В балканских ущельях - Май Карл Фридрих - Страница 26

• Предыдущая
• 26/77
• Следующая

— Не сомневаюсь в этом. Лошадь убитого и все, что на ней, тоже отдашь семье.

— Они все получат, эфенди!

Я был уверен в обратном, но меня это уже не касалось. Я был рад, что все обошлось и мой вороной, утерянный таким удивительным образом, снова со мной. Свист — и он прыгнул ко мне через ручей. Люди замерли в изумлении. Халеф же привел свою лошадь за повод.

— Господин, не зайдешь ко мне? — спросил Сахаф.

— Зайду. Хочу взглянуть на твоего отца.

Мы сели на лошадей и двинулись в путь, убедившись в том, что киаджа выставил у тела часового. Возле домишка Сахафа мы спешились. Внутреннее пространство хижины было поделено на две неравные части. В большей я заметил на кровати старика, приветствовавшего меня одними глазами. Он даже не пошевелился.

— Отец, это господин, о котором я тебе рассказал.

Я подошел к нему, взял за руку и дружески сжал ее. Он поблагодарил опять же одними глазами. Все в доме было чисто убрано, и это меня порадовало.

Я спросил его, понимает ли он мои слова. Он кивнул.

— Я пришел, чтобы приветствовать досточтимого отца хорошего сына и сделать последнего счастливым.

В его взгляде читался вопрос, поэтому я объяснил:

— Он любит Икбалу, красивейшую из дочерей Румелии. Отец не желает ее ему отдавать, но я заставлю его. Али поедет со мной к нему.

— Господин, это правда? — воскликнул Сахаф в возбуждении.

— Да.

— Ты говорил с ней?

— И с ней, и с родителями.

— Что же они сказали?

— Они сказали «да», но отец пустился на предательство. Я тебе потом об этом расскажу. Теперь покажи мне часы.

— А поесть ты до этого не хочешь?

— Спасибо, у нас нет времени. Надо срочно возвращаться.

— Тогда выйдем отсюда.

Он провел меня в переднюю, где стоял стол — настоящая редкость в этих краях. На нем и стояли часы.

— Вот они, смотри.

Циферблата пока не было. Колесики были изготовлены из дерева, все вручную — ужасно трудоемкая работа.

— Знаешь, в чем состоит искусство? — спросил он.

— Да, — ответил я, указывая на стрелки. — Вот в этом.

— Ты ошибся. Эти часы показывают не только часы, но и минуты. Ты видел что-нибудь подобное?

«О Боже, наивный мальчик», — подумал я. Но вслух сказал:

— Вот, посмотри на мои часы: они показывают годы, месяцы, дни, часы, минуты и секунды.

Он взял их у меня из рук и принялся удивленно рассматривать циферблат.

— Господин, они идут правильно?

— Еще как!

— Но я не могу ничего понять.

— Потому что все написано на непонятном тебе языке. Но хоть услышать ход ты можешь? — Я завел их и заставил проиграть несколько ударов.

— Аллах акбар! Да эти часы изготовил или сам Аллах, или дьявол.

— Да нет же, их сделал простой мастер из Германии, но никому не продавал, а я получил их в наследство.

— А можно их открыть?

— Пожалуйста, но позже, давай рассмотрим их в Енибашлы, там у нас будет время.

— Ну что, трогаемся?

— Да. Но сначала я сдержу слово и напишу твоему отцу слова из Библии, которые облегчат ему страдания.

— Строфу из вашей Библии?

— Да. Он будет рад.

Мы вернулись в комнату. Там он спросил отца:

— Ты помнишь старого римского католика, который писал стихи?

Тот показал глазами, что да, помнит.

— Этот господин тоже христианин и хочет подарить тебе строфу. А я прочту ее.

Я выдрал страницу из блокнота, написал и передал Сахафу. Там говорилось о том, что живу ли я или умираю — я принадлежу одному Господу.

Глаза старика увлажнились. Он взглянул на свои руки, которыми не мог двигать.

— Эфенди, он просит дать ему руку, — пояснил Али. Я выполнил просьбу и высушил парализованному слезы на ресницах.

— Аллах всемогущ и справедлив, — сказал я, — он сковал твои члены, чтобы душа была крепче связана с ним.

Он закрыл глаза, и морщинистое лицо его разгладилось. Так он и лежал с закрытыми глазами, когда мы вышли из дома.

— Господин, — спросил меня на улице Сахаф, — почему ты написал строфу не на том языке, на котором сейчас говорят?

— Коран ведь тоже написан не на новом арабском. Строфа должна быть выражена особыми словами. Но почему ты сейчас иначе разговариваешь со мной, чем раньше?

— Я? — переспросил он, смутившись.

При первой встрече он говорил мне «вы», а сейчас перешел на «ты»… Подумав, он ответил:

— Потому что люблю тебя. Ты сердишься?

— Нет. Держи свою лошадь. Едем в Енибашлы. Пока он ходил за дом и мы его ждали, я хотел было расспросить Халефа о происшедшем с ним, но в этот момент нас обнаружили любопытные жители, и о приватном разговоре не могло быть и речи. Затем появился Сахаф на лошади, и мы в темпе двинулись, потому как нас мучила неизвестность — что там с Оско и Омаром. Во время поездки я спросил хаджи:

— Я так долго вас ждал, а вы все не ехали. Что-то перепутали?

— Нет, эфенди. Мы ехали, как ты предписал нам, но… Он остановился и посмотрел на меня со стороны, как бы оценивая, может ли он сообщить мне что-то неприятное. Но настроение у меня было неплохое. Я уже давно запретил себе попадать в лапы плохого расположения духа, и люди, подвластные этому «недугу», вызывали у меня презрение. Коня своего я вернул — это главное. Но тем не менее я состроил кислую мину, чтобы потом порадовать малыша неожиданным ответом. Но пока я не отвечал и выглядел вялым. Он выпрямился в седле и спросил:

— Ты в хорошем настроении, сиди?

— Нет, хаджи.

Это прозвучало так странно в моих устах, что он оцепенел.

— О!

— А почему ты спрашиваешь?

— Потом что хочу огорчить тебя.

— Чем же?

— Произошло несчастье. Он убежал!

— Кто?!

— Последний!

— Какой еще последний? Говори скорее.

— Последний хавас. — И он так горестно вздохнул, что это стало слышно даже за стуком копыт.

— Слава Богу! — Я произнес это таким радостным тоном, что он снова уставился на меня, теперь уже недоуменно.

— Что?

— Это порадовало меня, я был прав.

— Эфенди, я тебя правильно понял?

— Надеюсь!

— И ты не сердишься, что он сбежал?

— Наоборот, я очень благодарен тебе и ему за это.

— Почему?

— Да потому, что этот человек был нам только обузой.

— Зачем же тогда было брать его с собой?

— Несколько хавасов нам были нужны, но поскольку они не умели ездить верхом и их предводитель предпочитал командовать, а не повиноваться, нам не стоит о них печалиться.

— Ну и хорошо. Ты у меня камень снял с души. Я даже боялся!

— Кого — меня?

— Да, сиди, тебя.

— Ты что, меня плохо знаешь? Ты так долго и верно служишь мне, да и сегодня спас от смерти. Ты — мой друг и защитник — боишься меня! Это неумно с твоей стороны.

— Еще более неумно было упускать этого человека.

— Так он действительно сбежал?

— Вот именно, сбежал.

— Полагаю, с груженой лошадью?

— Да, с теми самыми дарами, которые мы получили от Малема, сторожа.

— Пусть себе едет!

Теперь его лицо приобрело удивленное и злое выражение.

— Что? Дать ему уйти? Я не могу этого допустить! Мы скакали за ним довольно долго. Но в ночи след затерялся.

— Сколько же драгоценного времени вы потеряли!

— Увы, мы доехали аж до Герена! Я был так зол так зол, что сокрушил бы всех гигантов, попадись он мне на пути.

— Ладно, бог с ним, нам есть сейчас о чем подумать.

— Эфенди, я никак не могу тебя понять. Ты что, hi знаешь, что там был за подарок?

— Продукты, наверное… Я не открывал.

— Но зато я открыл!

— Ну и любопытный же ты!

— Любопытный? Скорее, предусмотрительный. Надо же знать, что тебе дарят. Во-первых, там был пирог размером с мельничный жернов с миндалем и изюмом. К сожалению, он раскрошился. Потом там было два ценных чепрака — тебе и мне. Еще — несколько шелковых платков для головы. С каким удовольствием я бы привез один такой моей Ханне! Но увы! О огни любви, о очи надежды, о розы детства!

Ну вот, вспомнил о любви. Я пытался как мог успокоить его.

• Предыдущая
• 26/77
• Следующая