Крестовый отец - Майданный Семен - Страница 43
- Предыдущая
- 43/61
- Следующая
– Вензель. – Праслов назвал по имени героя этой минуты эфирного времени. Потянулся за эспандером и не дотянулся. Забыл.
Шрам нажал кнопку передачи. Он ощущал себя в эфире, как на трибуне Мавзолея. Тянуло двинуть речугу.
– Слышу вас. Мое почтение уважаемым людям.
– Говори, с чем пожаловал. – И камера наехала, взяла крупный план, вяло, как у рыбы, шевелящиеся губы. – Извини, что за стол не зову. Близок кусок, да не вцепишься. Сам удумал к нам по проводам спуститься. – Вензель хехекнул. – Да ты не должен голодать по своему-то положению. И еда-то у тебя должна быть с подогревом. Ну, говори, говори!
– Есть у меня основания считать, что один человек – и он сегодня здесь – на закон положил, беспредельничает и миру среди братвы не хочет.
За столом загудели голоса, но тут же смолкли, едва опять слово взял Вензель.
– Что ж, соколик, выслушать мы не против, а если на людей зазря наговариваешь, так уж не обессудь. О тебе тогда потрем.
Неизвестные режиссеры переключились на камеру, что снимала Вензеля сзади, она чуть отъехала в сторону и опустила «гляделку» вниз. Объектив поймал худую морщинистую руку в перстнях, бликанувших в экран. Узкие пальцы теребили черную с бурым отливом густую шерсть. Судя по очертаниям, острым ушам и хвосту, мотающемуся туда-сюда, на табуреточке, приставленной к стулу Вензеля, лежал кто-то из кошачьих.
– Ну, говори, говори, разоблачай. Чего ж ты замолчал.
– Мои люди пришли? – спросил Сергей.
– Пришли? – Вензель отфутболил вопрос не видно кому.
Не видно кто не промедлил:
– Пришли какие-то, которые говорят, что от Шрама.
– Я б хотел, чтоб мы одного паренька для начала послушали.
– Ну, раз хочешь, соколик, как можно отказать? – И с игривого тона на приказной: – Сходи, Балык,
Экран заполнили плечи и шея, видимо, Балыка.
– Не ангорец у него сегодня…
Шрам понял, что депутат имеет в виду кошку, но не въехал, зачем Праслов обращает внимание на ерунду. Да и некогда заморачиваться – пока камеры сопровождали, меняя ракурсы, променад Балыка к студийной двери с шестиугольным окошком, динамики выпустили из себя дребезжание старческого голоса:
– Ведаешь ли, почему мы на твою затею дали себя уговорить? Не только от доброты. Мы же тоже не хотим плестись в хвосте у прогресса. Надо опробовать… как это по-новому называется. Валет?
– Ноу-хау, – влез в звуковое оформление невидимый и неизвестный Валет.
– Вот-вот. Если понравится, с Владивостоками будем разборы вести напрямую, видя их во всей красе. Тебя, Шрам, добром поминать.
На этом Вензель вроде бы отключился.
– Я тоже ведаю, почему они согласились, – массирующий шею Праслов принял эстафету от Вензеля. – Очень уж ты, Шрам, интересен дедушке Вензелю, сморчку старому. Кошатник долбаный подходы к тебе ищет. Кстати, палач обязан быть сентиментальным, ты в курсе этого закона. Шрам? У нашего дедка имеется страстишка – его котяры. Другие-то страстишки отмерли два столетия назад.
Ага, вот теперь Шрам понял. Из серии – намеки на будущее. Вензель рано или поздно встанет им поперек большой дороги, если, конечно, не загнется в ближайшее время от естественных причин. Так вот, если он не скопытится, надо будет что-то думать. Только неужто депутат помышляет использовать в замысленной игре кошколюбие старого гриба? Каким образом?
А еще Шраму пришло на ум, что не только на хрыча Вензеля малюет наброски депутат, но и на него тоже делает прикидку. До поры до времени они пойдут с депутатом в спайке, да только Праслов не тот человек, который будет делить с кем-то власть. И когда-нибудь пробьет час – кто кого? Не прозевать бы. Однако чего там о будущем, успеется…
Пока депутат сообщат, намекал и строил планов коварных громадье, по телевизору шла трансляция ввода в студию Жуфа Багром и Петром. Постоянно переключались камеры, показывая со всех сторон участников торжественного ввода: вид сверху, вид сбоку, крупные планы, капельки пота на скисшей харе Жуфа, Багор покусывает губу.
– Режиссер балуется. Повыдрючиваться охота, – не без одобрения прокомментировал Антон.
– Привели, как заказывал, соколик, – вновь задребезжал Вензель. – Что нам с ними делать-то, объясни.
– Жуф, начинай.
Камера забегала по лицам: Багор, Петро, Жуф, Петро, Жуф, Багор…
– С чего начинать?
Наконец камера отыскала героя. Жуфа было слышно не так хорошо, как главных действующих лиц, микрофон ему еще не навесили.
– Валяй с начала. Как и кому ты проигрался. И по прямой до червивого конца.
Шрам отметил, что Жуф выглядит неухоженным, помятым и типа выпотрошенным. Пожав плечами, уперев гляделки в пол, Жуф завел знакомую историю.
Сергей слазил к ножке стула за пластиковой бутылкой «фанты», профантил горло.
– Если хочешь, я могу набирать сопроводительный текст, – предложил несколько затосковавший Антон. – У них на экране снизу побежит дорожка субтитров.
– Отдыхай, – угомонил его Шрам.
Режиссер трансляции какое-то время крепился, терпеливо держал понуро бубнящего признание Жуфа в кадре, но уж слишком невыразительным выходил эпизод. Камера уже облазила выступающего сверху донизу. В визир попали давно не чищенные ботинки, пуговица, свисающая из петли на последней нитке, жирные пятна на брюках. Потом режиссер махнул рукой на оратора – слышно, и ладно – и переключился на другие объекты.
Сначала почета удостоился край скатерти, о который кто-то вытирал пальцы. Потом камера крупно наехала на тарелку с разрезанным на квадратики антрекотом и с насаженным на вилку горошком, прошла над бутылочными жерлами, над воронками рюмок, селедочными «шубами» и салатными полянами, колесами колбас и сырными треугольниками и замерла над чьей-то пятерней с обгрызенными ногтями, с массивным обручальным кольцом. От пальцев изображение взбежало по волосатой руке, миновало синий якорь и закатанный рукав коричневого баллона, прошлось по ухоженной трехдневной небритости, по волевым складкам на скулах, по армейского образца стрижке и вновь вернулось к натюрмотрам стола.
– Карбид, – узнал депутат. – Сволочь. Ходил в занюханных бригадирах у Свистуна. Поднялся, переметнувшись к Монголу. Оттяпал у меня ресторан на Фонтанке и ночник на Вознесенском. Уверен, что я не вернусь. Карбид у нас утонченный сладострастник, сношается с родной сестрой.
Сергей догадывался, что Праслов набрасывает эскизы к их будущей совместной стахановской вахте.
Тем временем камера вырвала из застолья новый портрет: пухлогубого и тяжелоносого человека с раздвоенным подбородком, в глазах которого шкодливо поблескивали контактные линзы. Персонаж чему-то по-тихому улыбался.
– Махно. Смешная кликуха для еврея. Любит трахать малолеток, наряжая в пионерскую форму. Трется по Смольным, нашего брата, депутатишек, скупает и складывает в кулек. Короче, не мнит себя вне политики. – Праслов мял ладонью кистевой эспандер. Депутату западло просто так сиднем сидеть – для поддерживания формы использует все паузы. – А начинал с туфты. Подмял гонялово в табачный кризис на Мурманск сигарет «Арктика» с золотым ободком. Они там были дюже в фаворе. Тщеславен. Наверняка видит себя на трибуне, делающим ручкой проходящей толпе демонстрантов.
«На последнем можно сыграть», – Шрам долепил про себя недосказанное депутатом вслух.
– Вот и все, – закончил Жуф свою повесть.
Опять пришла пора Шраму вдашшвать кнопку передачи.
– А теперь кассета. Слышишь, Багор?
Багор показал в камеру открытую ладонь, мол, все путем, Шрамыч, и достал из кармана диктофон.
Запись телефонного разговора Жуфа и его хозяина, прослушанная в сторожевой хибаре перед признанием Жуфа, зазвучала теперь в студии.
– Что это? – Шрам показал на появившийся в правом нижнем углу экрана синий квадрат с белыми цифрами.
– Плюс двенадцать, – издали разобрал Праслов. – Температура окружающей среды.
– Мастера идиотничают. Обкурились, – сказал Антон. Зависть показала кроличьи уши. Еще Антон подумал, что происходящее будет покруче, чем «Моргал комбат», только высказать эту простую мысль вслух уже не решился.
- Предыдущая
- 43/61
- Следующая
