Дорога в Рим - Кейн Бен - Страница 17

• Предыдущая
• 17/98
• Следующая

— Разумеется, — высокомерно обронила Сабина.

Выцарапать бы ей глаза, этой гордячке… Девушки обменялись ледяными взглядами — от Сабины не укрылся гнев Фабиолы, и она явно наслаждалась зрелищем. Если Доцилоза ее не смягчит, жрица так и останется потенциальным врагом…

— Кто твой любовник?

— Децим Брут.

Сабина подняла брови.

— Один из ближайших сподвижников Цезаря? Должно быть, ты хорошо умеешь… убеждать.

Фабиола безуспешно попыталась согнать с щек досадливый румянец. Демон побери эту девицу… Откуда в ней столько яда? Уж точно не от Доцилозы!.. Взгляд Фабиолы упал на алтарное изваяние, и она вдруг осознала, где находится. Ужасающий Орк, неизменно внушающий трепет, — далеко не Бахус-жизнелюб и не заботливый Эскулап, и даже имена могущественных Юпитера, Минервы и Юноны не вселяют в людей столько страха: никто из них не властен навечно забирать к себе человеческие души. Каково же здесь было Сабине, когда ее, шестилетнюю, продали в храм? Фабиола только сейчас заметила в ее лице жесткость, на которую раньше не обращала внимания. Может, продажа в публичный дом — не единственный путь в Гадес?..

— Как скажешь, — пробормотала она, отступая к выходу. Поймав ободряющий взгляд Секста, она с трудом выдавила слабую улыбку. Что ж, по меньшей мере допрос прекратился. Фабиола искренне надеялась, что Орка не разгневала ее пикировка со жрицей, — пожалуй, надо будет попросить Юпитера и Митру, чтобы те умилостивили своего божественного брата.

Сабина не проронила ни слова. Дойдя до порога, Фабиола обернулась: жрица стояла к ней спиной, преклонив колена перед алтарем — недвусмысленный знак, что разговор окончен. Фабиола пала духом. Не найдя слов для прощания, она просто притворила за собой дверь.

К выходу из храма она шла почти механически, не глядя по сторонам, погруженная в тяжкие раздумья о том, чем может обернуться недоброжелательность Сабины. И хотя впоследствии Фабиола будет не раз казниться тем, что была в тот миг слишком погружена в себя, все же предотвратить дальнейшее было не в ее власти.

В бесконечной череде дверей, выходящих в коридор, распахнулась створка. Фабиола, по-прежнему намеренная остаться неузнанной, не повернула головы — и пришла в себя лишь тогда, когда услышала злобное шипение Секста и звук вынимаемого из ножен гладиуса. Что Секст себе позволяет? Обнажить оружие в храме — значит навлечь на себя гнев бога! Любого, даже несравнимо более доброго, чем Орк! Фабиола обернулась было, чтобы выбранить слугу, — и успела увидеть коренастую фигуру, всаживающую меч в бок Сексту.

Это был Сцевола.

Александрия, Египет

С наслаждением греясь в солнечных лучах, Тарквиний не спеша шел по улице, окаймленной высокими пальмами и узорчатыми фонтанами. Просторная, шагов в тридцать поперек, она втрое превосходила шириной любую римскую дорогу — что впечатляло само по себе, даже если не замечать роскошных зданий, тенистых деревьев и освежающего журчания фонтанных струй. Теперь-то гаруспик наконец поверил в давние толки о великолепии египетской столицы — Канопская дорога, по которой он шел, была здесь не единственной заметной улицей: с нею пересекался такой же пышный главный проспект, и нарядная площадь на их стыке поражала воображение любого, кто попадал в Александрию.

Из пяти частей города ни одна не уступала другим в величии. На севере высились бесчисленные царские дворцы, ближе к центру располагались рукотворный холм, увенчанный храмом Пана на вершине, и Сема — огражденное мраморными стенами пространство с царскими усыпальницами Птолемеев и гробницей Александра Македонского. В западной части, куда направлялся сейчас Тарквиний, находились главные помещения библиотеки и внушительных размеров гимнасий, где юноши постигали греческую философию и закаляли тело физическими упражнениями — борьбой, бегом и метанием копья. Видавший виды гаруспик, мало чему удивлявшийся в жизни, до сих пор помнил, как застыл с раскрытым ртом при первом взгляде на гигантские портики, каждый не меньше стадия длиной, — и какими жалкими показались ему прочие постройки, кроме разве что знаменитого александрийского маяка на острове Фарос.

По привычке стараясь избегать чужих взглядов, Тарквиний поглубже надвинул на лицо капюшон: длинные светлые волосы и золотая серьга в ухе неизменно привлекали к нему внимание, особенно теперь, когда давний шрам от ножа Вахрама стал еще более заметным из-за вмятины в левой щеке — следа от пущенного из пращи камня. Впрочем, Тарквиния сейчас мало что волновало: после памятных событий в гавани его душу снедала тоска, изрядно притупившая прочие чувства.

Когда темные холодные волны сомкнулись в ту ночь над его головой, гаруспик решил, что тут-то и настала смерть, — и вновь ошибся. Правда, временами это уже не радовало. Убив некогда Целия на пороге публичного дома и тем самым отомстив за гибель Олиния, своего наставника, он не усомнился в справедливости кары, — однако та расправа повлекла за собой столько бед, что сейчас Тарквиний не так уж твердо верил в правильность былого выбора. И все же время не повернуть вспять — Ромул, легионер Цезарева войска, уже ушел с римскими легионами дальше, навстречу уготованной богами судьбе, которая, возможно, приведет его обратно в Рим — если гаруспика не обмануло видение.

Лежа на песчаной отмели, куда вытащили его Ромул с Петронием, он несказанно мучился от стыда: хотелось сгинуть навечно и больше никого не видеть. Из последних сил Тарквиний вскарабкался по каменистому склону наверх, где угодил в мелкую канаву и в бесчувствии провалялся до рассвета, ожидая Харона. Смерть казалась единственной соразмерной карой за признание, сделанное не к месту и не ко времени, — неудивительно, что Ромула обуяла ярость, и вряд ли он когда-либо простит гаруспика. Исполненный боли взгляд Ромула жег и мучил Тарквиния больше, чем рана на разбитом лице, жить не хотелось. Однако смерть не пришла. После многих дней боли, отчаяния и одиночества, когда приходилось пить дождевую воду из луж и питаться моллюсками, он выздоровел — телом. Видимо, боги решили, что он им еще понадобится. Был ли то Тиния, великий этрусский бог, или Митра, не оставлявший гаруспика покровительством со времен Маргианы, — он не знал. И не представлял себе цели, ради которой ему сохранили жизнь, однако предпочитал не сопротивляться могуществу, которое явно превосходило его слабые силы.

К тому времени, как Тарквиний отважился вернуться в город, бои давно закончились — легионы Цезаря, отплывшие на восток, объединились с союзниками из Пергама и обрушились на египтян. После битвы при Пелусии, где с тысячами воинов погиб юный царь Птолемей, Цезарь вернулся в Александрию триумфатором и возвел на трон Клеопатру. Легионеры, которых египтяне прежде проклинали, теперь расхаживали по улицам с видом героев-победителей — и попадаться им на глаза Тарквинию не хотелось: несмотря на то что в армию его завербовали силой, формально он считался дезертиром. А уж встречи с Ромулом, случись тому оказаться в Александрии, он и вовсе бы не перенес. Идти было некуда, пришлось искать укрытия в некрополе, лежащем к юго-западу от городских стен. Здесь, в садах и рощах, среди бесчисленных гробниц, облюбованных нищими, ворами, прокаженными и бальзамировщиками трупов, он коротал время, найдя приют в обветшалой усыпальнице какого-то купца. Одиночество не тяготило, дни сливались в недели и месяцы. Обитатели некрополя обходили Тарквиния стороной; редкие смельчаки, посмевшие к нему сунуться, тут же получали отпор — несмотря на годы и увечья, мечом и двулезвийной секирой гаруспик орудовал по-прежнему споро.

Наконец Цезарь отбыл из Александрии, и Тарквиний, выждав неделю, стал каждый день выходить в город. Стыд за то, что он не пытался отыскать Ромула, не исчез, зато теперь в столице гаруспику ничего не угрожало.

Гадания — привычный способ заглянуть в будущее — ничего не приносили. Городские ветры обыденно веяли с северного берега и с лежащего к югу озера Мареотис, но Тарквинию, опытному знатоку воздушных течений, они приносили только освежающую прохладу. Облака всего лишь давали тень, птичьи стаи радовали глаз разноцветьем, какого не увидишь в Италии, — и не более. Посвятив прорицаниям без малого четверть века, гаруспик уже успел убедиться, что чутье работает не всегда: когда знание нужнее всего, оно не приходит, зато стоит отвлечься — и окружающий мир обрушивает на тебя целые потоки детальнейших сведений. Ничего не дали даже жертвоприношения, на которые Тарквиний, с великим трудом отыскав укромное место, решился дважды. И все же он не утратил веры в свои способности, как тогда, в Маргиане. Он смутно чувствовал, что все должно выясниться иным способом, и этот способ нужно найти.

• Предыдущая
• 17/98
• Следующая