Тайна одной башни (сборник) - Зуб Валентин - Страница 60

• Предыдущая
• 60/79
• Следующая

Из-за стола у двери встал мужчина, пожал руку дядьке Антону.

— Смелее проходите, не стойте в дверях. Сразу и начнем нашу экскурсию. Для Толи и Тони, не так ли?

— Они самые, — подтвердил дядька Антон.

— Здесь, товарищи, — обращаясь к Толе с Тоней, слегка официально, слегка торжественно начал мужчина, — помещается партизанская типография. Сегодня выходит свежий номер нашей газеты. А начинается она… гм… замялся мужчина, — газета, особенно партизанская, начинается… даже трудно сказать где. Ну, скажем, за линией фронта. По радио, — он показал на радиоприемник, — слушаем сводки… Начинается во вражеских гарнизонах. Да-да. Пишем мы о том, как фашисты грабят, истязают мирное население. Начинается в партизанских отрядах товарищей Н., М., Т… По первой букве фамилии командира. О боях, об успехах своих товарищей пишут нам партизаны. На этой штуке, — он показал на пишущую машинку, стоящую у него на столе рядом с радиоприемником, — материалы перепечатываем и сдаем в набор Люсе…

Девушка улыбнулась. Она стояла у длинного узкого стола напротив. Над столом висела большая сумка из зеленого брезента, с двумя крыльями понизу, чем-то напоминающая окно с раскрытыми ставнями. Эту сумку удобно переносить. Снял со стены, сложил "окно" створка к створке, пристегнул "ставни", ремень за плечо — и пошел. С таким расчетом она, видно, и была сшита. Застегивались и все кармашки внутри сумки. А было их много. Над каждым кармашком нарисована соответствующая буква.

Люся заглядывала в напечатанный на листке бумаги текст, а рука ее, словно зрячая, брала нужную букву из кармашка, в котором та находилась, приставляла одну к другой на железной с двумя стенками дощечке. Дощечку держала в левой руке. Металлические буквы, каждая на высоком столбике-ножке, выстраивались друг за дружкой, ряд за рядом, как строй солдат.

Заметка была набрана, и Люся сдвинула набор с верстатки — так называлась дощечка, которую она держала в руке, — на верстальную доску. А на ней лежала сплошная прямоугольная плашка, составленная из этих мелких мурашек-букв. Внизу оставался свободный прямоугольник. Туда вставили деревянную колодку, на которой был вырезан рисунок — карикатура на Гитлера. А вырезал рисунок художник редакции Саша, сидевший за столом напротив редактора. Пока тот рассказывал обо всем Толе и Тоне, Саша подправлял скальпелем свою карикатуру. Теперь он вставил колодку на место, оставленное для нее, постучал по ней ручкой шила. Так же постучал — подбил шрифт — и по всей полосе.

Сверстанную полосу — прямоугольную плашку — аккуратно перевязали суровыми нитками и осторожно перенесли к печатному станку. Прихватили по бокам зажимами, смазали буквы и рисунок краской. Саша взял из высокой стопки лист бумаги и чистой стороной положил ее на полосу. Толя видел, что с другой стороны на листе уже напечатано, и догадался, что вторая прямоугольная плашка, лежащая справа от станка, — это и есть отпечатанная страница газеты.

Саша прокатил валик-каталку на себя и снял лист. Теперь на нем было напечатано с обеих сторон.

— "Народный мститель", — прочитали в один голос Толя и Топя.

Дядька Антон взял свежих газет и листовок для отряда, поблагодарил редактора, Люсю и Сашу, и они вышли на улицу.

— А знаете, мои дорогие, что в этой типографии выходили и наши республиканские газеты — "Звязда" и "Чырвоная змена"? Сам видел, как они печатались, вот этими руками получал их и относил в отряд… Даже одна книжка стихов была тут напечатана. А рисунки для нее на дереве делал Саша… Какое-то время поэт жил в нашем отряде. Прилетел из Москвы, спрыгнул с парашютом. Ходил из отряда в отряд, из бригады в бригаду по всей, считай, Беларуси. Сам слышал его стихи. Интересные. Как и сам он. И, видно, смелый хлопец — все на задание рвался. Он, может, и остался бы в нашем отряде подольше, да одна промашка вышла…

— Расскажите, дядя Антон!

— Да-а… Промашка, можно сказать, из-за его сборника и приключилась. Точно. Как дважды два — четыре, из-за этой самой книжки. Книжка готова, набрана, а печатать ее не на чем — бумаги хоть шаром покати. Решили бригадных разведчиков в Слуцк за бумагой послать. В немецкой типографии операцию провести. С ними шли наши Петро Стежка и Даликатный, поскольку поэт в нашем отряде жил. С разведчиками вместе, в их землянке. Он и прилип к ним, как смола: возьмите да возьмите. Книжка-то моя — значит, и бумагу мне вместе с вамп у фрицев доставать. А Стежка на это: "Нет, — говорит, — книжка не ваша, а наша общая. Для всех писана. Вы на операцию не пойдете". Поэт прямо к командиру, к Ружеву. Так и так — не берут на операцию. А им только это и нужно было. И Стежке и Ружеву. Командир через посыльного вызвал Стежку и спрашивает: "Он к вашему отделению приписан?" — и показывает на поэта. "Так точно, к нашему!" — тянется в струнку Стежка. Тогда командир встает из-за стола и — поэту: "По уставу вы должны были выполнить приказ непосредственного начальника, а уж потом этот приказ обжаловать. За неисполнение приказа командира и неправильное его обжалование — пять суток гауптвахты. На первый раз. Сдать оружие. Часовой, увести!"

— И он сидел на гауптвахте? — спросил Толя.

— Сидел. Правда, всего трое суток. Хлопцы за трое суток управились. Бумагу привезли. И даже краски типографской. Тогда Ружев выпустил его с гауптвахты, позвал к себе да по-честному все и рассказал. "Пойми, — говорит, — горячая твоя голова, тебя же убить могли. Если меня убьют или еще кого, на наше место сотни встанут — вон сколько бойцов идет в отряды. А тебя кто заменит?"

— И что поэт ответил? — это уже Тоня спрашивает.

— Поэт? Поэт обозвал бюрократами и Ружева и Стежку, а вечером подался в штаб бригады. Оттуда — в другой отряд. Когда уходил, взял свой автомат, полевую сумку с блокнотами, всем разведчикам руки пожал, а на Стежку даже и не глянул.

— Так и ушел? — поинтересовался Толя.

— Так и ушел в Загалье. А что ему оставалось делать? Потом, правда, по книжке прислал. Ружеву и Стежке. С автографами, говорят. Но что там за подписи — никто не читал. Ни тот, ни другой не показывают. Стежка часто стихи хлопцам читает, а книжку в руки не дает. Всё с собой носит. Попроси, может, тебе и даст.

— Да-аст! — криво усмехнулся Толя. — Если никому не дает, мне тем более не даст. Я же тут чужой. Чужой! — почти с отчаяньем выдавил он.

— У-у-у! Ты, гляжу, сейчас заплачешь. Как дважды два — четыре, заплачешь. Мужчина, называется. Нет, брат, не чужой. Ни ты мне, ни я тебе. И Тоня нам с тобой не чужая. Ни один добрый человек нам не чужой. Это война нам чужая. Со всех сторон чужая. Это она хочет, чтоб мы друг дружке чужими стали. Да не выйдет! Не получится. Одолеем мы эту чуж-чужину. Как жили людьми, так и будем жить. Кто не погибнет, известно, — взволнованно закончил дядька Антон.

Вступали в лагерь. Первой, если не считать часового, им повстречалась санитарка Вера. Она и передала Толе с Тоней наказ тетки Матруны: сходить на Сухую Милю за орехами и грибами.

— Вот и ладно, — заметил дядька Антон. — Главное — не сидеть без дела. А вечером, Толя, нам надо будет встретиться. Зря ты насчет чужих говорил. Кажись, и о нас кто-то думает.

— Дядя Антон, — вспомнила Тоня, — вы же обещали с нами урок провести.

Дядька Антон только улыбнулся; улыбнулся и Толя.

… Командир отряда в тот вечер сказал, что Толя прикомандировывается к отделению разведки и поступает под присмотр дядьки Антона.

Разведчикам редко удавалось собраться вместе. Одни ходили по связным, другие "табанили", как говорит Коля Ветров, вблизи вражеских гарнизонов или в самих гарнизонах, третьи готовились к походу. И когда выпадал счастливый вечер, как на этот раз, все отделение держалось поближе к своей землянке: хорошо перед отбоем перекинуться парой-другой слов, пошутить, помечтать.

В первый раз тогда были среди них и дядька Антон с Толей.

• Предыдущая
• 60/79
• Следующая