Джоконда улыбается ворам - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 44

• Предыдущая
• 44/67
• Следующая

– Даже не знаю, что вам ответить, ваша светлость, – выдавил наконец из себя Бергамини.

– Вот как? Вам не нравится Цецилия? – в голосе Сфорца прозвучало удивление.

– Вы меня не так поняли, ваша светлость. Цецилия невероятно красивая женщина, но что она сама скажет по этому поводу?

– Ах, вот вы о чем, – в голосе Лодовико прозвучало облегчение. – Вам не стоит беспокоиться по этому поводу. Я найду слова, чтобы уговорить Цецилию. А потом ведь кто-то же должен о ней заботиться, защищать ее. Разве не так? – улыбка герцога сделалась плотоядной. – Почему бы это не сделать вам?

Во всем герцогстве не нашлось бы смельчака, чтобы ответить отказом на проникновенную просьбу Лодовико. Его трону служили самые знаменитые алхимики Италии, выделявшие из животных хитроумные яды, и нередко строптивый собеседник после встречи с герцогом умирал от удушья.

– Именно так, ваша светлость. Я согласен, – ответил граф, испытав невероятное облегчение. Не беда, что какое-то время ему придется делить Цецилию с герцогом. Но когда-нибудь тот устанет от порочной связи, и прекрасная Цецилия будет принадлежать ему всецело!

– Вот и прекрасно! А в знак особого расположения я подарю вам один из своих замков и назначу жалованье, которое позволит содержать вам в достатке все ваши земли! А свадебным подарком для Цецелии будет дворец Карманьола.

– Ваша щедрость не знает границ, ваша светлость.

– И не забудьте пригласить меня на свадьбу! – строго наказал Лодовико. – Иначе я могу обидеться, – погрозил он пальцем.

Упав на колени, граф поцеловал протянутую руку герцога:

– Сочту за честь, ваша светлость!

– А теперь, ступайте.

Поднявшись, граф Бергамини, пряча в седеющей бороде счастливую улыбку, вышел из кабинета.

– Теперь ты довольна, моя дорогая?

– Не совсем.

– Что же ты еще хочешь? – в отчаянии произнес Лодовико.

– Я хочу, чтобы ты дал мне слово, что будешь хранить мне верность.

– К чему какие-то слова, когда я тебя обожаю и без них и принадлежу тебе всецело! Давай мы с тобой обнимемся и забудем все наши прежние разногласия.

Герцогиня не шелохнулась.

– Мне этого мало, герцог, – упрямо произнесла Беатриче. – Вы должны поклясться, иначе все наши отношения буду считать законченными, а себя я освобождаю от супружеской клятвы.

Лодовико тяжело вздохнул – спорить с разгневанной супругой было невозможно. С первой же их встречи герцогиня не однажды давала понять, что твердостью характера она не уступит самому решительному из рыцарей. Ей следовало бы родиться мужчиной и карать несговорчивых вассалов.

В такие минуты с трудом верилось, что герцогиня может быть самой веселой девушкой на балу.

Подняв руки, Лодовико Сфорца произнес:

– Хорошо, я сдаюсь! И какого рода должна быть клятва? Мы ведь уже говорили нечто подобное перед алтарем.

– Повторяй за мной…

– В присутствии послов? – удивился герцог.

– Разумеется, – твердо сказала герцогиня. – Это непременное условие.

– Хорошо, слушаю.

– Даю своей жене Беатриче клятву, как перед Богом, что я навсегда останусь ей верным мужем и не дам ни единого повода усомниться в своей супружеской верности.

Лицо Лодовико застыло: герцогиня продолжает оставаться наивной девочкой, если верит, что от плотского желания мужчину могут удержать какие-то нелепые условности.

Лодовико Сфорца повторил сказанное в точности.

– И это все, герцогиня?

– Если я нарушу эту клятву, то буду обесчещен пленом и погибну в темнице неприятеля позорной смертью, – строго посмотрела Беатриче на мужа.

Лодовико уверенно выдержал твердый взгляд больших глаз, в глубине которых полыхало темно-зеленое пламя. Несколько лет назад святой инквизицией в Милане было сожжено несколько десятков ведьм. Причиной, по которой они взошли на костер, послужила их красота, способная ввести в грех даже самого стойкого из христиан. Не будь Беатриче герцогиней, она бы первая взошла на костер. Следовательно, Беатриче так же, как и они, является порождением дьявола.

– Если ты этого желаешь, – герцог постарался выглядеть равнодушным.

– Да, хочу.

Хмыкнув, он подумал: «Эта женщина ради семейного благополучия готова швырнуть его в неприятельский плен».

– Если я нарушу эту клятву, то буду обесчещен пленом»… – Представив на мгновение свое пленение, Сфорца почувствовал, как по коже пробежал озноб. – …и погибну в темнице неприятеля позорной смертью, – выдавил он из себя последние слова. – Теперь ты, надеюсь, довольна? – Лодовико постарался выглядеть безмятежным.

Страх, который он вдруг нежданно почувствовал, не проходил. Лодовико ощутил, что перешагнул какую-то невидимую черту, за которой придуманные образы способны приобретать материальное олицетворение.

Эта женщина просто толкает его на погибель!

– Более чем, герцог! – надменно промолвила герцогиня Беатриче и, развернувшись, вышла из кабинета, увлекая за собой озадаченных послов.

Дверь отворилась, и Жаклин увидела Луи Дюбретона, уверенно вошедшего в кабинет.

– Это опять вы? – деланно нахмурилась журналистка. – Я полагала, что мы с вами больше не увидимся.

Жаклин Ле Корбюзье не позабыла молодого нахала, более того, она продолжала думать о нем последние несколько дней. Вспоминалась его ироничная улыбка, полная тайного смысла, как если бы он о ней знал нечто такое, чего она не подозревала о себе сама. И все же Жаклин хотелось увидеть его вновь.

– Мне почему-то казалось, что вы будете мне рады, – добродушно улыбаясь, проговорил Луи Дюбретон.

– Вы очень самонадеянны, – заметила Жаклин, не сумев сдержать легкой улыбки. – Вам никто об этом не говорил?

– Не доводилось. Вы будете первой.

– Так с каким делом вы пожаловали?

– Может, для начала вы предложите мне стул, прежде чем мы начнем разговаривать? – улыбнулся Луи Дюбретон. – Все-таки я к вам по делу.

– Присаживайтесь.

Молодой человек удобно устроился в глубоком мягком кресле, выполненном в стиле Людовика Четырнадцатого. Кто знает, может быть, его вынесли из королевского дворца сыны революции… На нем было весьма удобно отдыхать, наверняка такой же комфорт испытывал и сам король.

– Я сделал то, о чем вы меня просили, – проговорил Луи Дюбретон.

– Что вы имеете в виду?

– Вы сказали, что обратите на меня внимание, если я сделаю что-нибудь исключительное. Например, если украду картину «Мона Лиза». Я выполнил ваше пожелание, сейчас все только об этом и говорят. Так вы теперь будете ко мне благосклонны?

– Это неостроумно, – нахмурилась девушка. – Вы даже не представляете, сколько людей приходит к нам в редакцию с подобными заявлениями, а теперь вот еще и вы!

– Так вы мне не верите? А может, мы просто обсудим мое признание за чашкой кофе? Все-таки вы мне обещали.

– Какой вы все-таки неугомонный, – покачала головой Жаклин Ле Корбюзье. Посмотрев на часы, стоявшие на письменном столе, она согласилась: – Хотя сейчас уже обеденное время, у меня будет для вас полчаса. Здесь за углом редакции есть небольшое кафе, там чудесные пирожные. Пойдемте, – решительно поднялась девушка и, едва улыбнувшись, добавила: – А заодно расскажете, как вы украли «Мону Лизу». Сейчас столько предположений на этот счет.

– Понимаю. Вами движет профессиональное любопытство.

* * *

Ожидания оправдались – обстановка в кафе оказалась очень милой. Они разместились у небольшого столика подле окна, отгороженного от основного зала двумя высокими пальмами, произраставшими из деревянных кадок. Сейчас, оказавшись с Жаклин наедине, Луи Дюбретон отметил, что журналистка куда более привлекательна, чем это показалось ему в день их первой встречи. И дело тут не в дневном свете, что мягко падал на ее лицо, а в разноцветных глазах, выглядевших весьма необыкновенно: правый, светло-зеленый, глаз как будто бы держал его на расстоянии, предостерегая от возможного безрассудства, но зато левый, с голубым оттенком, хранивший задорную смешинку, провоцировал и толкал к действиям. И попробуй тут разберись, какое же настроение у девушки было настоящим. Но Луи Дюбретону отчего-то хотелось ориентироваться именно на синеву. Ему припомнилась домашняя кошка с разноцветными глазами: милое ласковое существо, в то же время не допускавшее фамильярностей. Так что ее следовало гладить только по шерстке и выгнутой спине.

• Предыдущая
• 44/67
• Следующая