Наследство - Майкл Джудит - Страница 113
- Предыдущая
- 113/186
- Следующая
— Бритт — богатый человек, — мгновенно ответил Луи. — Он скопил достаточно, когда был в зените.
— А я и сейчас в зените, — сказал Фарлей, входя в номер отеля, где они разговаривали. — Выше некуда. Все прекрасно. — Он взглянул на Поля. — Так себя чувствует только король. Я снова стал королем.
С этими словами он повернулся, чтобы принять кокаин и запить его джином.
— Эй, парень, у тебя сегодня концерт, — мягко напомнил ему Ларри. — Может, отложишь это на потом?
— Я уже и так давно откладываю.
— Ну сколько?
— Целых пять минут.
— Очень остроумно, — Луи положил руку на плечо Фарлея. — Подожди до конца концерта.
— Убери свои грязные руки. — Луи убрал руку. — Мне не нравится, когда мне указывают, что делать, Луи, ты прекрасно знаешь это. Я уже большой мальчик, недавно был мой день рождения — мне уже тридцать семь, — обратился он к Полю. — Я уже достаточно взрослый, чтобы поступать, как мне хочется.
Поль взял свой пиджак:
— Я иду обедать. Пошли, Бритт, я угощу тебя бифштексом.
— Я не голоден. Я останусь здесь.
— Ты перестаешь есть, когда начинаешь принимать наркотики, — с горечью сказал Ларри.
Поль взглянул на Фарлея:
— Все равно пошли. Не люблю есть один.
— Вы просто хотите заставить меня поесть. Затащите меня в ресторан и запихнете в меня бифштекс.
— Может, и так. Если проглотишь его, он твой.
Фарлей ухмыльнулся:
— Вы мне нравитесь, Дженсен. Вы меня никогда не обманываете.
— Пошли. Я голоден, даже если вам и не хочется есть. Расскажите мне о колледже, как вы были там звездой, играя в спектаклях, когда учились в старших классах.
— Верно, я был звездой. Откуда вам это известно?
— Мне рассказал об этом ваш школьный наставник. Но мне бы хотелось услышать об этом от вас.
— Хорошо. Я не против. Это было хорошее времечко. — Он повернулся и вышел из комнаты в коридор.
— Вы сможете заставить его что-нибудь съесть? — тихо спросил Луи.
— Именно это я и пытаюсь сделать, — сказал Поль и вышел вслед за Фарлеем.
Каждый день они были озабочены одним и тем же: заставить Фарлея поесть, уложить его в постель, когда он заявлял, что совершенно этого не хочет и полон энергии. Все это они делали с одной целью, чтобы Фарлей был в состоянии выступить на очередном концерте. Все были втянуты в это дело: и Луи, и Поль, и весь остальной персонал. Они одевали его перед концертом и раздевали после, они следили, чтобы он не наговорил ничего лишнего публике, сажали его на самолеты и высаживали его из них, везли на сцену, где проходили его выступления. И практически все это снималось на пленку. Как бы ни было затуманено сознание Фарлея, он никогда не забывал, что Поль делает о нем фильм. Работая по восемь, по десять, а то и по пятнадцать часов в сутки, он, Поль и оператор собирались вместе, и как только Поль незаметно подавал сигнал, оператор включал камеру: Фарлей на репетиции, Фарлей разговаривает с другими музыкантами о предстоящем концерте, Фарлей вспоминает былое с Луи, Фарлей один, он сидит за пианино, напевая что-то себе под нос, Фарлей, исполняющий песню и старающийся, чтобы голос звучал хорошо. Время от времени он просил оператора выйти из комнаты, объясняя это тем, что нуждается в одиночестве, хотя большую часть времени он хотел, чтобы оператор был рядом. Он уже сжился с камерой и привык, что каждый день проводит перед ней.
Наконец, когда все устали до такой степени, что не могли больше даже думать о работе, они взяли недельный отдых, и Поль вернулся в Лос-Анджелес.
— Эмилия! — позвал он, открыв входную дверь. Ответом ему была только прохладная тишина дома. Он вбежал по лестнице в длинную гостиную, где одна стена была полностью застеклена, от пола до потолка, затем вышел на балкон, который возвышался над небольшими, покрытыми травой отвесными склонами, отделявшими каждый дом от соседей внизу и вверху. Он долго стоял там, уставившись на Лос-Анджелес, распростертый вдали, бледные, неясные очертания которого были видны под косыми лучами июльского солнца, с трудом пробивающимися сквозь полуденный смог. Понемногу ему удалось расслабиться, тишина окутала его, и напряжение, накопившееся в нем от общения с Фарлеем, отпустило его.
Он прошелся по балкону, любуясь ухоженными клумбами с яркими пышными цветами, названия которых Поль не знал «Но этого не знает и Эмилия, — подумал он. Неожиданно ему в голову пришла мысль, что они оба относились к этому великолепно обставленному и безукоризненно содержащемуся дому как к отелю. — Мы не ведем себя как хозяева дома, — размышлял он. — И уж тем более, как жильцы».
— Ты вернулся! — раздался высокий удивленный голос Эмилии Она стояла в дверях, одетая в легкое платье и сандалии, светлые волосы были уложены в немыслимую прическу для дневных съемок, а голубые глаза радостно смотрели на него.
— Ты даже не позвонил.
Поль подошел к ней и обнял:
— Я звонил вчера вечером. Ты чудесно выглядишь, но я не в восторге от твоей прически.
Она рассмеялась:
— Я была в длинной шубе из русских соболей. В ней я расхаживала босая по берегу, а мои волосы выглядели так, как будто я только что выскочила из постели. Кому-то пришло в голову причесать меня именно так, они нас об этом не информируют. Как ты думаешь, я смогу продавать меха, выглядя вот так?
— Я думаю, что ты можешь продать все что угодно.
Он поцеловал ее, но через мгновение она отстранилась.
— Вчера я встретилась с Барри Маркеном. Он был в городе проездом, поэтому, когда он пригласил меня, я согласилась. Я вернулась домой в десять часов.
— Я не просил отчета о твоих поступках, — мягко заметил Поль.
— Ты имеешь право знать, где я бываю в твое отсутствие. У тебя есть право вообще запретить мне обедать с Барри.
— У меня нет таких прав, и я не собираюсь этого делать. Я не тюремщик и совсем не хочу, чтобы ты меня им считала.
— Ты сердишься. Извини меня. У меня был ужасный день, правда. Я сама не знаю, что говорю.
— Как ты смотришь на то, чтобы выпить что-нибудь? Может быть, после ты сможешь рассказать мне обо всем?
— Чудесно, Давай выпьем водки. Со льдом, пожалуйста, — добавила она. — Рассказывать особенно нечего Работа фотомодели скучна, как ты знаешь, а может быть, и не знаешь. Никто этого не может узнать, пока сам не займется этой работой. Ничего общего с талантом или интеллектом, абсолютно неинтересная работа. Надо только уметь правильно выполнить то, что взбредет в голову фотографу.
Поль уловил в ее голосе дрожь.
— У кого-то новая причуда?
У нее вырвался смешок.
— Разве у них узнаешь? Но сегодня утром наш художественный директор сказал мне, что у меня слишком широкие бедра.
— Ты и раньше рассказывала, что они то и дело делают подобные замечания.
— На этот раз все было по-другому. — Она облокотилась о каменную стену между двумя цветочными ящиками. Садящееся солнце было за ее спиной, и лицо оказалось в тени. — Эта работа недолговечна. Никогда не знаешь, что им захочется в следующий раз.
— Ты имеешь в виду, какую фотомодель они выберут?
— Да, в каком стиле. Конечно, я не боюсь, что это коснется меня, но иногда становится скучно от неразберихи и отсутствия творческого начала.
Поль понимал, как она должна была ненавидеть отсутствие правил игры в этой области. Это означало, что и ей было трудно подстроиться под других.
— Неужели все так изменилось? — спросил он. — Пару лет назад ты не видела в этой работе ничего плохого. Ты хотела ее больше всего на свете.
Она пожала плечами:
— Теперь, проработав, я знаю ее гораздо лучше, чем раньше.
Он вдруг понял, что она не останется фотомоделью. Долго, и ему показалось странным, что они поменялись местами. Когда они только встретились, Эмилия четко знала, что хотела, и ему пришлось для этого поколесить по Европе, чувствуя себя неприкаянным и неудовлетворенным. А теперь настало время, когда именно он знал, чего хотел, во всяком случае, в работе, а она оказалась плывущей по течению.
- Предыдущая
- 113/186
- Следующая
