Апология - Алейник Александр - Страница 19
- Предыдущая
- 19/32
- Следующая
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:
19
апр. 92
x x x
Внимая стуку жизненной машины,
вставали, пили чай, листали книги,
внимая-вынимая, мы ложились —
диваны напрягались как заики.
Деревья разводили в небе руки,
выкидывая птиц из желтых клеток,
мосты повисли на бретельках,
брюки сточила снизу бахрома за лето.
Как современно каблучки стучали —
встречаем осень в правом полушарьи,
пока поводишь узкими плечами —
ключами в темноте по двери шарю.
Дождь пахнет мутной оторопью окон
и мокрой головою после ванны, —
горючая шуршит и бьется пленка
и………………………………../обрыв/
11 апр.92
x x x
Сердце спускающееся этажами —
сна содержанье,
гулкие лестницы и дворы —
всегда пустые, цвета норы,
небо прижатое к крышам и окнам
всей тоской одиноко,
в штриховке решеток повисшие лифты
на кишках некрасивых,
перила в зигзагах коричневой краски —
как сняли повязки,
шахты подъездов с тихим безумием
масляных сумерек,
любви, перепалок, прощаний
небольшие площадки
в геометрии вяловлекущей жизни,
склизкой как слизни,
город с изнанки — двери, ступени
в улиц сплетенья,
куст ржавеющей арматуры
из гипсовой дуры,
лиловые ветви спят на асфальте
смычками Вивальди,
скелетик моста над тухлой водою,
сохнущий стоя,
холмы, к которым шагнуть через воздух
не создан,
но можно скитаться в сонном кессоне,
расставив ладони,
врастая в обломки пространства ночами,
жизнью — в прощанье.
25 июля 92
x x x
Дней обраставших листвой и снегом
столько прошло, сколько в льдине капель,
смотришь назад —
города под небом
осторожной повадкой цапель
завораживают взгляд.
Время мое примерзло
к стенам долгих улиц и маленьких комнат,
не отодрать.
Красные лошади мчались по венам
сорокалетним забегом конным
в выдоха прах.
Вдох — к средостенью — к бьющейся мышце,
чтобы остыть, потому что холод
костью стоит в ней.
Каждую ночь возвращаются лица,
слова, чей-нибудь голос,
с ужасом слитый.
Лед нарастает минут, мне дают их
так, не за что, слишком много,
что делать мне с ними…
Люди живут в ледяных каютах,
руки их трогал,
каждое имя
губы грело мои, их дыханье
смешано было с моим в молекулах общего
мига,
данного нам на закланье
на тощей площади
мира.
Жесты уничтоженья — жесты любви, объятий
неподвижно застыли
перед зрачками —
падающее театральной завесой платье,
фонаря лебединый затылок,
где встречались…
Не растопить белого времени
хворостом комканых
слов.
Давно за мной — тенью за Шлемелем
ледяными обломками
кралась любовь.
Чувства, страсти и судороги,
в горле комки — остановки
в розовой шахте лифта,
в голуботвердой, сверкающей сутолке
льда, как на катке, тверже крови
застывшей залито.
Лезть сквозь слепые бойницы
в бумагу за словом исторгнутым —
плечи застрянут,
так под хорошей больницей
анатомы морга
грудью крахмальной встанут.
Переплавляя в лед
все, что я вижу, трогаю, отсылаю,
зову,
пережигаю год
в холод, белой золой отслаивая,
живу, живу.
92 г
x x x
Что книги синеокие читать,
когда и в них околевает слово,
пехота окровавленных цитат
уходит за поля в цветах
ей соприродно пыльных и багровых.
Еще гремит ее брезент,
бризант минут охотится за ней над хламом
чужим и застилающим глаза,
вот их и поднимаешь. Небеса
невозмутимы, как царевич Гаутама.
12 янв. 93
x x x
Дни летят, как семерки самолетов военных,
с оглушительным ревом,
над степенным Гудзоном, всклокоченным, пенным
океаном лиловым.
Дайте взгляд мне дюралевый в точной цифири
стрелок и циферблатов,
дайте разговориться в трескучем эфире,
унесись, авиатор!
Я давно наблюдаю себя как в бинокль,
весь в ночных озареньях —
у меня под рубашкой внутри — осьминогом
сердце есть на рентгене.
Накренясь над его трепыханьем из глуби
жижи красной и шума дыханья,
я далекую жизнь под крылом приголублю
на расшатанном за год диване.
Я хорош за штурвалом, в коже мягкой, пилотской.
Курс — Восток. Отрываюсь.
Подо мною земля вся в звезду и полоску
и вода голубая.
У меня под стеклом наступающий вечер,
световые цепочки,
то есть время работает — жесткий диспетчер,
доводящий до точки.
19
- Предыдущая
- 19/32
- Следующая
