Дети погибели - Арбенин Сергей Борисович - Страница 4
- Предыдущая
- 4/83
- Следующая
Киров наклонился ближе к Медведю, через стол:
– А только оттуда, – он со значением показал кивком головы вверх, – требуют: разыскать архив этой самой лиги во что бы то ни стало. Дело нешуточное, видать.
Медведь помолчал, соображая. Соображал он, после вчерашнего, явно туго. А может, ещё и сегодня к рюмке успел приложиться.
– Вот товарищ Запорожец, – сказал Медведь, – предлагает все особняки, по списку этих самых лигеров, проверить. От чердаков до подвалов. Там в списке-то всего тринадцать человек, что ли.
– Твой заместитель дело говорит, – заметил Киров. – Хотя эти лигеры вряд ли свои тайны у себя дома хранили. Я думаю, что все бумаги они с собой за границу вывезли. Те, которых в восемнадцатом году недостреляли. Кстати, о недострелянных. Почему до сих пор не провели работу среди потенциальных врагов? Недобитых воронцовых-дашковых и их потомков? Почему старую интеллигенцию не перетрясли? – Киров перевёл дух. Пристукнул кулаком по столу: – Короче: найди мне хоть одного лигера, понятно? Трёх дней хватит?
Медведь неуверенно кивнул. Глаза его при этом стали смотреть в разные стороны.
Киров втянул носом воздух, поморщился. И внезапно грохнул кулаком по столу.
– От тебя за версту разит! Ты хотя бы к первому секретарю на приём можешь трезвым прийти?
Медведь сильно закашлялся. Начал было что-то про именины у тёщи говорить, сбился, замолчал. Съёжился.
Киров сказал ещё строже:
– А то гляди у меня. Распустились, вижу. Сами стали как лигеры: закопались, законопатились, и не поймёшь, чем заняты. То ли троцкистов отслеживаете, то ли первых попавшихся в камеры суёте. А там, понятно, любой мать родную оговорит. Нет?
Киров грозно смотрел на Медведя. Тот молчал.
– Молчишь? Ну, посмотрим, как заговоришь, как нагрянет к нам товарищ Ягода.
Медведь встрепенулся:
– А что? Есть сведения, что товарищ Ягода приезжает?
Киров усмехнулся, помолчал.
– Иди уж. Потрясите старичков, которые этих лигеров знали. Детей, прислугу – всех!
– Трясём… Бестолочь одна. Одни из ума выжили, другие давно по этапу ушли.
– Значит, в лагеря отправляйте людей: мне вас, что ли, учить?! – повысил голос Киров. – Мне с вашими литерами валандаться некогда, своих забот хватает. И учти, Филипп, в последний раз предупреждаю. Питер в Кремле всегда на особом контроле. Колыбель революции! – Киров, словно что-то вспомнив, понизил голос: – Впрочем, и контрреволюции тоже… Всё!
Медведь тут же поднялся.
Глядя ему в спину, Киров спросил:
– А ты с каких пор курьеров женского пола ко мне стал присылать? Или мужики за мной не так хорошо доглядывают?
Медведь живо обернулся:
– А что? Лидочка-то… Лидия Никаноровна… Не понравилась?
Киров нахмурился было – и вдруг рассмеялся.
– Да у меня в обкоме своих Лидочек хватает! Понял? И покосился на личного секретаря Зинаиду, работницу не только видимого, но и невидимого фронта.
Зинаида, умница, сделала вид, что не расслышала.
Запорожец, расстегнув толстовку, грёб вёслами, Медведь сидел впереди, на носу маленького прогулочного ялика. После рабочего дня, в неформальной обстановке спецдачи Ленинградского УНКВД, решили покататься на ялике; катались нечасто, только в случае, если нужно было уединиться. Охрана возилась на берегу с костром, варила уху; голоса охранников доносились до лодки.
Запорожец свернул в протоку, проплыл ещё немного и ткнул лодку в нависшие над водой кусты.
– Распоясался, я гляжу, Мироныч-то наш, – оглянувшись, тихо сказал Запорожец.
Медведь шумно вздохнул.
– Ну… – ответил хмуро. – Ещё один любимчик партии. После съезда-то, гляди, как воспарил! Как же! Будто бы за него голосов было подано больше, чем за товарища Сталина!..
Запорожец задумчиво глядел на Медведя.
– Лигера требует найти… – добавил Медведь и выругался.
Запорожец криво усмехнулся:
– Так-таки и «требует»? Н-да… Вот оно как теперь стало. О-ох, грехи наши тяжкие… Было ГПУ – и вдруг не стало. Влили нас в июле в состав НКВД, как водку в пиво…
Медведь покосился на Запорожца.
Запорожец понял взгляд, вытянул из-под ног ящик с бутылками пива. Вынул две бутылки, приставил горлышками друг к другу и лихо – фокусник! – открыл разом обе. Только пробки в разные стороны полетели.
Медведь взял бутылку, проворчал:
– Мастак ты пробки выбивать.
Запорожец подмигнул, приложился. Вытер ладонью пену с подбородка. Проговорил:
– И не только пробки, товарищ начальник управления безопасности!..
Медведь выдул бутылку, швырнул её в кусты. Обернулся к Запорожцу, довольно отрыгнул.
– А что? Лигера, что ли, нашёл?
– А вот и нашёл!
Медведь потянулся за второй бутылкой. Пробку сдёрнул зубами, снова приложился. Оторвавшись на секунду, сказал:
– Врёшь!
– Не вру.
Медведь допил вторую бутылку, швырнул в кусты, вздохнул с облегчением. Глаза его засияли, лицо приняло обычное человеческое выражение.
– Тогда покажи!
– Лигера?
– Лигера.
Запорожец тоже допил бутылку, и вдруг расхохотался.
– А вот и не покажу! Узнаешь – спать перестанешь!
Медведь сплюнул в воду:
– Да я и так с июля не сплю.
Оба замолчали.
– Наш Ягода-Иегуда приезжает… – наконец сказал Медведь.
Запорожец хитро сощурился:
– Откуда знаешь государственный секрет?
– Мироныч выдал.
– Ми-ро-ныч? – деланно удивился Запорожец. – Ну, совсем распоясался.
Медведь без улыбки ответил:
– Это точно… Даже Лидку мою прогнал.
Запорожец хлопнул себя ладонями по коленям:
– Неужто не понравилась?
Медведь только вяло отмахнулся.
– Ладно. Вот приедет наш нарком, он с ними разберётся…
– С кем? – Медведь, полоскавший руку в воде, поднял голову.
Запорожец помолчал.
– Ну, думаю, затевается что-то покруче «промпартии»…
БОРОК. Научный центр Академии наук СССР.
Сентябрь 1934 года.
Морозов добрался до дома лишь к обеду. Дорогу размыло утренним проливным дождём, машина застряла в грязи. Пришлось повозиться: Морозов сел за руль, шофёр и хмурый сопровождающий из НКВД толкали «эмку» сзади.
«Наука и техника всё совершенствуются, – думал мельком Морозов, – а дороги…»
Едва стащив грязные ботинки и сунув ноги в домашние тёплые тапочки, Морозов кинулся в мезонин, служивший ему и рабочим кабинетом, и местом для размышлений. Нынче мезонин с большими окнами к радужным мыслям не располагал. День был хмурым, в мезонине стоял густой полумрак.
Морозов начал ходить вокруг стола и, по привычке, ходьба постепенно превращалась в лёгкий бег.
«Да, наука и техника всё совершенствуются… И средства связи тоже… А вот весточку послать – нельзя!»
Николай Александрович прогнал кухарку, сунувшуюся в мезонин с самоваром, схватился за седую шевелюру. И всё бегал и бегал вокруг стола. Как сообщить о том, что произошло? Никак! Хоть голубя почтового посылай, хоть сам беги. Но и то и другое исключено: голубь не долетит, а если и долетит – так не туда; самому идти – остановят ещё на выезде из Борка. Дескать, куда собрались, да не нужно ли охрану вперёд послать?
Обложили. Почти как тогда, пятьдесят лет назад…
Тут Николай Александрович вздрогнул, воровато оглянулся по сторонам, словно кто-то мог подсмотреть его крамольные мысли. Нет! Сейчас другое время, и люди другие. Совсем другие люди! Светлое время, светлые люди. Всё бурлит, науки, искусства… да…
Морозов наконец (и очень некстати) вспомнил эту горестную фразу Руссо: «Науки и искусства всё совершенствуются, а человек становится всё хуже и хуже». Чёрт! С такими мыслями запросто куда не следует вляпаешься!
Тут же пришла на ум ещё одна крылатая фраза – на этот раз изречение Иосифа Виссарионовича по поводу «Народной воли». Конечно, сказал он как-то, народовольцы – герои, «но если мы будем воспитывать на их примере молодёжь, мы воспитаем не революционеров, а террористов!».
- Предыдущая
- 4/83
- Следующая
