

— Нет, до войны были вполне пристойные развалины, но здесь стояла зенитная батарея, и, естественно, все разгромили, верхняя часть склона обвалилась… Я приезжаю сюда каждый раз, когда бываю в Стимфале.

— Ты купила этот участок?

— Да, и совсем недорого. Туристы здесь не бывают… Тут я чувствую себя по-особенному.

Инга рассказала Эрликону широко известную легенду в сильно авторизованном варианте, запросто перемахнув через триста лет, и уж, конечно, умолчав о том, что именно на это место в своих снах или видениях она прилетала, закогтив очередную душу; но ворожба ее коснулась Эрлена и без слов.

Что-то произошло с ним, неясная, но важная часть его жизненного инстинкта впала в цепенящую летаргию. Все происходящее над этим заросшим можжевельником и самшитом обрывом казалось ему настолько прекрасным и чудесным, что Эрликон не испытывал ни отчуждения, ни боязни перед тем, что здешнее очарование витает над давным-давно погребенными и непогребенными мертвецами, которые, и будучи живыми, сулили мало хорошего людям и вряд ли изменились к лучшему, став прахом и тленом, что жрица их темна душой и в сущности совершенно ему неизвестна.

Молчала интуиция Эрлена, он не насторожился, как не насторожился в доме Рамиреса, где избыток охраны и недостаток вкуса также наводили на недвусмысленные выводы — напротив, чувство восторга и приближающегося счастья достигли в нем апогея. Судьба подарила ему слишком мало примеров счастливых ситуаций, чтобы он умел их узнавать и различать. Королева его души стояла рядом, власть ее была несомненна, горы и небо смыкались райским сводом, и Эрликон сказал единственное, что счел достойным этого момента:

— Инга, выходи за меня замуж.

Инга склонила голову и засмеялась. Что скрывать, она была тронута. Признаний в любви и всевозможных диковинных и диких ее доказательств она повидала более чем достаточно, но все это были результаты завоеваний, плоды ее усилий. А Эрлен пришел сам, и пришел именно к ней — только у нее в руках был ключ от трижды секретного замка его сердца. Непривычно… и приятно.

— Давай поедем пообедаем для начала, — предложила она. — Сегодня выступление, и слишком поздно есть нельзя.

Прямоугольный лабиринт сорок восьмого этажа Главного управления, занятый Скифовым Четвертым отделом, был закрыт. Пропускали только сотрудников и только по предъявлению удостоверения. Эрликон не был сотрудником, удостоверения у него не было, но его пропустили, не сказав ни слова. В коридоре была изрядная суматоха — главным образом из-за киборгов, перетаскивавших оборудование в контейнерах. Здесь Эрлен столкнулся с Лестером — с тем, который якобы встретил в институтском лесу кабана. Лестер почти бежал за киборгами с чайником в руке, но, завидев Эрликона, сразу же остановился, оттеснил его к стене и в зверском рукопожатии засвидетельствовал свое почтение. Был он, как всегда, загорел, худ, носат, но на этот раз еще и в полной капитанской форме, с галстуком и при кортике.

• Предыдущая
• 19/92
• Следующая