Предания нашей улицы - Махфуз Нагиб - Страница 9

• Предыдущая
• 9/101
• Следующая

— Молчи, насекомое, — прервал ее Габалауи. Переводя мрачный взгляд с сына на невестку, он некоторое время молчал, а потом грозно приказал:

— Вон из дома!

— Отец! — истошно крикнул Адхам.

Но Габалауи, не внимая его крику, повторил:

— Убирайтесь, пока вас не вышвырнули.

На сей раз ворота Большого дома отворились для того, чтобы выпустить изгнанных Адхама и Умейму. Адхам нес на плече узел с пожитками, за ним плелась беременная Умейма с другим узлом, в который она собрала небольшой запас еды. Они покидали дом — униженные, несчастные, горько плачущие. Услышав звук запираемых за ними ворот, оба зарыдали в голос, и Умейма воскликнула:

— Лучше бы я умерла! Адхам дрожащим голосом отозвался:

— Впервые ты изрекла истину. Я тоже предпочел бы смерть.

Не успели они отойти от Большого дома на несколько шагов, как услышали позади себя злорадный пьяный смех, и, обернувшись, увидели Идриса, который стоял на пороге хижины, сооруженной им из кусков жести и дерева. Тут же сидела жена Идриса Наргис и молча пряла. Идрис хохотал и так издевательски, что Адхам и Умейма остолбенели. А Идрис продолжал пританцовывать, прищелкивать пальцами и кривляться. Даже Наргис не выдержала этой сцены и, поднявшись с порога, ушла в хижину. Адхам смотрел на брата красными от слез и гнева глазами. Он в мгновение понял, какую шутку тот с ним сыграл и сколь низменна и порочна его натура. Понял также, до какой степени сам был глуп и наивен и какую радость доставил своей глупостью братцу. Вот он Идрис — воплощение зла. Кровь вскипела в жилах Адхама, ударила в голову. Он схватил горсть земли, швырнул ее в Идриса, крича срывающимся голосом:

— Буть ты проклят, негодяй! Скорпион ядовитый! Идрис отвечал на это еще большими кривляньями — он изгибал шею направо и налево, играл бровями и щелкал пальцами. Вне себя от гнева Адхам кричал:

— Низкий обманщик! Презренный лжец!

Идрис извивался всем телом, подражая движениям танцовщицы, а рот его кривился в безобразной усмешке. Не обращая внимания на понукания Умеймы, которая пыталась заставить мужа продолжать путь, Адхам вопил:

— Развратный негодяй, грязная тварь!

А Идрис все покачивал бедрами, медленно кружась на месте. Адхам не выдержал, бросил свой узел на землю, оттолкнул Умейму, которая хотела его задержать, и, подбежав к брату, схватил его за горло и изо всех сил принялся душить. Идрис словно и не заметил нападения, продолжал танцевать, изгибаться и кривляться. Совсем обезумев, Адхам не переставая молотил его кулаками, а братец не обращал внимания на побои и противным голосом пел: — Голубок попался прямо в лапы кошки…

Потом внезапно остановился, зарычал и сильно ударил Адхама в грудь. Тот зашатался, потерял равновесие и упал навзничь. Умейма с криком бросилась к мужу, помогла ему подняться и принялась отряхивать пыль с его платья, приговаривая:

— Не связывайся ты с этим животным. Пойдем отсюда. Адхам молча взвалил на плечо узел, и они зашагали прочь. Но, отойдя немного, изнемогший Адхам снова сбросил узел, уселся на него и сказал: «Давай немного отдохнем». Жена села рядом и снова залилась слезами. До них донесся громоподобный голос Идриса, и они увидели, что обладатель его стоит в вызывающей позе и обращает свою речь к Большому дому:

— Ты изгнал меня, чтобы возвысить самого ничтожного из твоего потомства. Ты видишь, как он тебя отблагодарил. Ты сам вышвырнул его в грязь. Кара за кару, зачинщика первого настигает расплата. Но знай, что Идрис не сломлен. Оставайся же в своем доме с трусливыми и бесплодными сыновьями. А внуки твои будут барахтаться в пыли и рыться в отбросах. Они будут питаться бататом и жмыхом, будут получать пощечины от сильных мира сего. Кровь твоя смешается с самой низкой и презренной кровью. Ты же будешь сидеть один в своей каморке, изменяя написанное в твоей книге под диктовку гнева и отчаяния. А когда придет старость, ты окажешься совсем одиноким, таким одиноким, что некому будет оплакать тебя после кончины.

Повернувшись к Адхаму, Идрис продолжал как безумный:

— А ты, жалкий, как сможешь ты жить самостоятельно, если тебе не на кого опереться и неоткуда ждать помощи? Чем поможет тебе в этой пустыне умение читать и считать? Ха-ха-ха!

Умейма все не переставала плакать, и это разозлило Адхама. Он сказал холодно:

— Уймись. Утирая глаза, она отозвалась:

— Не могу. Ведь я во всем виновата.

— Я виноват не меньше. Если бы я не проявил слабодушии, то не случилось бы того, что случилось.

— Нет, нет, это мой, и только мой, грех.

— Ты обвиняешь себя, чтобы избежать моих упреков, — сердито проворчал Адхам.

Умейма сконфуженно умолкла и низко склонила голову. По вскоре опять заговорила:

— Не думала я, что он так жесток.

— Я-то хорошо знал его, и поэтому мне нет оправданий. Поколебавшись немного, Умейма спросила:

— Как же я буду тут жить, беременная?

— Да, непросто после Большого дома жить на пустыре. Но слезами горю не поможешь, придется нам построить хижину.

— Где? Он огляделся вокруг, задержался немного взглядом на хижине Идриса.

— Не стоит слишком удаляться от Большого дома, хотя это и вынуждает нас оставаться рядом с Идрисом. Одни на этом пустыре мы погибнем.

Подумав, Умейма согласилась с мужем:

— Да, и лучше, чтобы отец нас видел, быть может, его тронет наше бедственное положение.

Адхам вздохнул:

— Тоска меня гложет. Если бы не ты, я подумал бы, что все это происходит в кошмарном сне. Неужели сердце его охладело ко мне навсегда?! Я не стану оскорблять его, как Идрис. Увы, я ни в чем не похож на Идриса, а заслужил то же, что и он.

Умейма в сердцах воскликнула:

— Свет еще не видывал таких отцов, как твой!

— Прикуси язык, — одернул жену Адхам. Но ее это лишь распалило.

— Право же, я не совершила никакого преступления. Расскажи кому хочешь, что я сделала и какое понесла наказание, и, бьюсь об заклад, любой придет в изумление. Клянусь, такого отца еще не бывало в мире.

— Но в мире не бывало и такого человека, как он. Эта гора, и пустыня, и небеса знают его силу. Такие, как он, приходят в неистовство, когда кто— либо поступает наперекор их воле.

— При таком характере он скоро разгонит всех своих сыновей.

Оба замолчали. Кругом, на пустыре, не было видно ни одной живой души. Лишь вдалеке, у подножия горы, мелькали редкие фигуры прохожих. Солнце посылало горячие лучи с безоблачного неба, заливая бескрайние пески слепящим светом. На песке там и сям сверкали белые голыши и осколки стекла. На горизонте возвышалась гора Мукаттам, а к востоку от нее виднелась большая скала, похожая на голову человека, тело которого погребено в песках. У восточной стороны Большого дома стояла приземистая хижина Идриса, словно бросая своим невзрачным видом вызов дому. Весь пейзаж навевал уныние и страх, Умейма громко вздохнула и сказала:

— Трудненько нам придется. Адхам взглянул на Большой дом и отозвался:

— Я готов сделать все, чтобы для нас снова открылись эти ворота.

Стали Адхам и Умейма строить себе хижину у западной стороны Большого дома. Камни для нее они приносили с Мукаттама. У подножия горы собирали куски жести. Доски и фанеру искали в аль-Атуфе, в Гамалийе и в Баб ан-Наср. Оказалось, что постройка хижины потребует больше времени, чем они рассчитывали. Л у них уже подошла к концу еда, захваченная Умеймой из Большого дома: сыр, яйца и патока. Адхам понял, что пора подумать о заработке. Он решил продать кое-что из своего дорогого платья и купить на эти деньги ручную тележку, чтобы развозить на ней для продажи батат, горох, огурцы и другие овощи — по сезону. Когда он стал увязывать платье в узел, Умейма с горя зарыдала, но муж не обратил внимания на ее слезы и с насхмешкой сказал:

— Больше мне эти наряды не понадобятся. Разве не смешно торговать бататом, завернувшись в вышитый плащ из верблюжьей шерсти?!

• Предыдущая
• 9/101
• Следующая