Собачий бог - Арбенин Сергей Борисович - Страница 61

• Предыдущая
• 61/85
• Следующая

Ход поворачивал вправо. Еще несколько метров – и они очутились в другом подвале. По проходу между картонными ящиками с фирменными наклейками дети пробежали в следующий ход.

Здесь уже было совсем темно, но ядовитый запах гари догонял их, заполнял весь лабиринт. Впереди был тупик и лестница вверх.

– Наташка, лезь вперед, открой засов, – скомандовал Алешка. – А вы, – прикрикнул на братьев, – закройте глаза, рукава прижимайте к носу. Старайтесь не дышать!

– Не открывается!.. – раздался сверху испуганный голос Наташки.

– Слезай! Я попробую.

– Чего пробовать? Он же сверху на замок закрыт!

Алешка уперся плечом в люк, закряхтел от натуги. Люк даже не дрогнул.

– Надо было горелку с собой прихватить… – тоскливо сказал он.

Когда черный человек упал, скатившись с капота «уазика», собаки как по команде бросились бежать в глубину переулка.

Тяжело дыша (поспевать за Тарзаном ему все же было нелегко), Бракин старался не отстать от пулей мчавшихся товарищей по несчастью.

Тарзан приостановился на перекрестке. Показал глазами на ближний дом и сказал:

– Мне – сюда. Я должен защитить Молодую Хозяйку.

– Нет, – отдуваясь, сказал Бракин. – Про неё Волчица еще не знает. Я следил, видел. Если волчица не сгорит, – он кивнул в конец переулка, где уже в окнах цыганского особняка плясало пламя, слышался шум моторов и крики. – То ей все равно нужно будет время зализать раны и начать искать заново.

– Искать? Кого?

– Она следила за тобой. Она хотела, чтобы ты привел её к своей хозяйке. Но пока волчица о хозяйке не знает. Так что, думаю…

– Ты выражаешься слишком длинно! – тявкнула Рыжая. Повернулась в Тарзану. – Сейчас тебе лучше спрятаться. Иди за мной! Надо спрятаться, пока идет облава. А потом мы вместе станем сторожить свою хозяйку!

И она, не оборачиваясь, задрав хвост, помчалась вперед.

Ежиха, которую разбудил шум и выстрелы, кряхтя, поднялась со своей лежанки – твердой, как камень, кушетки. Доползла до окна, отодвинула занавеску. В это окно был виден лишь небольшой отрезок переулка, но главное – весь двор, включая тропинку к мансарде, где жил этот чокнутый постоялец.

Она глянула – и обмерла: три тени метнулись по тропинке к входу на мансарду.

Невольно перекрестилась, через левое плечо, – давно забыла, как это делается, или и вовсе не знала. Потом, подумав, догадалась: это постоялец вернулся домой, и зачем-то привел с собой кобеля и маленькую сучку.

– Случать их, что ли, будет? Разве щенков разводить да продавать?

Ничего другого ей в голову прийти не могло.

– Чего там? – послышалось из комнаты, где спал дед. Спал он на широченной пружинной кровати, на перине, с тремя подушками.

– Да, говорю, жилец-то наш совсем очумел. То одну собаку завел, а теперь еще и кобеля домой тащит. Всю фатеру засерут.

– А вот я встану, – неожиданно писклявым голосом злобно выкрикнул старик. – Я с ним поговорю! Я его выставлю сразу, он и не пикнет! Чего не хватало – кобелей приваживать!

«Да где уж ты встанешь!» – со вздохом подумала Ежиха.

А вслух сказала:

– Лежи, дед. Куда тебе вставать? Костыли вон уже рассохлись… Я с ним сама утром поговорю. Очумел ты, скажу, совсем, от своего учения.

– Это точно, – уже спокойней подтвердил дед тем же писклявым голосом. – От наук-то с ума и сходят.

И протянул с невыразимым презрением:

– Уче-о-оные!..

– Ага, – согласилась Ежиха. – От них добра не жди, от ученых-то. Никчемные люди. Нелюди, одно слово.

И она пошла на свою солдатскую кушетку. Кушетка заскрипела.

Ежиха еще долго ворочалась и вздыхала, прислушиваясь: как бы наверху собаки лай не подняли.

Но наверху было тихо.

Подозрительно это, очень даже подозрительно, – решила Ежиха, наконец, засыпая.

Стрельба где-то вдали, за домами, прекратилась, только шумели, подъезжая и отъезжая, машины.

– От времечко пришло! – вдруг пропищал старик, ни к кому особенно не обращаясь. – Почище войны. А все они, ученые эти…

Возле горевшего дома суетились пожарные, милиция, спасатели.

Во дворе подняли два трупа, но в доме больше никого не оказалось.

Стали заливать водой надворные постройки. И тут вдруг появился странный человек: немытый, кудлатый, в телогрейке и босой.

– Тебе чего надо? – прикрикнул на него кто-то. – Давай, двигай отсюда, не мешай работать!

– Я знаю, – сказал Рупь-Пятнадцать.

– Чего ты знаешь? – спросил пожарный, по виду – из начальства; в огонь не лез, стоял в сторонке, наблюдал.

– Знаю, где ребятишки ихние могли спрятаться.

Пожарный начальник покосился на бомжа.

– А ты сам-то кто такой?

– Уморин моя фамилия, – ответил Рупь-Пятнадцать, уже понимая, как надо отвечать в подобных случаях. – Я у этого цыгана в работниках жил. По хозяйству. Ну, воду возил, двор убирал, дрова колол, огород перекапывал… У меня во-он в той избушке квартира была. Сначала с печкой, а потом Никифор Ермолаич, хозяин, значит, отопление сделал: две трубы вдоль стен, а в них вода кипит. От электричества.

Начальник подозвал еще кого-то. Слушал с возрастающим интересом.

– И много у них детей?

– Четверо. Старшие – Алешка да Наташка, и двое мальчишек-погодков.

– Ну, ну? – подбодрил начальник.

– Так они ж под всеми своими домами – а их тут целых четыре, – подземные ходы сделали. Запасы там хранили, вещи разные. Ходы надежные, стены бетонные или кирпичные. Из одного дома можно было в другой пройти. Только в мою избушку ход не сделали.

– Ну, ну?

– Чего «ну»? – вспылил вдруг Рупь-Пятнадцать, вскинув голову. – Искать надо люки в подполье, во всех трех домах оставшихся. Ребятишки наверняка от огня в подполье спрятались, да по ходам и пошли. Только вряд ли выйти смогут: люки везде железные, и навесные замки сверху – хозяин сам отпирал, да лишь иногда Алешке позволял…

Начальник присвистнул, поговорил с милиционером, со спасателями. Три группы бросились через двор к соседним домам, объединенным одним забором: усадьба цыган выходила сразу на два переулка, и еще одной стороной, огородом – на металлические гаражи у переезда.

Алешка сгреб всех троих, прижал к себе. Низко склонил голову, старался дышать через какую-то тряпку. Но это помогало плохо. Голова кружилась, глаза щипало, и хотелось поскорее уснуть, – до того, как пламя доберется досюда по коробкам и ящикам.

Люк вверху внезапно крякнул. Кто-то прокричал:

– Еще раз навались!

И люк распахнулся. Вниз обрушился поток воды. Алешка вскочил, перепуганный, ничего не понимающий, мокрый с головы до ног. Потянул за собой сестру и братьев.

Сверху включили фонари, их лучи забегали, перекрещиваясь.

– Вот они! – закричал радостный голос. – Нашёл! Живёхоньки!..

Один из спасателей, надев маску, спрыгнул вниз, стал выталкивать наверх сначала младших, потом старших.

Сверху их принимали еще двое, другие заворачивали в казённые одеяла, несли во двор.

– Живые, мать твою! – радостным, счастливым голосом сказал спасатель, срывая маску: там, где лицо закрывала резина, кожа была белой, а вокруг – чернее сажи. – Дыму только наглотались, но огня там вроде не видно.

– У них там, видно, пожарные датчики стояли. Богато жили, ничего не скажешь, – сказал другой.

А третий ничего не сказал. Он вышел за ворота, поглядел, как подъезжает «реанимация». И тихо скользнул в темноту переулка, по пути срывая с себя камуфляжную форму.

Форму наутро нашли местные пацанята. И долго удивлялись: как так человек бежал? Сначала шапочку снял, – бросил, потом – куртку, рубашку, тельняшку, сапоги и, наконец, штаны.

– Главное, ни майки, ни трусов нету, – авторитетным голосом проговорил Иннокентий, местный драчун и заводила, хваставшийся тем, что «вот папаша из тюряги выйдет, – он им всем пендюлей навешает». «Им» – это всем личным врагам Иннокентия, а в особенности самым главным из них – учителю химии, школьному завхозу, пожилому охраннику, и директору школы.

• Предыдущая
• 61/85
• Следующая