Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока - Флетчер Флора - Страница 13

— Он ведь всегда нравился тебе больше других, верно? — проницательно заметил отец.

— Чем-то он меня притягивает, — согласился Стив. — С детства.

Неделей спустя он отправился в путешествие. Отец не стал докучать ему нудными напутствиями. Ботилье всегда полагались на собственную голову. Несколько рекомендательных писем, крепкое рукопожатие да хлопок по плечу — тем прощание и завершилось. «Хочешь — используй их, а нет, так выброси. Кончатся деньги — ты знаешь, как со мной связаться. Не ограничивай себя ни в чем, Стив. Это все, что мы нынче можем себе позволить. Короткий отдых — а потом за работу».

Сначала, в качестве стартовой площадки, — Нью-Йорк. Он бывал там прежде и не стал задерживаться теперь; это был деловой улей, средоточие той жизни, которая ожидала его в будущем. Потом — на корабле в Европу. Немного Лондона и Парижа, но они не слишком его заинтересовали. Оттуда — потихоньку все дальше от избитого пути, в глухие, мало посещаемые уголки Средиземноморского бассейна. Непривычные зрелища, чужие народы и обычаи — именно чужие, никогда не виденные им раньше.

Утром того дня, когда ему исполнялось двадцать пять лет, он проснулся у себя в каюте и заметил, что корабль стоит на месте — значит, ночью бросили якорь. Он слышал, что следующим портом будет Данубия; видимо, туда они и прибыли. Впрочем, маршрут был сложный, и полной уверенности у него не было. Название города не вызывало у него никаких ассоциаций — просто имя на карте; а он, как, должно быть, и тот Стивен Ботилье до него, не особенно любил изучать карты и читать путеводители.

Он спокойно оделся, не спеша выглядывать в иллюминатор, и вышел на палубу лишь полностью готовым, ибо постоянная смена городов уже начала ему приедаться.

У фальшборта стоял офицер, и он остановился рядом, засунув руки в карманы.

— Это Данубия? — лениво спросил он. Затем, не дав моряку времени ответить, произнес: — Ну конечно. Вон там, на мысу, Башня Черепов — видите? — Он указал на ослепительно белую башню, возвышавшуюся над гаванью.

Офицер резко обернулся к нему с расширенными глазами.

— Откуда вы знаете?

Стивен Ботилье уставился на него — он и сам был удивлен.

— Понятия не имею, — медленно сказал он. — А я что, правильно ее назвал?

— Да; это ее старое название. Его запретили употреблять полвека назад — сменили на Башню Роз, чтобы привлечь в Данубию побольше туристов. Здешние власти взяли с нас обещание не рассказывать об этом пассажирам, так что на корабле вы этого услыхать не могли. Но ведь вы, кажется, говорили, что никогда не бывали здесь?

— Не бывал, — ответил Стивен. — Я в первый раз выехал за пределы Соединенных Штатов.

— Значит, где-то прочли, — его тон словно говорил, что Стивен не похож на книгочея и что он никак не ожидал услышать от него древнее имя местной башни.

— Наверное. — Он попытался вспомнить, где, но не смог. Он не слыхал даже названия этой крошечной страны, пока они не приплыли сюда два дня назад; и если, как сообщил моряк, экипажу запрещалось произносить старое имя этой постройки, то как он умудрился извлечь его из полувекового забвения — да еще узнать башню, едва увидев ее? На берегу были и другие приметные сооружения, с которыми ее запросто можно было спутать: маяк, форт и так далее.

Случайно догадался, подумал он. Но потом понял, что язык слишком богат для того, чтобы можно было вот так угадать название неизвестного места. К тому же, эти слова показались ему смутно знакомыми. Башня Черепов, Башня Черепов — в его уши словно стучались далекие отзвуки прошлого. Ослепительно белая, отражающаяся в зеленовато-голубых водах залива, она точно парила в центре какого-то древнего пейзажа, вдруг вставшего у него перед глазами. Он закрыл их рукой, изумленный, и видение исчезло.

Катер повез на берег вторую партию туристов; Стивен сидел у планшира по левому борту. И эта зеленовато-голубая вода, прогретая ярким солнцем, вдруг снова показалась ему очень знакомой. Он посмотрел на собственную одежду с удивлением, как будто вместо полотняного костюма ожидал увидеть на себе кожаные штаны в обтяжку, прихваченные внизу шнурками, и синий камзол, укороченный спереди, с фалдами сзади. Он рассеянно поднес руку к горлу, точно вспомнив, как душно на жаре в полотняном шарфе, но нащупал там лишь свободный современный воротник. У него промелькнуло такое чувство, словно он потерял деталь своего костюма.

Мягкий шум мотора тоже звучал немного странно, не вписывался в окружающее; вместо него должен был раздаваться плеск весел, лодка должна была идти менее ровно, сильнее переваливаться с носа на корму и обратно. Он оглянулся: огромное небо за его спиной выглядело неестественно пустым, на нем точно не хватало широкого белого паруса. Торчащие позади пароходные трубы никак нельзя было счесть достойной заменой.

Однако прозрачная зеленоватая вода под ярким синим небом и белеющая над изогнутой береговой линией Башня Черепов гармонировали с его внутренними ощущениями, как небесная музыка. Если опустить руку за борт, вода покажется теплой и густой, как овсяная кашица, но в ней будет сквозить и намек на холод… Он расслабленно уронил руку за борт, и вода показалась ему густой и теплой, как овсяная кашица, но в ней сквозил и намек на холод. Он удивился, что знал это заранее. Наверное, догадался по ее виду, подумал он. Однако понимал, что это не так…

В этот миг в сознании его всплыло слово «заноза» — оно появилось как бы ниоткуда и снова кануло в никуда. Он вынул руку из-за борта — с нее закапало на ботинки — и стряхнул воду. При этом он случайно задел кончиками пальцев за планшир, и кусочек подгнившего дерева впился ему под ноготь. Он вытащил его; показалась капелька крови. Стивен слизнул ее языком. Но удивление помешало ему опустить руку — он так и сидел, держа ее у губ, как задумавшийся ребенок. Вспыхнувшее с новой силой чувство повторности переживаемого было мучительно неуловимым. Идущая к берегу лодка, рука в воде, теплой, как овсяная кашица, заноза под ногтем — где, когда он переживал это прежде, и именно в такой последовательности? Ему чудилось, что он вот-вот все вспомнит, но воспоминание ускользало, словно дразня его…

Старый каменный причал, скользкие, покрытые мхом ступени, к которым они приближались под прямым углом, тоже не были совершенно незнакомыми, полностью чужими для него, как предыдущие порты. Казалось, когда-то он вот так же выбирался из лодки на берег — одна нога там, другая здесь. Он должен был почувствовать, как сковывают движения плотные кожаные штаны, но его свободные брюки — такова была нынешняя лондонская мода — вовсе не помешали ему перешагнуть на твердую землю.

Одна из девушек-туристок на нелепых высоких каблуках, опередив группу, уже взбиралась по ступенькам. Он крикнул ей:

— Осторожней, третья сверху шатается — вы можете упасть.

Все посмотрели на него, и офицер, который привез их, сказал:

— Действительно, я помню это с прошлого раза. Лестницу уже лет сто не ремонтировали. Но вы-то откуда это знаете?

Стивен Ботилье неловко ответил:

— Мне просто показалось — она подозрительно выглядит. Я еще с лодки заметил… — Но, конечно, тогда он и не думал смотреть на нее — так откуда же ему знать? Он сам проверил ногой эту ступень, стоя на следующей, и она предательски качнулась, не скрепленная цементом, — эта ловушка непременно сработала бы, не знай он о ней заранее.

Затем необычное ощущение знакомства с этими местами на время сменилось знакомым ощущением необычности окружающего. Деловая и торговая часть города была вполне современной; их проводник объяснил им, что тридцать лет назад многие здания разрушило землетрясением, и район пришлось отстраивать заново. Как во многих других городах, он назывался «маленьким Парижем», и здешние жители делали все, чтобы оправдать это название. Один-два ржавых трамвая, кафе на тротуарах, газетные киоски да единственная неоновая вывеска, которая после наступления темноты гордо возвещала: «Перно», — вот и все, что подкрепляло право этой части города зваться «маленьким Парижем». Все прочее состояло из базаров восточного типа, греческих церквей с луковичными куполами и грязных кривых улочек, пестревших живописными балканскими, цыганскими и левантинскими костюмами; навстречу часто попадались военные. Похоже, в местной армии были одни офицеры; в этой крохотной стране явно очень уважали сословные различия. Офицеры ходили только по двое — коротко стриженные, с моноклями, в белых фуражках с черными козырьками, расшитых тесьмой брюках и свободных рубахах русского типа. Они презрительно глядели на прохожих, которые неизменно уступали им дорогу — даже женщины.