Жут - Май Карл Фридрих - Страница 20

• Предыдущая
• 20/90
• Следующая

– Но ведь уже темно, – промолвил Халеф, – а наши лошади все еще бродят по улице. Что если медведь придет сейчас и убьет твоего Ри?

– Пока ему рано, да и Ри – вовсе не лошадь торговца углем. Я думаю, что мой вороной и сам мог бы справиться с медведем. Породистый конь ведет себя совершенно не так, как обычный жеребец. Мы можем спокойно оставить наших лошадей еще какое-то время пастись. Если медведь заявится, то за пару часов до полуночи, не раньше. Правда, чтобы не упустить ничего из виду, мы разведем на улице костер и усядемся возле него. Тогда лошади будут у нас перед глазами, и мы тотчас можем помочь им, взявшись за ружья. Впрочем, огонь до поры до времени отпугнет медведя даже от приманки – я имею в виду конину.

Юнак охотно согласился с моим планом. Ему было важнее всего, чтобы кто-то прикончил медведя. Он принялся разделывать конскую тушу и отделил от костей все те куски, на которые сам позарился. Мяса для медведя оставалось все еще много. За этот остаток он потребовал с меня тридцать пиастров, то есть меньше шести марок; я охотно выплатил ему деньги.

Снаружи, возле передней стены дома, лежала внушительная куча хвороста. Я купил ее у хозяина за десять пиастров и велел развести большой костер неподалеку от дверей дома; они выходили как раз к лесной полосе. Огонь костра мог развлекать нас до начала охоты. Он пылал достаточно ярко, чтобы мы могли видеть наших лошадей, пасшихся неподалеку от дома. Оско остался у костра, а остальные направились в дом. Мне хотелось повидать Мубарека.

Пока мы хлопотали на улице, мы все время слышали его стоны. Он являл собой ужасное зрелище. Его искаженные черты, его налитые кровью глаза, пена, выступавшая у него изо рта, проклятия и ругательства, которые он испускал, а также зловонный запах, источаемый им, были столь отвратительны, что мне стоило огромных усилий преклонить перед ним колени и осмотреть его рану.

Повязка снова была наложена небрежно и неумело. Когда я захотел ее снять и коснулся его руки, он зарычал от боли, как дикий зверь, и стал сопротивляться. Он принимал меня за шайтана, который стремится его растерзать, здоровой рукой защищался от меня, а также просил о пощаде и позволении вернуться на землю. Он обещал мне в виде выкупа тысячи людей, которых прикончит, чтобы отправить их души в ад.

На какое-то мгновение жар придал ему столько сил, что мне пришлось применить всю свою власть. Понадобились три человека, чтобы удерживать его, пока я снимал повязку с руки. Я тотчас увидел, что спасти его уже нельзя. Поздно было даже ампутировать раненую руку. Я оголил ему плечо, разрезав кафтан. Гангрена уже началась и здесь: его плоть гнила. Отвратительный гной источал запах разложения; это было ужасно.

Сделать ничего было нельзя, разве что дать воды, о которой он просил криком. Мы поручили это хозяйке. Можно было лишь удивляться тому, что этот человек выдержал поездку сюда. Мы с содроганием склонялись над ним и думали уже не о нашей вражде, а о том, какой ужасный конец он себе уготовил. Конакджи промолвил:

– Господин, не лучше ли будет нам его убить? Это самое большое благодеяние, которое мы можем ему оказать.

– Я тоже так думаю, – ответил я, – но мы не имеем право на это. Он не сказал пока ни слова раскаяния; наоборот, он пытается подкупить дьявола, обещая в его честь страшные убийства. Из этих слов видно, какая черная душа скрывается в его гниющем заживо теле. Быть может, Бог еще вернет ему сознание, а значит последнюю возможность признаться в грехах. Впрочем, свои муки он заслужил и – пусть вы не сознаете это пока – являет вам ужасный, предостерегающий пример. Он адресован всем нам, но прежде всего это послание взывает к тебе, конакджи, к Юнаку и Гуске, его жене.

– К нам? – смущенно спросил первый из упомянутых. – Почему это?

– Я скажу вам лишь одно: кто следует стезей этого человека, тот кончит жизнь столь же скверно. Я никогда еще не видел, чтобы безбожник зажил счастливо.

– Ты думаешь, этот святой человек был безбожником?

– Да, и ты доподлинно знаешь, что я прав.

– Но его всегда считали святым. Почему Аллах не наказал его раньше?

– Потому что Аллах милостив и терпелив; даже самому закоренелому грешнику он дает время исправиться и обратиться к истинной вере. Но Аллах взирает на грешника лишь какой-то миг; время милосердия проходит, и тем ужаснее суд будет вершить Аллах, если оно растрачено впустую. В моей стране есть поговорка, которая гласит: «Мельница Господня мелет медленно, но ужасно мелко». Эти слова относятся и к вам. В них заключена ужасная правда для грешника. Я желаю, чтобы вы ее осознали и поступали, сообразуясь с ней. Если вы этого не сделаете вас ждет тот же суд, что и Мубарека.

– Господин, ко мне твои слова не относятся, – усмехнулся конакджи. – Я – твой друг и со стариком не имею ничего общего. Аллах ведает мою праведность, а я знаю, что не заслуживаю никакой кары. И этот человек, торговец углем, и его жена – тоже честные люди. Ты произнес перед нами целую речь, а мы не можем ее к себе применить. Каждому надо печься о своих ошибках и промахах.

Его слова были особенно наглы, потому что он замышлял заманить нас в западню. Халеф сразу схватился за плеть, подвешенную к поясу. Я же, покачав головой, удержал его и ответил конакджи:

– Ты прав, ведь все мы грешники, и нет человека, который бы не делал ни единой ошибки. Все же мой долг – остеречь ближнего, если он пребывает в опасности и запросто можно лишиться жизни. И еще: нет большей беды, чем испытывать терпеливость и милосердие Аллаха. Я исполнил свой долг. Ваше дело – внять моему предупреждению или же нет. Что ж, закончим этот разговор; пора относить куски мяса туда, где медведь напал на лошадь.

Мы направились в сарай. Ребра лошади не были разделены; мы могли взять их вместе и унести. Халеф и Юнак взялись за них спереди, я подхватил сзади, и мы отправились в путь. Когда мы приблизились к лесу, я велел положить груз наземь. На ребрах висел, наверное, целый центнер мяса. Шкуру хозяин уже снял.

Я приказал натереть наши подошвы мясом, чтобы медведь не почуял свежих следов. Запах конины собьет его с толку. Потом мы двинулись дальше.

Когда мы достигли нужного места, я увидел, что оно как нельзя лучше подходит для наших целей. Полоска леса, сужаясь клином, вдавалась в крутые склоны скал, с которых свисали тяжелые глыбы, напоминавшие квадры[8]. Другие глыбы валялись вокруг. Среди них и были найдены останки лошади. Мы положили их на то же самое место, а сами спрятались в расщелине скалы с подветренной стороны, чтобы зверь, если он и впрямь придет сюда, не мог от нас ускользнуть.

Юнак заметно нервничал и тотчас ушел отсюда. Мы медленно последовали за ним.

– Не хочется ему, чтобы медведь его сожрал, – усмехнулся Халеф. – Сейчас, в потемках, такое могло бы случиться, но я готов спорить, что медведь, доведись ему увидеть этого парня днем, покачал бы головой и промолвил: «Ты для меня слишком грязный!» Сиди, ты показал мне на сверток, который он держал в руке?

– Да. Знаешь, что было в нем?

– Конечно! Я тотчас узнал тряпку, в которую владелица рыбьего жира завернула копчености. Я выбросил ее вместе с колбасой. Он, значит, и колбасу подобрал?

– По всей видимости, да, ведь то, что было внутри тряпки, имело форму колбасы.

– Так пусть он дерзнет ее съесть и испытает те же муки, что я. Хотелось бы мне стать тому свидетелем; картина будет на загляденье.

– Быть может, ты доставишь себе это удовольствие. Раз он подобрал колбасу, значит, я делаю вывод, он побывал там, где ты ее выбросил. Что он там искал? Его жена сказала, что он ушел посмотреть медвежий след, но это неправда. Он знал, что мы приедем, и нетерпение погнало его нам навстречу. Значит, его интересовало наше прибытие; к тому же он думал, что, пока его нет, мы куда легче обнаружим Мубарека, видеть которого нам не следовало. Можно предположить, что эти негодяи обещали ему часть денег, которые добудут, убив нас.

• Предыдущая
• 20/90
• Следующая