Ложь во имя любви - Лэнгтон Джоанна - Страница 2

• Предыдущая
• 2/32
• Следующая

Мысли Алекс опять вернулись к письму из Швейцарии.

Видимо, следует обратиться в соответствующие органы и поставить их в известность о сложившейся ситуации, подумала она. Жаль, что Сандра не оставила завещания. Это значительно облегчило бы дело.

Алекс вернулась в детскую, где Патрик уже начал просыпаться и потянул к тете ручки.

– Пэдди, ты у нас, должно быть, богатенький малыш! – Алекс взъерошила кудрявые волосики ребенка. – Но пока нам с тобой придется туго. Я – одинокая двадцатичетырехлетняя женщина, а теперь со смертью Сандры мы остались совсем без финансовой поддержки. Надо бы мне поискать работу, но на кого же я оставлю тебя?

Вернувшись в роскошную просторную гостиную, Алекс поймала себя на том, что не может отделаться от впечатления, что Сандра, одетая в какой-нибудь невообразимый пеньюар, вот-вот выйдет из своей спальни, сонно бормоча:

– Алекс, это ты, дорогая? Я совсем не выспалась... У меня так ужасно болит голова... Ты была права, не стоило так много пить вчера...

Глаза Алекс снова наполнились слезами. Она, как никто другой, прекрасно знала все недостатки Сандры, все ее изъяны и часто пыталась убедить ее в том, что та разрушает свою собственную жизнь. Но Алекс не могла не любить свою сестру и не восхищаться ею. Когда Сандра бывала в хорошем настроении, нельзя было найти человека интереснее и веселее. Конечно, со дня рождения Пэдди ее было очень трудно застать дома, но что уж тут поделаешь.

– Пора купаться, моя детка, – сказала Алекс мальчику. Она пригладила рукой непослушные темные волосенки и повела Патрика в ванную.

– Лодка! – громко вскрикнул Патрик.

Он бросился собирать пластиковые корабли в радостном предвкушении от предстоящего купания. Алекс взяла его на руки, и Пэдди ласково обхватил ее руками за шею, чмокнув в щеку.

– Это вопрос семейной чести... – Голос старика, прикованного к постели, был слаб, но в нем звенело яростное желание добиться своего.

Он сидел, выпрямившись на кровати, цвет лица у него был белее свежевыкрашенной стены за его головой. Дыхание больного старика было затруднено, и он время от времени закрывал глаза. Но это не помешало ему сурово взглянуть на своего сына, который имел дерзость спорить с ним.

– Ты привезешь сына Георгоса, и мы вырастим из него настоящего человека.

Высокий молодой мужчина, терпеливо сидящий у кровати больного, снова попытался возразить:

– Отец, я высоко ценю ваши слова, но у ребенка ведь есть мать...

– Эта женщина не достойна носить звание матери!

Во внезапном приступе гнева Никифорос Сикельянос приподнялся с подушек и прорычал:

– Бесстыжая девка, которая пила и веселилась до утра, в то время как ее сын боролся за жизнь в больнице! Разве может называться матерью женщина, которая проводит больше времени в ресторанах, чем со своим сыном?

Однако тут силы оставили старика, и он упал на подушки, закашлявшись. Он начал задыхаться, и в ту же секунду к нему подбежали врачи, готовя аппарат искусственного дыхания. Его сын побледнел и напряженно вглядывался в лицо отца, охваченный тревогой за его жизнь. Он встал у изголовья кровати, попеременно переводя взгляд с отца на приборы. Мониторы выдавали непонятную для него информацию.

Юноша был поражен вспышкой ярости, совсем не свойственной этому уравновешенному и мудрому человеку. Лишь когда Костос увидел, что его отец медленно приходит в сознание и его щеки розовеют, он немного успокоился.

Уже когда Костос уходил, он увидел, как худая бледная рука приподнялась с кровати и поманила его. Наклонившись к больному, юноша услышал едва различимые слова:

– Это твой христианский долг – спасти моего внука.

Со дня смерти брата жизнь Костоса кардинально переменилась. Если раньше его старший брат, Георгос, являлся президентом компании и исполнял представительские функции, а он, Костос, руководил одним из филиалов в Афинах, то теперь ему пришлось взять на себя обязанности по общему руководству семейным делом.

Костос очень любил Георгоса, хотя и никогда не был особенно близок к нему из-за разницы в возрасте, ведь тот был на пятнадцать лет старше. Кроме того, они были сделаны из совсем разного теста. Георгос часто, смеясь, называл младшего брата занудой и брюзгой. Костос же со своей стороны вовсе не одобрял образ жизни брата, разнузданность его вечеринок, излишнюю щедрость, с которой тот оплачивал свои удовольствия. Разгульная жизнь Георгоса вместе с его пристрастием к обильной еде, крепким кубинским сигарам и таким же крепким напиткам несомненно стала одной из причин его безвременной кончины в возрасте сорока пяти лет.

Костос, задумавшись, медленно шел в правление компании, в свой роскошный кабинет, который достался ему по наследству от брата, и с грустью вспоминал его слова:

– Я обожаю женщин, причем всех – мою супругу, всех моих бывших жен, дочек, девушек, с которыми я тайно встречаюсь, но почему я должен довольствоваться только одной из них? Если бы мы были мусульманами, я мог бы иметь четыре жены и целый гарем наложниц.

Георгос был неисправимым жизнелюбом и волокитой. Когда он был свободен от обязанностей президента компании, то имел обыкновение совершать увеселительные прогулке по Средиземному морю на яхте «Неисправимый мечтатель» в окружении прекрасных и доступных европейских женщин. Коллекция его красоток могла составить конкуренцию любому конкурсу красоты. Разговоры о двойной жизни старшего сына временами доходили до ушей отца, но Георгос всегда умудрялся замести следы.

По иронии судьбы ни один из многочисленных браков Георгоса не дал ему наследника, хотя каждый раз, принимая из рук очередной жены очередную дочку, он с оптимизмом говорил, что все еще впереди. Сын, о котором он так долго и безнадежно мечтал, родился вне брака, и, к сожалению, мать мальчика вовсе не была средоточием всех добродетелей. Костос в который раз тяжело вздохнул.

После смерти брата они узнали об этом ребенке от адвоката Георгоса, и мысли о внуке превратились в манию для их престарелого отца, который, однако, имел еще достаточно воли, чтобы держать в своих руках семейные компании.

Внук – это стало больным вопросом. При одной мысли о топоте маленьких ножек, эхом отдающемся в этих огромных апартаментах, его усталое старое сердце сжималось от боли. Как изменилась бы его жизнь, если бы рядом появилось маленькое существо, о котором нужно заботиться, которое можно любить и которое продолжило бы династию Сикельяносов.

Георгос прекрасно знал, что известие о незаконнорожденном отпрыске нефтяного короля, каким он по существу являлся, может вызвать бурный интерес желтой прессы и спровоцировать не один скандал в его консервативно настроенной семье. Он сделал все возможное, чтобы его имя никак не связывалось с рождением этого ребенка, а сведения о его матери тщательно засекретил. Информация, имеющаяся у его поверенного, была настолько скудной, что пришлось нанимать опытного детектива и потратить достаточно много времени, чтобы отыскать следы женщины, родившей мальчика, и разузнать побольше о нем самом.

Костос понимал, что его отец сейчас не в состоянии спокойно относиться к тому, что они в конце концов узнали. Отца захлестнули эмоции, и его душу бередил праведный гнев. Но какой бы непутевой ни была мать мальчика, очень трудно и практически невозможно отобрать у нее ребенка, действуя в рамках закона. И самое обидное то, что именно ему, Костосу, придется расхлебывать кашу, которую заварил его брат.

Костос хорошо понимал, что отец боится умереть, так и не повидав внука, не подержав его на руках, но он был убежден в том, что здоровье главы семейства гораздо быстрее пойдет на поправку, если он не будет беспокоиться по пустякам или впадать в ярость по малейшему поводу. Вряд ли и мысли о смерти способствуют улучшению самочувствия.

Костос открыл папку, доставленную от частного детектива, ожидая увидеть фотографию какой-нибудь длинноногой фигуристой брюнетки из разряда тех, которые так часто окружали брата в последние годы, но в тоненьком досье не было никаких портретов ни ребенка, ни его матери. Видимо, сыщик очень торопился отрапортовать о местонахождении женщины, не потрудившись использовать фотоаппарат в своей работе.

• Предыдущая
• 2/32
• Следующая