На крестины в Палестины - Лютый Алексей - Страница 33

• Предыдущая
• 33/86
• Следующая

Сегодняшний вечер ничем не отличался от двух предыдущих. Едва мы остановились, как Фатима принялась командовать парадом, покрикивая на всех, кто под руку попадался. Единственным, кому не досталось от нее ни плохих слов, ни тумаков, был Ваня Жомов. И я прямо-таки всей шкурой ощущал, как неловко чувствует себя омоновец в таком привилегированном положении. Все-таки не привык он, что друзьям вершки, а ему корешки достаются. Раньше такого не было, чтоб одних баловали, а других гоняли. Я даже поспорить хотел, долго ли Жомов в роли любимой дочки с Рабиновичем в качестве Золушки продержится, да не стал. Не с кем было.

– Эй, чурка нерусская, долго я ждать буду, пока ты крупу переберешь? – завопила Фатима на сарацина, а затем повернулась к Попову с Рабиновичем: – Вы чего с костром возитесь? Зажечь давно пора и воду на огонь поставить, а у вас еще конь не валялся! – И нежно посмотрела на Жомова: – Милый, потерпи немножко, сейчас я тебе что-нибудь вкусненькое приготовлю.

– Все, блин, хватит. Задолбала со своей простотой! – рявкнул Жомов, поднимаясь с ковра, расстеленного Абдуллой на земле. Кошкин хвост, неужели началось? – Сеня, даже и не пытайся вмешиваться. Ты мне, конечно, друг, но воспитание дороже. – И он плотоядно улыбнулся Фатиме: – Иди сюда, лапочка…

Та порхнула к омоновцу, словно болонка к хозяйке на руки, почувствовав, что приблудный дог не вовремя взялся вынюхивать ее под хвостом. Ваня степенно начал расстегивать ремень, и Фатима застыла, удивленно глядя на своего рыцаря и не понимая, что именно он собрался прямо здесь делать. Я тоже не понимал. Причем до тех пор, пока Жомов ремень из брюк полностью не вытащил. Вот тогда и понял, что – началось! Зажав девицу одной рукой, Ваня ремнем отшлепал ее по мягкому месту, с каждым шлепком приговаривая:

– Не задирай Рабиновича, блин! Не обзывай Абдуллу, в натуре. И ко мне больше не приставай…

Сеня морщился от каждого удара, словно бульдог, которого насильно лимоном кормят, но все-таки сдержался и не полез заступаться за сумасбродную девицу, возомнившую себя царицой Савской. А Жомов, наградив Фатиму еще двумя шлепками, закончил воспитательную работу и отпустил танцовщицу погулять. Фатима фыркнула, передернула плечиками и демонстративно медленно отошла за телегу, чтобы там привести себя в порядок.

– Не надо ее пороть было, – горестно вздохнул Попов. Мы все удивленно посмотрели на него. – Теперь ужин нам испортит. Или кашу сожжет, или пересолит. А может, все мясо Мурзику отдаст.

Ага, отдаст. А ты тут же бросишься на четвереньки и станешь у меня куски из пасти выдергивать. Ты же скорее лопнешь от жадности, чем голодному и уставшему псу лишний кусок из своей тарелки пожертвуешь. А мне еще ночью вас охранять, и я тоже обидеться могу. Смотри, Андрюша, поймаю змеюку какую-нибудь и тебе под одеяло запущу…

– Да заткнись ты, Мурзик, – как обычно, перебил меня Сеня и повернулся к Попову: – Кому тошно, а попу в мошно. Дела нет до чьих-то бед, лишь бы подали обед.

– Так я не о себе, о вас же беспокоюсь. Я и без каши, одним мясом могу обойтись, – попытался оправдаться Андрюша, но затем понял, что снова ляпнул совершенно не то, что нужно, и замолчал.

– Во-во, я про то и говорю, – кивнул Сеня. – Ты без всего прекрасно обойдешься, было бы только мясо на обед…

Дальнейшие препирательства друзей приводить бессмысленно. Если вам интересно послушать, как менты друг с другом ругаются, то придите в любой участок в день выдачи зарплаты. Такого наслушаетесь, что хоть в блокнот записывай, и в качестве словаря-справочника для молодого милиционера этот труд вполне издать можно будет. Я-то сам был сыт их грызней по горло и ушел подальше, чтобы мои уши их болтовни не слышали.

Когда я вернулся, все уже успокоились. Фатима хлопотала у костра, помешивая кашу. Выглядела она обиженной, но не так сильно, как могла бы. Я боялся, что она после порки настоящий бунт устроит, но этого не произошло. Видимо, Ванину экзекуцию танцовщица приняла как должное, и я удивился жомовскому чутью. Умеет он обращаться с женщинами! Теперь-то понятно, почему Ванюша уже женат, а мой Рабинович до сих пор холостой ходит. Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!

Я уселся около костра и стал терпеливо ждать, когда ужин будет готов и мне выделят положенную порцию. Еще раз повторю, что я не выпрашивал, а терпеливо ждал. Однако наша повариха переврала все мои намерения. Я увидел, как загорелись ее глаза, и всей шкурой почувствовал, что сейчас она меня той самой деревянной лопаткой, которой кашу помешивает, прямо промеж ушей и благословит. Я даже зарычал слегка, чтобы предупредить: меня трогать опасно, я бешеный! И тут, на мое безмерное удивление, Фатима взяла да и бросила мне кусок мяса. Я от неожиданности едва не промахнулся зубами, а потом и прожевать забыл. Так целиком и проглотил!

– Не балуй мне пса, – как-то жалобно пискнул Сеня. – Приучишь его к подачкам, он у меня дома с кухни вылезать не будет.

Фатима поджала губы и назло Рабиновичу бросила мне еще один кусок мяса. Сеня, я, честное собачье, не хотел эту подачку глотать, но в последний момент подумал, что извалявшуюся в песке баранину все равно есть никто не будет. Ну не пропадать же добру! Вот я и проглотил этот кусок. Рабинович горестно вздохнул, а я заметил, как Жомов вопросительно перевел взгляд с девицы на кинолога. Дескать, может, ее выпороть еще разок? Сенин ответ комментариев не требовал. Рабинович показал Ванюше кулак, и этим все было сказано.

Минут через десять после того, как я слопал выделенный мне поварихой белково-вяленый продукт, приготовление каши было закончено, и менты с серебряными тарелками в руках выстроились в очередь, ожидая раздачи сло… пищи то есть. Фатима, презрительно морщась, положила Рабиновичу его долю, затем обслужила Попова, а когда очередь дошла до Ивана, наша повариха по привычке собралась положить ему в тарелку две порции, но затем, вспомнив об экзекуции, передумала и выделила каши меньше, чем остальным.

– Это все? – удивился омоновец.

– Хватит с тебя, красавчик, а то разжиреешь, как некоторые свиньи, – хохотнула Фатима. – Впрочем, можешь толстеть, мне на это наплевать. Если останется что– нибудь после раздачи, добавку сам себе положишь…

Да-а, что ни говори, а девица с характером. Настырная, словно тысяча котов в период спаривания. Теперь-то мне понятно, почему хозяин караван-сарая ее так спокойно с нами отпустил. Поначалу я думал, что он просто приватной беседы с омоновцем, которой никейскому трактирщику Фатима пригрозила, испугался, а теперь уверен, что коротышка просто счастлив был ее хоть куда-нибудь сбагрить. Я даже удивлен, что он к нам перед отправкой не прибежал и мешок всяких подарков в благодарность за то, что мы его от этой бестии избавили, не принес.

Жомов грустно посмотрел сначала на Рабиновича, потом на свою мизерную порцию и пошел на место. Следом за ним пищевое довольствие получил Абдулла, и в котле каши еще много оставалось. Я облизнулся и поставил перед диктаторствующей поварихой свою миску, рассчитывая на положенную порцию, однако щедрость Фатимы превзошла все мои ожидания. Вместо того чтобы плюхнуть мне в миску, тоже серебряную, между прочим, горсть каши, экс-танцовщица поставила перед моим носом котел со всей оставшейся едой.

Я поначалу ошалел и едва не взвизгнул от радости, словно щенок при виде мамкиной титьки. Даже мордой в кашу ткнулся, недоумевая, с чего это девица «еврейского пса» вдруг до такой степени полюбила, а затем понял, что не любовь это, а очередное пакостничание! Она ведь не меня кормить собиралась. Просто знала, что Попов с Жомовым непременно добавки попросят, и решила их этого удовольствия лишить. В наказание за недавнюю экзекуцию, так сказать. Я, конечно, покушать тоже не дурак, но боевых товарищей объедать не собирался. Поэтому взял котелок в зубы и принес хозяину. Дели, Сеня, только по справедливости. Рабинович намерения Фатимы тоже разгадал и улыбнулся.

– Что, ласточка, обломалось? – вкрадчиво проговорил он, изо всех сил давя злорадство в голосе. – Будешь теперь знать, что такое мужская дружба.

• Предыдущая
• 33/86
• Следующая