И скоро день - Майклз Барбара - Страница 9

• Предыдущая
• 9/77
• Следующая

Тем не менее, она не произнесла больше ни слова. Я тоже хранила молчание. Она должна была сама решить, как ей реагировать на мой вызов. Во мне начало закипать негодование. Мне хотелось сказать какую-нибудь резкость, чтобы она осознала, насколько грубы и бестактны для аристократки ее манеры. Но я просто позволила себе без приглашения усесться в стоящее поблизости кресло с обивкой из желтой парчи. Оно оказалось ужасно неудобным.

Думаю, мое поведение здорово удивило графиню. Ее изогнутая бровь недовольно приподнялась. В ответ я послала ей самый безмятежный взгляд, который только смогла изобразить. Так мы и сидели с ней в молчаливом ожидании, ничем не выдавая своих чувств, до тех пор, пока не вернулась служанка.

Вместе с ней в комнату вошел Пит. Я с трудом узнала мальчика: на его худеньком личике была надета непроницаемая маска. Однако когда он заметил меня, его глазенки засверкали, а уголки губ немного дрогнули, напомнив мне, что именно так вел себя Барт, когда он старался сдержать улыбку.

Наконец графиня нарушила молчание.

— Догадываюсь, как вам удалось пробраться на территорию виллы, — заметила она. — Полагаю, однако, что вы не были представлены друг другу так, как это принято. Перед вами — граф Пьетро Франческо Морандини. Мой внук. Причем мой единственный внук.

Признаки утомленности, заметные в интонациях ее голоса, вряд ли могли иметь отношение ко мне. То выражение, с которым она представила мне мальчика, несло в себе информацию, невысказанную ею вслух, но явно предназначенную для меня: этот слабенький, полудикий и беззащитный ребенок — ее единственный внук. И он несколько юн, чтобы быть тем, о ком я говорила, не так ли?

Конечно, это было жестоко, однако мне показалось, что она не относится к разряду садистов. Графиня отпустила мальчика, легонько щелкнув пальцами. Затем медленным, более грациозным жестом отправила следом за ним свою служанку.

— Так что же теперь? — обратилась она ко мне.

Я поднялась на ноги.

— Вы можете не беспокоиться. Вы никогда больше не увидите меня и ничего обо мне не услышите. Мой приезд сюда доставляет мне своего рода удовольствие хотя бы потому, что я не принадлежу к членам вашего семейства. Я не знаю причины, по которой вы лжете мне, да, честно говоря, мне на это наплевать. Я вышла замуж за Барта, за Бартоломео Морандини; мы прожили с ним вместе около шести месяцев до того, как он погиб в автомобильной катастрофе. Он рассказывал мне о своей бабушке, графине Морандини. Кроме того, — добавила я, — его фотография стоит на вашем столе. Вот эта. Этот человек и был моим мужем. У меня нет ничего общего ни с вашими манерами, ни с вашими моральными принципами, ни с вашими методами воспитания детей. Благодарю Господа, что моя точка зрения на все эти вещи в корне отличается от вашей. А теперь прощайте.

— Подождите.

Я уже была почти у самых дверей, когда это слово со свистом рассекло воздух и достигло моих ушей.

— Я начинаю верить вам, — спустя какое-то время продолжила она.

— Премного вам благодарна.

— На вас нет обручального кольца.

— Я положила его... вместе с Бартом.

— Вы венчались в церкви?

— Мы... Нет. Мы зарегистрировали свои отношения в конторе в Нью-Гемпшире.

По скептически поджатым губам я поняла, что такая регистрация никоим образом не может устроить ее, она считает подобное чуть ли не незаконным.

— Надеюсь, вы хотя бы католичка?

Это было вполне оправданное предположение, если учесть, что Малоуны относятся к старинным ирландским фамилиям. Однако, по моим понятиям, вопрос был несколько неуместен. Поэтому мой ответ прозвучал натянуто:

— Я выросла в лоне Церкви.

Графиня продолжала задумчиво изучать меня. Спустя еще какое-то время она заговорила вновь.

— Мать Бартоломео не была мне сестрой по крови. Она была родной сестрой моего мужа.

В этот момент я почувствовала себя просто отвратительно, боюсь, что не только эмоциональный фактор повлиял на мое самочувствие. Другая вода, другой воздух, молоко на завтрак, может быть, еще что-то... Наверное, я побледнела, как это обычно со мной бывает, поскольку графиня быстро заметила, что мне становится не по себе.

— Думаю, вам лучше присесть.

Я с трудом добралась до кресла.

— Прошу прощения, — едва ворочая языком, пробормотала я. — Я не очень хорошо себя чувствую... Ваш племянник... Тогда почему он всегда говорил мне...

— Он частенько пользовался именем Морандини, хотя, естественно, не мог его носить. Его отец был простым человеком, он работал врачом в Милане. Он не мог понять такого ребенка, каким был Бартоломео. После смерти матери мальчик переехал ко мне. Я вырастила его.

На ее холодном лице не отразилось никаких чувств, голос не смягчился, когда она мне все это рассказывала. У меня никак не укладывалось в голове такое хладнокровие, а может, равнодушие, если учесть, что эта женщина заменила ребенку мать. Насколько я поняла, Барт был ей скорее сыном, чем внуком. Положение, которое он занимал в этом доме и на которое я ни в коем случае не собиралась претендовать, было мне совершенно непонятно; у меня возникали все новые и новые вопросы. Но сейчас я была не в состоянии выяснять все интересующие меня подробности. Мною овладела ужасная слабость. С трудом я поднялась на ноги, надеясь, что мне удастся выбраться из этого негостеприимного дома до того, как я потеряю сознание.

— Благодарю вас, мне очень жаль, что я позволила себе отвлекать вас от ваших дел. До свидания.

Она неожиданно быстро встала и подошла ко мне. Крепко сжав мое плечо, графиня остановила меня.

— Подождите, — повторила она. — Подождите. Гражданская церемония, но ведь... Разве это возможно? Вы явились сюда для того, чтобы... Скажите мне правду. Вы беременны?

Я поняла вопрос, хотя в моем воспаленном мозгу мысли уже начали путаться, а звуки сливаться в непрерывный барабанный бой. Ответ, однако, не требовал от меня особой ясности сознания или пространных объяснений. Надо было произнести всего одно-единственное слово из двух букв, но я не сделала этого. В серых глазах графини отразилось нечто такое, словно неясный образ появился в пыльном Зазеркалье. Однако не поэтому я не сказала ей правды. Я ощутила неосознанную жестокость, исходящую от этой женщины. Если бы я была суеверна... Но я никогда не поддавалась этому чувству.

Спустя несколько минут я лежала в кровати, которая своими размерами напоминала футбольное поле, в комнате, больше всего похожей на великолепный бальный зал. На мне была надета одна из шелковых ночных сорочек графини. Сама же графиня находилась рядом, гладя меня по голове, в то время как я не могла пошевелиться от навалившейся на меня слабости.

Некоторые болезни окутаны своего рода романтизмом — чахотка, например. Практически все лучшие трагические героини были больны чахоткой. Многие из них в конце концов умирали. И наоборот, есть заболевания, в которых присутствует доля комизма. Некоторые люди всегда стараются подшучивать над своими слабостями. Если бы я растянула лодыжку или на меня напала собака, если бы я не могла двигаться или была без сознания, мне бы еще было понятно, почему меня держат в этой роскошной комнате. Но пока она больше напоминала мне тюремную камеру, как в лучших традициях романтических произведений. Ситуация, в которой я оказалась, бесила меня. Даже если бы я действительно страдала от так называемых утренних недомоганий, мое «интересное положение», в которое поверила графиня, позволяло мне это. В моем плохом самочувствии не было ничего романтического, вызывающего или требующего внимания со стороны окружающих. Я была готова к тому, что это может случиться, я знала, чем оно вызвано, и в этом не было ничего забавного. Беспокойство о чувстве собственного достоинства и о соблюдении хороших манер испарилось из моей головы. Мне хотелось, чтобы меня оставили в покое, хотелось лежать в полном одиночестве, чтобы я могла умереть с миром.

• Предыдущая
• 9/77
• Следующая