Маскарад в лунном свете - Майклз Кейси - Страница 21
- Предыдущая
- 21/85
- Следующая
— Ради Бога, не читайте мне лекции, Донован, — потребовала она, кладя руки ему на плечи и снова закрывая глаза, смущенная и даже немного испуганная странным ощущением жара и влаги между ногами. — Просто сделайте это.
Он послушался, и мгновение спустя его губы, теплые, упругие, сладкие, прижались к ее губам.
Глаза Маргариты широко раскрылись, ибо она в этот момент почувствовала себя так, будто ее ударило молнией. Горло у нее судорожно сжалось, как если бы она задыхалась. Но она не задыхалась. Она была охвачена желанием.
Желанием, чтобы он обнял ее и держал так крепко, словно ей грозило быть унесенной на край света.
Чтобы его поцелуй стал более страстным, чтобы он обладал ею, хотя она понятия не имела, чем это может кончиться.
Чтобы он прикасался к ней, вобрал ее в себя — хотя одновременно ей хотелось ощущать его внутри себя, — чтобы они слились воедино, стали одним целым.
Думая обо всем этом, Маргарита приоткрыла губы, и Томас просунул ей в рот язык и стал водить им по ее небу.
Это было так приятно.
Он убрал руку с ее бедра, положив ее на талию Маргариты, затем его длинные пальцы начали двигаться вверх по позвоночнику.
Так приятно.
Его правая рука была?.. О Боже, его рука, его рука.
Ее соски потянулись к пальцам Томаса, как тянутся к солнечным лучам бутоны, жаждущие раскрыться и превратиться в чудесные цветы.
Поцелуй кончился, и они какое-то время стояли, прижавшись друг к другу и дыша так тяжело, словно это они, а не их лошади только что проскакали во весь опор длинную дистанцию.
— О святой Иисус, Мария и Иосиф! — выдохнул Томас где-то у нее над ухом. — Я думал… я представлял… но я никогда… черт! — Положив руки ей на плечи, он отстранил ее от себя. — Знаешь, малышка, ты способна стать причиной многих неприятностей для одинокого американца, находящегося вдали от родных берегов. Ты это знаешь?
— Но еще больше неприятностей способны вы навлечь на меня, Томас Джозеф Донован, — честно призналась Маргарита и нежно провела пальцами по его плечам и рукам, потом неохотно опустила руки.
Нежелание отрываться от него, позволить этому чудесному мгновению перейти в область воспоминаний ясно отразилось на ее лице. Боясь окончательно себя выдать, Маргарита отвернулась и, взяв перчатки, принялась их натягивать.
— А теперь проводите меня до Портмэн-сквер, мистер Донован, да поскорее, пока не появился какой-нибудь непрошеный свидетель. Тогда свет выставит мне еще одну плохую отметку за поведение.
Томас ответил ей без промедления, и в голосе его снова зазвучали насмешливые, легкомысленные нотки, словно он стремился опровергнуть свое прежнее высказывание, доказать, что их поцелуй не произвел на него никакого впечатления.
— Ваше поведение… Ну, конечно. Я все знаю про ваше поведение. Не только молодые леди распускают языки. Вас везде и всюду называют мисс Осень, имея в виду ваше пристрастие к джентльменам, для которых лето жизни давно прошло. Мне не дает покоя вопрос, почему они так вас интересуют. Но еще больше мне не дает покоя другой вопрос — не поуменьшился ли ваш к ним интерес, Маргарита, теперь, когда вы познали кое-что о молодых людях?
Маргарита по-прежнему не смотрела на него. Она никак не отреагировала ни на его оскорбительный выпад, ни на его настойчивый, опасный интерес к тому, что его не касалось. Зачем только он приехал в Англию? Зачем американское правительство послало его вести переговоры именно с теми двумя, кого, среди прочих, она собиралась погубить? Почему она испытывала к нему такое непреодолимое влечение?
Неужели в ее жизни появятся новые сложности?
— Нам пора ехать, мистер Донован, — сказала она, наконец, не позволив себе попасться на удочку, и, встав на ноги, направилась к своей лошади, испытывая; странное головокружение — словно вся кровь отлила у нее от головы и бросилась в ноги. Возможно, так оно и было, иначе она не стала бы действовать так неосмотрительно, так безрассудно. — И я не разрешала вам называть меня по имени, — неуверенно добавила она, остановившись возле лошади.
— Но вы разрешили мне почти все остальное, — отпарировал Томас, подсаживая ее в седло. Затем сам вскочил на лошадь, прежде чем Маргарита сообразила, что бы такое сказать, что заставило бы его прикусить свой дерзкий язык.
В полном молчании они неспеша потрусили к Портмэн-сквер.
Маргарита вдруг осознала, что молчание, о котором она мечтала, угнетает ее. Обратный путь показался ей вечностью.
Томас спешился первым и попросил грума поводить его лошадь по площади, пока он сам поможет мисс Бальфур.
— Ну и что теперь будет, Маргарита? — спросил он секунду спустя, глядя ей в лицо.
Она еще не успела слезть с лошади и была вынуждена снова смотреть в эти голубые глаза, видеть загорелую кожу и эти проклятые усы, от которых кожа над ее верхней губой слегка покраснела.
— Что теперь будет? — повторила она, нахмурившись. — Ну, дедушка, конечно, не будет делать никаких брачных объявлений в нашей церкви в Чертси, если вы это имеете в виду. А что, вы думаете, теперь будет?
— Я весь обратный путь из парка ломал голову над этим вопросом. Вы предлагаете сделать вид, что сегодня утром ничего не случилось? Что мы не были на грани того, чтобы сорвать друг с друга одежду и предаться бешеной страсти, и удержало нас от этого единственно сознание того, что мы в Гайд-парке. Впрочем, подобная мелочь не смогла бы долго сдерживать меня, если бы вы продолжали тихонько стонать, пока я исследовал чудесные контуры вашего на редкость соблазнительного тела.
— Вы грубиян! — прошептала Маргарита охрипшим вдруг голосом, чувствуя, что ее щеки заливает краска смущения. Она знала, что вела себя как последняя потаскушка, но не ему было на это указывать. — Грубый, вульгарный простолюдин, да к тому же американец. Не хочу вас больше видеть.
Она мгновенно застыла, почувствовав, как его рука скользнула ей под юбку с глубоким разрезом, легла на колено, затем поднялась к бедру. Никто никогда не позволял себе такого интимного прикосновения, никто, кроме Томаса же, ласкавшего чуть раньше ее грудь. О Господи! Ее грудь. А теперь… теперь ее ногу. Словно она принадлежала ему, словно он владел если не ее душой, то, по крайней мере, ее телом.
Она не могла сделать ни единого движения. Не могла ударить его хлыстом, дать отпор, не вызвав сцены. Ни один человек на площади не мог видеть, что он делает, даже грум. Но она-то знала. Она знала и не могла сделать ни единого движения, чтобы остановить его. Да и как она могла, когда ощущение было таким восхитительным, таким опасно приятным, что она вовсе и не хотела его останавливать.
Его голубые глаза потемнели как море в шторм.
— Никогда не хочешь меня видеть? Ты уверена, Маргарита? Никогда — это такой долгий срок. Долгий, холодный и одинокий.
Маргарита закрыла глаза. Она знала, что поступает дурно, и что он поступает дурно, и то, что они сделали, было дурно, но она знала также, что умрет, если это не повторится.
«Признай свои слабости, — словно наяву услышала она шепот отца, — и научись прощать их, если хочешь быть счастливой. Но научись также разбираться в недостатках, слабостях, ошибках других и используй в своих интересах. Если, конечно, речь не идет о любви, моя маленькая Маргарита. Когда любишь, не замечаешь ничего».
Слезы навернулись на глаза Маргарите. «Но я не люблю его, папа», — возразила она про себя. «Нельзя любить того, кого не знаешь, или кому не доверяешь и кого боишься. Можно только надеяться».
Она облизала губы. Рот у нее был сухим, как угольная пыль, лежащая на булыжниках.
— Не завтра, — спокойно сказала она Томасу, вспоминая свои планы на ближайшие два дня и уступая тому, что она определила как свою до сих пор неизвестную, но потенциально опасную слабость. — В субботу. Сразу после полуночи. Я рано вернусь домой, а дедушка поедет в свой клуб и пробудет там с друзьями по меньше мере часов до двух. Я… я буду ждать вас за особняком перед конюшней. Тогда сможем поговорить.
- Предыдущая
- 21/85
- Следующая
