Ф. м. - Акунин Борис - Страница 8
- Предыдущая
- 8/25
- Следующая
Свидетельница захлопала ресницами, очевидно, не поняв вопроса.
– Кто знал, что тебя в гости позвали? – не вытерпел Александр Григорьевич.
– Кум знал, кума. Сестрица Алена Ивановна, – стала загибать пальцы Лизавета. – А больше некому.
– Ну хорошо-с, – слегка поморщился пристав. – Дальше рассказывайте.
– Пришла я к куму, а кума возьми и захворай.
– И вы, чаю не попив, отправились восвояси, домой-с?
Женщина кивнула.
– Вот с того самого момента-с, как вы по лестнице поднялись… У вас, позвольте поинтересоваться, который этаж?
– Четвертый, – подсказал Заметов.
– С того момента-с, как вы на четвертый этаж поднялись, как можно подробней-с, – попросил надворный советник. – Что услышали-с, что увидели-с.
Подумав, и довольно долго подумав, Лизавета неуверенно сказала:
– Ничего не слыхала.
– А что дверь-с?
– Незаперта была, вовсе. Я еще подивилась. Алена Ивановна всегда засовом укрывались.
– Так-так, – ободряюще закивал Порфирий Петрович. – И что же вы, вошли-с?
– Вошла.
– И куда же-с? В комнаты?
– В комнаты.
– А там что-с?
Лицо свидетельницы вдруг приняло совсем детское, обиженное выражение, из ясных глаз без малейшей задержки потекли крупные слезы.
– Алена Ивановна… на полу. – Лизавета всхлипнула. – Рученьку вот этак вывернула. Глаз открытый, смотрит. Думаю, куда это она смотрит-то, чего это она на полу-то.
– Ничком, что ли, лежала? – быстро перебил пристав.
Женщина шмыгнула носом, непонимающе глядя на чиновника, но на этот вопрос мог ответить Александр Григорьевич:
– Так точно, ничком, одна рука вперед вытянута, и голова вот этак вот повернута. А глаз, точно, открыт.
– А потом что-с?
Порфирий Петрович спросил и затаил дыхание, потому что беседа подобралась к самому важному месту.
– Гляжу – красное у ней в волосах, вот тут, – показала Лизавета на свой перевязанный затылок. – «Алена Ивановна, говорю, что это вы? Упали? Зашиблись?» На кортки присела, хотела помочь. Вдруг шорохнуло сзади…
Она снова заплакала, но теперь одними лишь слезами, без всхлипов. Надворный советник терпеливо ждал.
– Хочу обернуться, а не могу – страшно…
– Так и не обернулись? – тоже со страхом прошептал Порфирий Петрович, но уж и сам знал, каков будет ответ.
– Не насмелилась.
– А потом удар, темнота, и очнулись в больнице. Так что ли-с?
Пристав в сердцах хлопнул себя по колену и вскочил.
Свидетельница в испуге смотрела на него снизу вверх. Робко кивнула.
– Виновата, батюшка…
– Пустое-с! Всё пустое-с! – с тоскою приговаривал надворный советник, поднимаясь по лестнице большого мрачного дома, выходившего одной стороною на Екатерингофский проспект, а другой на канаву. – А главное, так и чувствовал, что никакой потачки в этом деле мне не будет-с. Интуиция-с. Знаете такое слово?
– От латинского intuitio, что означает «постижение истины, неопосредованное логикой», – блеснул Заметов, показывавший дорогу. – Вот здесь, в третьем этаже ремонт, маляры работают. А в четвертом одна квартира пустая, в ней чиновник Люфт проживал, на прошлой неделе съехал, так что на площадке Шелудяковы остались одни.
– И про это он, вероятно, знал-с.
Порфирий Петрович остановился перед приоткрытой дверью, из-за которой доносились голоса.
– Кто «он», ваше высокоблагородие? – не понял письмоводитель.
– Преступник-с. И про съехавшего немца, и про Лизавету с ее «семым часом». Про захворавшую куму единственно-с лишь не знал. Хоть это обнадеживает, всё-таки не вездесущий сатана, а тленный человек-с.
Вздохнув, надворный советник нажал медную кнопку звонка. Колокольчик, в самом деле, как и говорила свидетельница, издал какой-то брякающий, надтреснутый звук.
Не дожидаясь отклика, вошли.
В квартире, невзирая на поздний час, было светло – июльское солнце еще не спустилось за крыши.
– А-а, привели? – оглянулся на письмоводителя квартальный надзиратель, седоусый капитан с добродушным лицом в мелких красных прожилках. – Что-то долгонько вы, Порфирий Петрович.
Коротко и как бы рассеянно объяснив причину задержки, следственный пристав быстро завертел во все стороны своею замечательно круглой головою. На лежавший у стола труп пока нарочно не смотрел – приглядывался к обстановке, впрочем, нисколько не примечательной.
Небольшая комната с желтыми обоями, геранями и кисейными занавесками на окнах. Мебель, вся очень старая и из желтого дерева, состояла из дивана с огромною выгнутою деревянною спинкой, круглого стола овальной формы перед диваном, туалета с зеркальцем в простенке, стульев по стенам да двух-трех грошовых картинок в желтых рамках, изображавших немецких барышень с птицами в руках, – вот и вся мебель. В углу перед небольшим образом горела лампада. Все было очень чисто: и мебель, и полы были оттерты под лоск; все блестело. Ни пылинки нельзя было найти во всей квартире. «Это у злых и старых вдовиц бывает такая чистота», – отметил про себя надворный советник и с любопытством покосился на ситцевую занавеску перед дверью во вторую, крошечную комнатку, где виднелись постель и комод. Вся квартира состояла из этих двух комнат.
– Спальня? Так-так-с, – промурлыкал сам себе Порфирий Петрович, заглянув в соседнее помещение.
То была крошечная комната с огромным киотом образов. У другой стены стояла большая постель, весьма чистая, с шелковым, наборным из лоскутков, ватным одеялом. У третьей стены был комод с выдвинутыми и отчасти даже вывернутыми ящиками. Из-под кровати торчал раскрытый сундук, вкруг которого на полу валялись какие-то сверточки и кулечки. Порфирий Петрович поднял один, прочел надпись на бумажке «7 июня, студ. Линчуков, 3 р. 25 к., 1 мес.».
– Это она заклады сюда складывала, – пояснил надзиратель Никодим Фомич. – Целая бухгалтерия. Видите – число, имя закладчика, сумма, срок.
Пристав покивал, пошарил по ящикам комода под бельем и достал оттуда изрядный пук кредиток, перетянутый красненькой лентой. Покачал на руке, передал квартальному.
– Пересчитайте-с. – И продолжил поиск.
Просмотрел какие-то бумажки, извлек потрепанную тетрадку и с чрезвычайным вниманием в нее уткнулся.
– Три тысячи сто двадцать пять рублей, – доложил Никодим Фомич. – Не нашел, видно. И из сундука лишь немного прихватил, с самого сверху. Там в сверточках не только дрянь. Золото есть, прочие ценные вещички. Спугнули его, что ли? Лизаветиного прихода напугался? Запросто мог бы, после сестры-то, сюда вернуться и остальное добрать.
– Загадка-с, – признал Порфирий Петрович, суя тетрадку в карман и все вертя головой по сторонам. – Что орудие убийства?
Закончив осмотр, наконец, подошел к мертвому телу.
Старуха лежала в точности, как описал Заметов: ничком, выворотив одну выброшенную руку. Открытый глаз мерцал стеклянным блеском. Крови на затылке было немного, она запеклась под жиденькой, скрученной в баранку седой косичкой.
Надворный советник набрал полную грудь воздуха и зажмурившись полез пальцами в рану. Лицо его сделалось бледным, однако руку Порфирий Петрович убрал нескоро.
– Прямоугольный пролом… Вершка полтора на три четверти… – сообщал он, с каждым мгновением все больше бледнея. На лбу выступили капли. – Пожалуй, обух небольшого топорика… Удивительной силы удар. Как это Лизавете свезло?
Наконец выпростал пальцы, мельком поглядел на них и покривился.
– Эй, умыться его высокоблагородию, – велел квартальный одному из солдат (полицейских в квартире кроме начальника было еще четыре человека).
Тщательно выполоскав загрязнившуюся руку в тазике и чистя специальной щеточкой ногти, надворный советник резюмировал:
– Удобнейшая вещь для убийства – топорик. Под мышкой какую-нибудь петельку или лямочку соорудил, подвесил, и под одеждою не видно-с. А выхватить можно в секунду.
Он показал, как можно выхватить из-под мышки топор и ударить сверху вниз.
– По макушке, – задумчиво протянул Порфирий Петрович. – Сзади-с. Отсюда что следует?
- Предыдущая
- 8/25
- Следующая
