Через пустыню - Май Карл Фридрих - Страница 33

• Предыдущая
• 33/90
• Следующая

— Я еду из Джидды, объезжаю своего верблюда, а потом снова вернусь в город.

Ее лицо помрачнело, а взгляд стал недоверчивым.

— Так ты живешь в городе?

— Нет, я приезжий.

— Ты паломник?

Что я должен был отвечать? У меня были планы выдать здесь себя за магометанина; но когда спросили вот так прямо, я не осмелился ответить ложью.

— Нет, я не хаджи.

— Ты чужой в Джидде и, несмотря на это, приехал сюда не для того, чтобы отправиться в Мекку? Или ты был в священном городе раньше, или ты не правоверный.

— Я еще не был в Мекке, так как моя вера не похожа на вашу.

— Ты еврей?

— Нет, я христианин.

— А эти двое?

— Один христианин, как и я, а другой мусульманин, который собирается отправиться в Мекку.

При этих словах ее лицо внезапно просветлело, и она обратилась к Халефу:

— Где твоя родина, чужестранец?

— На западе, далеко отсюда, за великой пустыней.

— У тебя есть жена?

Халеф почти так же, как я, удивился этому вопросу, высказанному вопреки обычаям Востока. Он ответил:

— Нет.

— Ты друг или слуга этого эфенди?

— Я ему и друг, и слуга.

Тогда она снова обратилась ко мне:

— Сиди, поехали со мной!

— Куда?

— Ты любишь поболтать или просто боишься женщины?

— Ба! Вперед!

Она повернула своего верблюда и поскакала назад, по тому самому следу, который ее животное оставило на песке. Я держался рядом с нею, остальные поотстали.

Женщина была далеко не юной, и лучи пустынного солнца, а также лишения и напряженный труд задубили кожу ее лица и уже изрезали ее морщинами; но когда-то она, конечно, была привлекательной, и это было отчетливо видно по ней. Что привело эту одинокую всадницу в пустыню? Почему она ехала в Джидду, а теперь возвращалась с нами назад? Почему она была явно обрадована, когда услышала, что Халеф собрался в Мекку, и почему она не сказала, куда везет нас? Она была для меня загадкой. При ней было ружье, а на поясе виднелся ятаган; да! — в седельных ремнях верблюда торчал даже дротик, который может быть таким опасным в руке умелого араба. Она производила впечатление свободолюбивой бесстрашной амазонки, и это слово здесь было совершенно уместно, так как подобные воинственные женщины во всех краях Востока встречаются чаще, чем на Западе, где все-таки женщине предоставляется больше свобод.

— Какой это язык? — спросила она меня, услышав ответ Албани.

— Это язык немцев.

— Значит, ты немей?

— Да.

— Немей, должно быть, храбрые люди.

— Почему?

— Самым храбрым человеком был Султан эль-Кебир, Наполеон… и тем не менее его победили немей… шимаклер, северные немей, немси-немлекетлер, то есть австрийцы, и московиты. Почему твои глаза так пристально меня рассматривают?

Значит, она слышала и о Наполеоне, и об исходе европейской войны. Ясно, что у нее было необычное прошлое.

— Прости меня, если мой взгляд тебя оскорбил, — ответил я. — Я не привык в твоей стране встречать таких женщин, как ты.

— Женщин, носящих оружие? Женщин, убивающих мужчин? Женщин, даже управляющих своим племенем? Разве ты не слышал про Галие?

— Галие? — спросил я, вспоминая. — Разве она не из племени бегум?

— Вижу, что ты ее знаешь.

— Она была подлинным шейхом своего племени и разбила в сражении под Тарабой войска Мехмеда Али, которыми командовал Тунсун-бей?

— Да. Теперь ты видишь, что женщина может сравниться с мужчиной?

— Что говорит об этом Коран?

— Коран? — спросила она с выражением пренебрежения. — Коран — это книга; вот у меня ятаган, ружье и дротик. Во что ты веришь? В Книгу или в оружие?

— В оружие. Итак, ты видишь, что меня нельзя назвать гяуром, потому что я думаю то же самое, что и ты.

— Ты тоже веришь в свое оружие?

— Да, но еще больше в священную книгу христиан.

— Я ее не знаю, но твое оружие вижу.

Это был, безусловно, комплимент в мой адрес, потому чтоараб привык судить о человеке по оружию, которое тот носит при себе. Женщина продолжала:

— Кто убил больше врагов — ты или твой друг?

Албани, судя по его оружию, должен был, разумеется, казаться храбрее меня. Однако я был убежден, что добряк-триестинец со своей огромной саблей не был, конечно, опасен еще ни одному человеку. Я ответил уклончиво:

— Мы с ним об этом еще не говорили.

— Как часто ты исполнял кровную месть?

— Еще ни разу в жизни. Моя вера запрещает мне убивать даже врага. Его должен судить закон.

— А если сейчас появится Абузейф и захочет тебя убить?

— Тогда я стану защищаться и в случае необходимости убью его, потому что при самообороне это разрешается… Ты говоришь об Отце Сабли. Ты его знаешь?

— Я его знаю. Ты тоже назвал его прозвище. Ты о нем слышал?

— Я не только слышал об Абузейфе, но и видел его. Она резко повернулась ко мне:

— Видел? Когда?

— Несколько часов назад.

— Где?

— В последний раз на его собственном корабле. Я был его пленником, а вчера убежал от него.

— Где стоит его корабль?

Я указал направление, в котором, как я предполагал, Находилось судно.

— Он стоит вон в той стороне, укрывшись в бухте.

— А сам Абузейф на корабле?

— Нет, он поехал в Мекку, чтобы преподнести подарок великому шерифу.

— Великого шерифа нет в Мекке. Сейчас он находится в Эт-Тайфе. Благодарю тебя за важное известие. Поехали.

Крайне нетерпеливо она погнала своего верблюда и через какое-то время повернула направо, к видневшейся на горизонте гряде холмов. Когда мы к ним приблизились, я заметил, что эти холмы сложены из того же красивого серого гранита, который я позднее видывал в Мекке. В долине с крутыми склонами я увидел палатки. Женщина показала на эти палатки рукой и сказала:

— Там они живут.

— Кто?

— Проклятые люди из племени атейба.

— Я думал, что атейба живут в Эль-Заллале, Тале и вдоль вади Эль-Нобейат.

— И там они тоже живут, но поехали. Ты должен все узнать!

Перед палатками лежали штук с тридцать верблюдов и несколько лошадей, а когда мы приблизились, свора тощих мохнатых собак подняла озлобленный вой, на звук которого появились обитатели палаток. Они схватились за оружие и выглядели очень воинственно.

— Подожди здесь! — приказала повелительница.

Она заставила своего верблюда опуститься на колени, ступила на землю и подошла к мужчинам. Ни Халеф, ни Албани не слышали нашего с нею разговора.

— Сиди, — спросил Халеф, — к какому племени принадлежат эти люди?

— К племени атейба.

— Я слышал об этом племени. К нему причисляют себя самые храбрые люди в этой пустыне. Всякому каравану паломников угрожают их пули. Они — злейшие враги джехеинов, к которым принадлежит Абузейф. Что от нас хочет эта женщина?

— Пока не знаю.

— Так мы еще узнаем об этом. Но держи свое оружие наготове, сиди. Я им не верю, потому что они отвергнуты и прокляты.

— Откуда ты это знаешь?

— А ты разве не знаешь, что все бедуины, живущие в окрестностях Мекки, собирают капли с восковых свечей, пепел от воскурении и пыль с порога Каабы, а потом натирают себе лбы? У этих же людей на лбу ничего нет. Они не могут пойти ни в Мекку, ни к порогу Каабы, потому что они прокляты.

— Почему их отвергли?

— Возможно, это мы узнаем от них.

Тем временем наша знакомая перебросилась парой слов с мужчинами, после чего один из них приблизился к нам. Это был почтенного вида старик.

— Пусть Аллах благословит ваше прибытие! Войдите в наши палатки. Вы будете нашими гостями.

Сие заверение убедило меня в том, что среди атейба нам не угрожает никакая опасность. Если араб однажды произнес слово «гость», ему можно полностью доверять. Мы спустились со своих верблюдов и пошли в палатку, где опустились на серир, низкую, покрытую циновкой деревянную табуретку. Нас угостили скромной пищей.

Пока мы ели, никто не произнес ни слова. Потом каждому из нас протянули по дешевой трубке «бери», и под едкий дым томбакского табака, привезенного то ли из Багдада, то ли из Басры, началась беседа.

• Предыдущая
• 33/90
• Следующая