Кодекс Ордена Казановы (СИ) - Радин Сергей - Страница 3

— Лексей Григорьич…

Лёгок на помине! Сидит на лестнице, рядом с квартирой Лёхина.

— Никодим! Зайдёшь? И Елисей обрадуется. А то пропал куда-то — ни слуху ни духу.

Никодим привстал со ступеньки и, прижав руки к груди, просительно заговорил:

— Алексей Григорьич, неужто и впрямь времени нету с хозяйкой моей посидеть? Тяжко ей сейчас, ох, как тяжко. Нельзя бы её одну оставлять.

— Ко мне гость едет. Не принять не могу. Вечером постараюсь забежать.

— И на том спасибо.

Домовой проворно поклонился и со всех ног побежал к своей двери.

— Никодим!

— Аюшки?

— А что случилось-то?

— Правнук у нас пропал. Третий день как. — Домовой вздохнул. — Вот такие пироги.

Через пять минут Лёхин стоял на балконе, ждал, когда появится машина Егора Васильевича. Про караваец Елисей, оказывается, знал и предусмотрительно избавил хозяина от хлопот на кухне: в зале приготовил стол к приёму высокого гостя, а на кухне накрыл обеденный для шофёра и охраны. И Лёхин мог теперь позволить себе побездельничать, да ещё в тёплой компании. Едва вышел на балкон, следом выскочили привидения, а степенно протопал Джучи и по полкам стеллажа ручной сборки добрался до хозяина, прикорнул рядом, на подставке для цветов. Шишик сидел на кошачьей голове, вцепившись в Джучины уши, и привычно таращился то на балконное стекло, заливаемое дождём, то на хозяина.

Привидения негромко переговаривались и думать не мешали. Лёхин вспоминал неизвестного ему правнука бабки Петровны и удивлялся, почему при воспоминании о пропавшем у него чешутся кулаки. А потом вдруг подумалось: бесконечный дождь и пропавший человек — это уже было в августе… В августе… В апреле! Ну, конечно, это было в апреле! Он, Лёхин, возвращался домой с рынка. Шагнул в подъезд, придержав за собой дверь — не любил громкого хлопанья. Слева, в темноте, под почтовыми ящиками, невнятно и злобно ругались и словно пытались в очень ограниченном пространстве гонять мячик. Лёхин сначала недоумённо приглядывался, а потом решительно направился восстанавливать справедливость. Двое против одного — уже плохо, но трое!..

Бояться — не боялся. Успел разглядеть. Пацаньё. Подростки.

— Ша отсюда! — негромко, но с силой сказал Лёхин, на всякий случай слегка засучивая рукава куртки.

Трое прекратили бить лежащего четвёртого и, набычившись, пошли на Лёхина. Лёхин даже удивился: озверели — на взрослого? Но не испугался. Всё-таки второй год на тяжёлой физической работе, руки-ноги подкачал. Так что бить пришлось только одного, который полез с замысловатыми приёмчиками.

Против лома нет приёма! Успей только этот лом подставить под приём… Пока третий с подвывом наскакивал на Лёхина, Лёхин подсечкой уложил двоих на пол, а потом стукнул спеца по единоборствам. Железный кулак (Лёхин работал на овощном рынке) смёл с пути ладонь с растопыренными пальцами и ботинок, лягнувший было воздух. А затем почти деликатно стукнул единоборца в челюсть. Тот держался неустойчиво — на одной-то ноге. Цепляясь за воздух, он шваркнулся на бетонный пол, и Лёхин забеспокоился: не отшиб бы копчика. Кажется, не отшиб, но удивился сверх меры. И принялся выражать это своё удивление столь грозно, что даже привычный к рыночному непереводимому диалекту Лёхин поморщился.

Наверху заработал лифт.

Первые двое вроде оценили ситуацию более адекватно и, не заботясь о дружке-задире, мелкими перебежками начали обходить Лёхина, норовя незаметно добраться до входной двери. Их жертва, шипя от боли на каждом шагу, добралась до лестницы, села, передохнула от передвижения и… стала смеяться. Спец по единоборствам обернулся у двери и с каким-то бессильным отчаянием выпалил:

— Вот погоди, гад, подловим где-нибудь подальше от дома — и!..

И троица улетучилась, так как приземлился лифт, и нарваться на ещё одного взрослого ребятишкам явно не хотелось.

Лёхин помог подняться жертве. Высокий худущий подросток и вставая продолжал смеяться, хоть и охал время от времени. В сочетании с худобой длинные, измазанные в крови волосы придавали ему вид хипповатый. Лица не разглядеть — места живого не осталось. Лёхин только собрался спросить, за что его так страшно, как мальчишка поднял глаза на вышедшего из лифта. Смех затих.

— Ой… Бабуля…

А дальше — причитания бабки Петровны, собравшейся было в магазин. Впрочем, соседка Лёхина не только причитала. Озадаченный Лёхин заметил, как пару раз дёрнулась её суховатая ручонка, и только на третьем движении сообразил: старушку раздирали противоречивые чувства. Ужасаясь состоянию своего ненаглядного Ромки, она оплакивала его синяки, но, каким-то образом догадавшись о причине драки, так и норовила треснуть по затылку.

Лёхин помог довести Ромку до лифта, да и в лифте пришлось поддерживать мальчишку с обеих сторон, несмотря на браваду — "Без вас обойдусь!". Не обошёлся. Едва лифт пошёл наверх, Ромка застонал и стремительно нагнулся к бабушкиной сумке: "У тебя всегда с собой…" Треск "молнии", шуршание — и мальчишку жестоко стошнило в выхваченный из сумки прозрачный пакетик. Бабка Петровна залилась слезами, а Лёхин предложил вызвать врача: а вдруг у мальчишки сотрясение мозга?

… Благодаря лифту же, Лёхин увидел наконец лицо правнука бабки Петровны. Случилось это уже неделю спустя памятного избиения. Лёхин только вышел из своей квартиры, как дверь напротив открылась и закрылась, и навстречу медленно зашагал высокий парнишка. Медленно, потому что, машинально опустив глаза, накидывал на голову капюшон плаща. И жест этот выглядел очень странным: то ли оттого, что именно накидывал, а не натягивал, то ли оттого, что капюшон был не привычным узким, по-молодёжному — едва-едва на макушку натянутым, а широким и глубоким. Лёхину ещё тогда причудилось, будто перед ним кадр из фильма о Средневековье: это монах, активно участвующий в политике, он прячет лицо под капюшоном, чтобы быть неузнанным.

Капюшон вздрогнул на звон Лёхиных ключей, а через секунду сказали:

— Дядя Лёша! Здравствуйте!

Чуть квадратное лицо с жёлтыми пятнами на месте недавних синяков, широко расставленные тёмные глаза, смешливо сморщенный нос (копия насмешницы бабки Петровны!), большой улыбчивый рот, длинные, чёрные в сумраке подъезда волосы — нет, мальчишка ничем не походил на монаха. И Лёхин ответил в тон его лёгкому приветствию:

— Здрасьте-здрасьте! И что это ты к лестнице? Лифт не работает?

— Не знаю, дядь Лёш. Наверное, работает. Только я пока лифтов боюсь. Укачивает. Уж лучше пока по лестнице.

И Ромка стал спускаться, одной рукой держась за перила — другой снова потянувшись к капюшону.

… Лёхин провёл пальцем по запотевшему стеклу балконной рамы. Может, он и ошибался, но в его системе человеческих характеристик Ромка принадлежал к категории людей, один вид которых на некоторых впечатлительных типов действует как красная тряпка на разъярённого быка. Лёхин попытался сформулировать, что же такого в мальчишке странного. Излишняя самоуверенность? Нет, что-то другое. У пацана взгляд человека, который владеет некоей тайной, и в этой тайне его сила… Что же произошло? Почему он пропал?.. Переживай тут ещё. Не из-за Ромки, конечно. Лёхин его, что называется, мельком видел. Переживал Лёхин из-за бабки Петровны…

Расфилософствовался. Того гляди, приезд Егора Васильевича пропустить можно. Лёхин вновь вгляделся в балконное стекло, но ничего, кроме собственной длинной и худой физиономии, не разглядел.

Хм. Если б даже захотел приезд гостя пропустить — не дали бы.

— Машинка! Машинка! — завопил Касьянушка и просительно заныл: — Дормидонт Силыч, а, Дормидонт Силыч! Мож, покатаемся чуток опосля-то? Как Егор Васильич домой засобирается, а?

— Хоша покататься — катайся. Я тут зачем?

— Ох, Дормидонт Силыч, как можно одному! — взмолилось привидение. — И место ведь незнаемое. И неудобно — без спросу-то. А вдвоём, поди, не так страшно!

3.

Привидения деликатно удалились, чтобы не отвлекать хозяина от общения с гостями. Касьянушка, правда, не хотел деликатно уходить, а хотел деликатно присутствовать. Но грубый Дормидонт Силыч и юный хулиган Линь Тай схватили его за руки и мигом сунули в стену. Последним, словно страхуя отход, удалился Глеб Семёнович.