Выбери любимый жанр

Александр II, или История трех одиночеств - Ляшенко Леонид Михайлович - Страница 51

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

В данном столкновении власти и провинциального дворянства есть некая тонкость, мимо которой пройти просто так было бы непозволительно. Дело в том, что очень велик соблазн усмотреть в заявлениях помещиков первый лепет просыпавшегося общественного мнения, отстаивавшего достаточно демократическое требование — расширить полномочия дворянских органов на местах. Однако для России конца 1850-х — начала 1860-х годов картина привычных представлений оказывается если не полностью перевернутой, то сильно искаженной. Ведь именно Зимний дворец всячески пытался ускорить проведение реформы, дворянское же общественное мнение, не имея возможности сорвать принятие проекта, в массе своей старалось сделать этот проект абсолютно неприемлемым для крестьянства. Кто в данный момент был в России большим демократом, власть или члены губернских комитетов, сказать довольно сложно. Вообще же демократия — вещь относительно простая, беда лишь в том, что люди никак не могут окончательно договориться, что именно она из себя представляет49. Как бы то ни было, правительство запретило обсуждать крестьянский вопрос на заседаниях дворянских собраний в уездах и губерниях. Те же, в свою очередь, резонно ответили, что это запрещение является незаконным, так как противоречит дарованному Екатериной II праву дворян обсуждать любые вопросы о пользах и нуждах своего сословия (запомним эту ссылку на указы Екатерины Великой).

Некоторые провинциальные собрания составили адреса, указывающие на необходимость одновременно с отменой крепостного права преобразовать на новых началах и различные отрасли государственного управления (вот когда первое сословие России доросло до понимания планов, вынашивавшихся в свое время Александром I). Надо сказать, что некие подобные преобразования намечались и самим правительством, но предводителям дворянства, допустившим подачу наиболее «дерзких» адресов, были объявлены выговоры, а в Твери разыгралась целая история, в результате которой А. М. Унковский и А. И. Европеус были высланы в Вятку и Пермь50. В это время Александр II резко противостоял попыткам общества вторгнуться в дела, являвшиеся прерогативой монарха. И дело здесь совсем не в амбициях государя, во всяком случае не только в них. В разговоре с предводителем звенигородского дворянства Голохвастовым император сказал: «Теперь вы, конечно, уверены, что я из мелкого тщеславия не хочу поступиться своими правами! Я даю тебе слово, что сейчас, на этом столе, я готов подписать какую угодно конституцию, если бы я был убежден, что это полезно для России. Но я знаю, что сделай я это сегодня, и завтра Россия распадается на куски. А ведь этого и вы не хотите».

Основное разногласие между властью и обществом в 1859 году, связанное с готовящейся отменой крепостного права, лучше других выразил Я. И. Ростовцев. «Главное противоречие, — писал он в очередной записке императору, — состоит в том, что у комиссий и у некоторых депутатов различные точки исхода: у комиссий — государственная необходимость и государственное право; у них — право гражданское и интересы частные, они правы со своей стороны, мы со своей. Смотря с точки зрения гражданского права, вся начатая реформа, от начала до конца, несправедлива, ибо она есть нарушение права частной собственности, но как необходимость государственная, реформа эта законна, священна и необходима». С правительственной позицией все более или менее понятно, а что предлагали его оппоненты? Как конкретно помещики выразили свою «правоту»?

Адреса, написанные дворянскими депутатами в Петербурге, можно условно разбить на три группы. Первые констатировали, что освобождение крестьян означает полное разорение душевладельцев и не может не сказаться на крепости устоев государства. Авторы другой группы адресов изъявили согласие даровать крестьянам свободу, но одновременно предлагали создать хозяйственно-распорядительное управление, общее для всех сословий и основанное на выборных началах для того, чтобы без потрясений основ миновать переходный период. Третьи — требовали созвать уполномоченных от дворян, которые под руководством императора и создадут новый проект реформы.

Наряду с паническими, а порой и чисто шкурными воплями были в этих адресах здравые, можно сказать, даже пророческие идеи. Некоторые депутаты увидели в проекте Редакционных комиссий открытое стремление власти отстранить дворянство от всякого влияния на крестьянство. Предчувствуя резкое усиление бюрократического аппарата в результате проведения реформы по правительственному образцу, депутаты предупреждали императора, что преобразования в деревне должны сопровождаться обязательными изменениями политической структуры России. Контроль общества за деятельностью чиновников — дело действительно необходимое, но было ли российское общество готово действовать в общенациональных интересах? С другой стороны, отмена только частновладельческого крепостничества и сохранение полной зависимости всех сословий от трона создавали опасный перекос в отношениях общества и государства.

Адреса вызвали сильное раздражение Александра II. Он называл их «ни с чем не сообразными и дерзкими до крайности». «Если эти господа, — заявил монарх, — думают своими попытками меня испугать, то они ошибаются, я слишком убежден в правоте возбужденного нами святого дела, чтобы кто-либо мог меня остановить в довершении оного. Но главный вопрос состоит в том, как его довершить». Видимо, вопрос состоял в том, «довершать» ли дело силами бюрократии или постепенно подключать к нему общество. Власти по-прежнему склонялись к первому варианту. «Не подлежит сомнению, — писал в 1859 году Ланской, — что некоторые действительно желают воспользоваться настоящим случаем, чтоб понемногу ввести представительное начало в решение дел государственных. Понятно, что руководители этого движения стараются прикрыть его разными законными причинами... Чтобы, оградить общественное спокойствие, необходимо устранить враждебные происки, не допуская разыгрываться партиям и смыкаться в политическую оппозицию».

Одними адресами противники реформы не ограничились, в ход пошли и прямые доносы, обвинявшие Ланского, Н. Милютина, великого князя Константина Николаевича в провоцировании распада страны и разжигании гражданской розни. Александр II наветам не поверил и испещрил эти доносы резкими замечаниями типа: «хорош софизм», «непомерная наглость», «вздор», «надобно начать с того, чтобы самого его обуздать». Однако он взял на заметку имена деятелей, вызвавших наибольшее недовольство поместного дворянства. Первым в ряду этих «крамольных» деятелей стоял Н. А. Милютин.

Николай Алексеевич Милютин и в личном, и в профессиональном отношениях был одновременно членом высшей бюрократии и представителем передовой интеллигенции, причем оказывался совершенно органичным и в той, и в другой ипостаси. Он обладал огромными знаниями, редкой трудоспособностью, не был новичком в бюрократических играх (в 1840-х годах, являясь чиновником Министерства внутренних дел, разрабатывал смелый для тех лет проект реорганизации органов городского самоуправления). Помимо этого Милютин отличался ораторским талантом, был хорошим организатором, человеком неуступчивым и настойчивым в достижении поставленных целей. Цели же эти являлись достаточно высокими, хотя и не бесспорными. В основе позиции Николая Алексеевича лежало убеждение, что в данный исторический момент только правительство может убедительно сыграть роль двигателя реформ. Он и служил-то так истово потому, что правительственная программа оказалась близка его собственным взглядам.

Милютин не доверял общественно-политическим устремлениям дворянства, не признавая за ним никаких особых прав на исполнение первой скрипки в жизни страны. Он предпочитал руководствоваться в своей деятельности подлинно общественными интересами и нуждами, а не сословными амбициями. Надо отдавать себе отчет в том, что он выступал не против самодеятельности общества, а против непомерных притязаний дворянства на роль лидера общества. Милютин боролся против подобных притязаний, поскольку считал, что в основе преобразований должны лежать чисто социальные проблемы, а политические изменения являются только следствием уравнивания сословий в глазах закона. Излюбленный девиз Николая Алексеевича: «ни деспотизма, ни конституции» — оказался достаточно шаткой платформой для серьезной практической деятельности. Милютин и сам это прекрасно понимал. Уже после своей отставки он горько шутил: «Еще хорошо, что удалили меня с почетом и выпроводили за границу; все-таки прогресс; при Анне Иоанновне вырезали бы мне язык и сослали в Сибирь».

вернуться