Цветы зла - Бодлер Шарль - Страница 36

Было ясно: кто-то «Цветы зла» в своем переводе вот-вот издаст. Но «вот-вот» растянулось на столетие, да и полнота еще долго была сильно неполной, если можно так выразиться. В частности, «по всей Руси великой» устойчиво бродил слух, что перевод «П.Я» совершенно полный, и если уж делать новый, то тоже полный и поэтическими достоинствами далеко предшественника превосходящий.

«Иммортели» Эллиса содержали значительную часть перевода «Цветов зла». И рецензия на них появилась в раззолоченном московском журнале «Весы» (1904. № 4. С. 42–48) за подписью «Аврелий», что означало «Валерий Брюсов».

Приходится оставить таковую точку зрения на совести Брюсова, как и высказанное четырьмя годами ранее в журнале «Весы» (1904. N4. С. 42–48) загадочное его утверждение (под псевдонимом «Аврелий»), что «…В русской литературе есть добросовестный и во многих отношениях ценный труд г. П.Я., переведшего более 200 стихотворений Бодлэра. Переводы г. П.Я. (Бодлэр. Стихотворения. Мск. 1895 г. и П.Я. Стихотворения. Том II, изд. 2-е. Спб. 1902 г.) дают русскому читателю, если не совсем полное, то достаточно яркое и верное представление о стихотворном творчестве Бодлэра. Меньшее, что должно требовать от всякого нового перевода Бодлэра, это — чтобы он не был слабее предшествовавшего. Переводы г. Эллиса этому требованию не удовлетворяют. <…> Г-н. Эллис не обладает двумя необходимейшими качествами для перевода Бодлэра: поэтическим даром и знанием французского языка. За недостатком того и другого, каждое стихотворение ставило перед ним неодолимые трудности. Он или бесшабашно расправлялся с ними „по крайнему своему разумению“, не вникая в них глубже, или хватался за те решения, которые были предложены его предшественником. Оставляем открытыми вопросы, насколько сознательны были эти позаимствования и насколько г. Эллис рассчитывал на то, что французский подлинник Бодлэра мало распространен в России».

«Весы» выходили в Москве как научно-литературный и критико-библиографический ежемесячный журнал, в книгоиздательстве «Скорпион» с января 1904 по декабрь 1909 включительно. Очевидно, что с комплектом «Весов» было знакомо едва ли не все литературное поколение Москвы, начавшее творческий путь до переворота 1917 года — чему автор этих строк свидетель: в начале 1970-х годов поколение это было живо и продолжало заниматься литературой, — наряду даже с теми, кто был лет на десять постарше, пообщаться я успел. Однако именно переводы А. А. Панова (СПб, 1907), Арсения Альвинга (псевдоним Арсения Алексеевича Смирнова) (СПб, 1908), и — наконец — полные «Цветы зла» в переводе Эллиса и с предисловием Валерия Брюсова (!) вышли в Москве, в издательстве «Заратустра» в 1908 году. К этому в 1909 году добавились пусть не совсем полные (100 стихотворений, но больше, очевидно «П. Я.» даже за тридцать лет трудов не смог сделать. Подобный тип поэта-переводчика не редок: проживи Константин Иванов на год меньше — его лучшее в России переложение «Фауста» Гете остало бы незавершенным, меньше, чем в сорок лет директор царскосельской гимназии на уложился бы; а трагически погибший Пантелеймон Петренко, утонувший в кипящей Куре, из 1587 строф поэмы Руставели не успел перевести 141; перевод был закончен репрессированным позднее поэтом Борисом Бриком.

В итоге, краткий отрезок времени (190–1909) вывалил на прилавки книготорговцев четыре более или менее полных перевода «Цветов зла». Лучше других, как всегда, раскупали тот, на котором стояло имя наиболее известного поэта, выступившего переводчиком: в данном случае это был Эллис, а книге предпосылалось предисловие не чье-нибудь — это было предисловия вождя символистов — Валерия Брюсова. Вот несколько слов из него, заметим, от 1908 года:

«Темами своих поэм Бодлер избрал „цветы зла“, но он остался бы самим собой, если бы написал „цветы добра“. Его внимание привлекало не зло само по себе, но Красота зла и Бесконечность зла». Перед нами отзывы на разные книги (все же за 1904–1908 годы), автор у которых один — Эллис, не просто «Лев Кобылинский», но, на самом деле — внебрачный сын педагога, владельца частной гимназии в Москве, Льва Ивановича Поливанова — и Варвары Петровны Кобылинской. В Поливановской гимназии в разное время учились и Брюсов, и Волошин, и Белый, и Шервинский, и Позняков, и будущий муж Марины Цветаевой Сергей Эфрон, а в одном классе с последними — будущий переводчик «полных „Цветов зла“ Вадим Шершеневич (последний по счету, 1940 г., хотя увидел он свет лишь у нас в „Водолее“ в 2007 году, отмечая столетие издания А. А. Панова — жаль, о самом переводчике нам почти ничего не известно). Однако учился будущий „Эллис“ не у отца, а в тоже изрядно престижной 7-й московской гимназии, по окончании которой в 1897 поступил на юридический факультет Московского университета; изучал экономику, считал себя марксистом, получил в 1902 диплом 1-й степени; кстати, это означает и сдачу экзаменов по французскому, латыни (очевидно — и немецкому языку).

Откуда такая перемена взглядов и вкусов и Брюсова (да и заметил ли ее кто-нибудь?) Разгадка, как обычно, обнаружилась на поверхности.

В восемьдесят пятом томе „Литературного наследства“ (М., „Наука“, 1976, во времена еще уверенной в своих силах советской власти, была опубликована статья К. М. Азадовского и Д. Д. Максимова, полная ценных и весьма нужных при исследовании различнейших предметов статья „Брюсов и „Весы“: К истории издания“, где наша загадка очень коротко перетает быть таковой: „Заметную роль в „Весах“ второго периода играл Эллис, однако он сблизился с журналом лишь в середине 1907 года“ (курсив мой — Е.В.).

Вот и разгадка: ни Адамович, ни Шершеневич в 1907 года в литературе роли еще не играли, книгу Эллиса 1908 года в руках едва ли и потом держали, иначе мы не читали бы сейчас такие откровения:

Георгий Адамович (1930): „…Есть, во-первых, перевод П.Я. <т. е. П. Якубовича Мельшина, напоминаю — Е.В> — перевод грубоватый и бесстильный, но довольно верно передающий страстно-страдальческий тон бодлеровской поэзии. <…> Есть, затем, перевод Эллиса, насколько помнится, не полный, более изысканный, чем перевод П. Я., но зато и более вялый“. („Последние новости“, 27 февраля 1930 г., Париж.). Мечты Адамовича о полном переводе Гумилева, видимо относились к области выдачи желаемого за действительное; Гумилев, похоже, планировал сделать „Цветы зла“ общими силами „Цеха поэтов“: в разных архивах и книгах мы находим то четыре перевода Гумилева, то два — Георгия Иванова, то один — самого Адамовича и т. д. Но как было не блеснуть красным словцом (цитирую ук. соч. Адамовича): „В архивах „Всемирной литературы“ должен храниться полный перевод стихов Бодлера — вероятно, лучший из всех. Не издан он только потому, что в какой-то правительственной комиссии было признано, что Бодлер не созвучен революции и выпуск книги несвоевремен“.

Советская власть, если смотреть с той стороны границы, виновна была не только в гибели миллионов, но и в неиздании Бодлера. „Широк русский человек, я бы сузил“, как писал Достоевский. Серийного убийцу вроде Чикатило непременно нужно еще и в подделке бюллетеня за три дня невыхода на работу обвинить. Не ищите смысла, мои соплеменники. Как было, так будет, и ничто от этого не рухнет.

Вадим Шершеневич (рукопись 1940 года, публикация 2007 года): „… Мне кажется позорным, что мы до сих пор не имеем „Цветов Зла“ на русском языке полностью, если не считать перевода Эллиса, сделанного с подстрочника, так как переводчик почти не знал французского языка“.<…> Как ни странно, но ближе всего понял Бодлера Якубович-Мельшин, сумевший за изображением грязи и мерзости рассмотреть душу поэта, не любующуюся этой мерзостью, а пугающуюся ею, бегущую от нее и взывающую к Идеалу.

Однако слабая поэтическая техника Якубовича превратила стилистически Бодлера в некую „надсониаду“, в послесловии Якубович был вынужден признать, что он прибавлял в своем переводе чуть ли не 30–40 % строк к каждому стихотворению Бодлера, отказался от многочисленных сонетов и зачастую печатал не перевод Бодлера, а подражание Бодлеру». Еще прежде этого Пассажа Шершеневич сообщает советскому читателю, что «отдельные переводы И. Анненского, В. Иванова и Бальмонта приукрашивали Бодлера мистикой и символическими красотами».