Из Багдада в Стамбул - Май Карл Фридрих - Страница 2

• Предыдущая
• 2/89
• Следующая

Такое небольшое историческое введение необходимо нам для того, чтобы лучше понять дальнейшее повествование.

У Заба мы приняли решение ехать вдоль реки к ширбанским, а затем к зибарским курдам. Вплоть до ширбани мы получали рекомендации бея Гумри и Мелека в Лизане, потом же надеялись на новую поддержку. Ширбани приняли нас гостеприимно, а вот зибари проявили отнюдь не дружественные чувства; но мне позже удалось заручиться их поддержкой.

Мы благополучно добрались до реки Акры, но тут натолкнулись на такое, мягко говоря, нерасположение местных горных племен, что дальше на юг двигались уже не так беззаботно, как раньше. Мы перебрались через Заб восточнее Чара-Сурта, оставили слева Пир-Хасан, не удостоив своим присутствием тамошних курдов, пошли вдоль Джебель-Пир-Мама на юго-восток, потом по дуге завернули направо, чтобы где-то между Диялой и Малым Забом выйти к Тигру. Мы надеялись, что нас дружественно примут арабы джабур и дадут надежные ориентиры для дальнейшего продвижения. Но узнали, к нашему великому разочарованию, что они объединились с обеидами и бени-лам, чтобы все племена в междуречье Тигра и Тартара почувствовали острия их копий. Шаммары дружили с обеидами, вернее, с одной из фирка (групп), шейхом которой был Эсла эльМахем, но этот человек мог легко изменить свои привязанности, а о других фирка Мохаммед Эмин знал, что они враждебно относятся к хаддединам.

Так, после долгих мытарств и подчас опасных стычек мы, наконец, достигли северных отрогов Загросских гор.

Опустился вечер, и мы расположились лагерем на опушке чинарового леса. Над нами расстилался небосвод, такой красивый и чистый, как нигде в мире. Мы находились рядом с персидской границей, а воздух Персии считается непревзойденным по прозрачности и аромату. Звезды светили так ярко, что я, хотя луны не было, мог разглядеть стрелки своих часов на расстоянии трех шагов! Даже писать можно было при таком свете.

Чистота небосвода оказывала, наверное, воздействие на сознание, и я догадался, почему Персия стала родиной астрологии, этой незаконной дочери точной науки, открывающей нам светлые дали небес.

Расположение нашего лагеря вполне позволяло переночевать без сложностей под открытым небом. Днем нам удалось купить в одной хижине ягненка, и теперь мы разожгли огонь, чтобы поджарить мясо прямо в шкуре, а потом, уже поджаренное, разрезать на куски.

Наши лошади паслись поодаль. В последние дни они сильно переутомились, а отдохнуть возможности до сих пор не было. Что касается нас, то мы расслабились, за исключением одного человека. Это был сэр Дэвид, подхвативший местную хворь.

Несколько дней назад у него началась лихорадка и держалась 24 часа. Потом снова пропала, но проявился еще один жуткий «подарочек» Востока – по-латыни звучащий как «фебрис алеппенсис», а по-французски – «маль д'Алеппо», или «алеппская шишка». Эта разновидность чумы, поражающая также кошек и собак, начинается с кратковременной лихорадки, после чего на лице, груди и ногах появляются нарывы, источающие жидкость. Они держатся целый год и оставляют после себя глубокие шрамы. Встречается эта болезнь, несмотря на свое итальянское название, и в Антиохии, и в Мосуле, и в Диярбакыре, и в Багдаде, а также в некоторых областях Персии.

Мне уже доводилось встречаться с этим недугом, но не в таких жутких масштабах, как у нашего мистера Линдсея. Мало того, что его распирали темно-красные опухоли, они превратили его нос, его бедный нос, в некое странное, огромных размеров и неимоверной раскраски образование на лице. Наш англичанин переносил это унижение отнюдь не с терпением и покорностью, которые ему приписывала его принадлежность к very great and excellent nation[1], а постоянно комично выражал свой гнев и недовольство, что вызывало смех и одновременно сострадание всех.

И сейчас он сидел у огня и ощупывал обеими руками необъятный гнойник.

– Мистер! – обратился он ко мне. – Взгляните!

– Куда?

– Гм. Глупый вопрос! На мою физиономию, естественно. Yes. Вырос?

– Кто? Что?

– Дьявол… Да опухоль. Намного?

– Да уж. Напоминает огурец.

– All devils![2] Просто кошмар какой-то. Yes!

– Наверное, через какое-то время станет похожа на Fowling Bull, сэр!

– Я сейчас отвешу вам пощечину, мистер! Если бы у вас была такая дуля на носу…

– А больно?

– Нет.

– Я и гляжу, что-то вы бодро выглядите.

– Бодро? Zounds![3] Как я могу выглядеть бодро, если эти люди думают, что у меня не нос, а табакерка. Сколько еще мне носить эту дулю?

– Не менее года, сэр.

Он округлил глаза, и в них выразился такой ужас, а рот открылся в таком немом крике, что мне стало его искренне жалко.

– Год? Целый год? Целых двенадцать месяцев?

– Около того.

– О! Ах! Horrible![4] Просто кошмар. А средства никакого нет? Пластыря? Мази? Удалить как-то?

– Нет, ничем не поможешь.

– Любая болезнь лечится.

– А эта – нет, сэр. Этот вид чумы не так опасен, но, если начать вмешиваться, пытаться разрезать, может стать хуже.

– Гм. А когда пройдет, что-то останется?

– По-разному бывает. Чем больше нарыв, тем глубже остается отверстие.

– My sky![5] Отверстие?

– Увы.

– Ну что за ужасные края! Чертова страна! Если бы я сейчас был в доброй старой Англии… Well!

– Наберитесь терпения, сэр!

– Для чего?

– Ну что бы сказали в доброй старой Англии, покажись там сейчас сэр Дэвид Линдсей с двумя носами сразу.

– Да, пожалуй, вы правы, мистер. Уличные мальчишки не дали бы мне прохода! Так и быть, останусь пока здесь и…

– Сиди, – прервал его Халеф. – Не оборачивайся!

Я сидел спиной к лесу и тут же подумал, что маленький хаджи заметил что-то подозрительное.

– Что ты там узрел? – спросил я его.

– Пару глаз. Прямо сзади тебя стоят две чинары, а между ними куст дикой груши. Там-то и прячется человек, чьи глаза я заметил.

– Ты его еще видишь?

– Подожди!

Он так же беззаботно оглядел кустарники, а я тем временем проинструктировал остальных, чтобы вели себя так, как будто ничего не происходит.

– Вот он.

Я поднялся и сделал вид, будто ищу сухой валежник для костра. При этом отошел от лагеря на такое расстояние, чтобы меня не было видно. Потом я вошел в лес и стал пробираться между деревьями. Не прошло и пяти минут, как я очутился возле двух чинар и еще раз убедился, насколько остры глаза у Халефа. Между деревьями сидело на корточках некое существо человеческого вида, наблюдавшее за нашим лагерем.

Откуда оно взялось? Мы находились в местности, где ни одной деревни не было в радиусе многих миль. Правда, мелкие племена курдов враждовали между собой, и могло так статься, что какое-то персидское пастушье племя пересекло границу, чтобы заняться разбоем. Такого здесь сколько хочешь.

Нужно было быть осторожным. Я незаметно подобрался к человеку сзади и взял его за шею. Он так испугался, что застыл как в ступоре, совершенно не сопротивляясь, когда я вел его к костру. Там я положил его лицом вниз и потянулся к кинжалу.

– Не двигайся, человек, иначе я тебя проткну! – пригрозил я.

Я не собирался приводить свою угрозу в действие, однако чужак воспринял ее всерьез и умоляюще сложил руки:

– Господин, пощади!

– Это зависит от тебя. Если солжешь мне, пеняй на себя. Кто ты?

– Я турок из племени беджат.

Турок? Здесь? Судя по его одежде, он сказал правду. Я знал, что раньше турки жили на пространствах между Тигром и персидской границей, и он вполне мог быть из племени беджат. Пустыня и горы Тапеспи были ареной их деяний. Но когда Надир-шах захватил Багдад, он перетащил беджат в Хорасан. Он назвал эту провинцию из-за ее положения и значения «Мечом Персии» и приложил все усилия, чтобы населить ее мужественными, воинственными жителями.

• Предыдущая
• 2/89
• Следующая