Королева - Майлз Розалин - Страница 11

• Предыдущая
• 11/41
• Следующая

Я, дрожа, сжимала его сильные загорелые пальцы. В зеркале у двери отражались два лица: бледное, измученное страданием, и другое — раскрасневшееся после утренней верховой прогулки. Я не узнавала ни его, ни себя.

Комната была низкая и холодная, сюда никогда не проникал полуденный зной. Если не считать разбросанного в беспорядке снаряжения для верховой езды, стрельбы, псовой и соколиной охоты, в ней почти ничего не было — чисто холостяцкое убежище. На столе у окна тазик, бритва и смятое полотенце — причиндалы ежедневного мужского обряда. Сквозь зеленые стеклышки в небольшом оконном переплете робко заглядывало утреннее солнце.

У камина уютно примостились два или три больших кресла. Робин заботливо усадил меня и опустился рядом на колени. После утреннего туалета у него на лице остались капельки розовой воды, каштановые волосы на висках были влажны и курчавились, словно венчики майорана.

— Ваше Величество, скажите, что привело вас сюда? Что вас тревожит?

И тут меня прорвало. Запинаясь, как последняя дурочка, я выложила:

— Мария Шотландская теперь королева Франции и скоро родит им принца… — Я постаралась взять себя в руки. — Это была игра!

Я считала это игрой! А теперь у меня отнимут… отнимут все! — Я не могла сдержать слез. — О, Господи, Робин, посоветуйте мне, подскажите!

— Госпожа, вы знаете, я всецело принадлежу вам! Приказывайте!

Он опешил — я никогда с ним так не говорила.

Но я уже не могла остановиться:

— Я должна выйти замуж, слышите, должна выйти замуж, против воли! Ради Англии, сказал Сесил, и еще он сказал, что это должен быть Габсбург, ради Европы, он говорит, для равновесия сил… — Слезы злости вновь брызнули из моих глаз. — Значит, теперь я Европа и меня силой отдадут быку?

Его передернуло от отвращения, лицо побагровело.

— Мадам, не говорите так! Если б я мог решать… — Голос его осекся, и он отвел глаза.

Я устало склонилась к нему. От его волос тепло и знакомо пахло помадой — дамасской водой и лимоном, миртом и барбарисом, чистой и сильной мужественностью.

— Да, Робин?

Он встрепенулся, как породистый конь, сверкнул глазами.

— Ваше Величество, мне не следует больше говорить! Я слишком далеко зашел, простите меня.

— Говорите.

Он сглотнул.

— Мадам, не вынуждайте меня!

— Скажите, что думаете! Выходить мне замуж? Без любви?

— Любви, мадам? — Голос его звучал словно за тысячу миль:

— Что мы знаем о любви? — В глазах его блестели слезы. — Что смеем знать?

Что знаю я о любви?

Что я могу ответить?

«Amor vincit emnia» — «любовь побеждает все» — как всякая девушка, я вышила этот девиз на мешочке для рукоделий и в своем сердце. И, как всякая девушка, вскоре убедилась, что это — ложь.

И еще…

Я знала лорда Серрея и лорда Сеймура: один — воздух, другой — огонь, один — весь дух, другой — весь чувства, весь — мужское естество; одна любовь такая чистая, что ничего не просила, ничем не питалась, ничего не требовала и обходилась вздохами, слезами и раздумьями, другая — столь жадная, что с каждым глотком становилась все ненасытнее и под конец потребовала плоти, и пожирала плоть, и питала мою плоть, и питала мое темное нутро — так что же такое любовь? Кто сумеет определить любовь или объяснить, откуда она берется?

Кэт говорит, что Генрих любил Екатерину за те радости, которые они получали друг от друга.

Эта любовь мне неведома.

Неведома и теперь, когда я набрела на нее в густом лесу — шла, спотыкаясь о коряги, и вдруг оказалась в стране фей — нет, в раю, в Элизиуме, на вершине блаженства…

— Любовь? Робин, что вы говорите?

Я стиснула его руки. Он поднял глаза, вздрогнул, лицо потемнело от багрового румянца.

— Кто, я? Я?

Он попытался встать, я удержала его рядом с собой.

— Робин, говорите!

Он склонил голову. Дыхание его прерывалось, как от сильной боли.

— Простите меня. Ваше Величество, ради Бога, простите…

— Я приказываю — говорите!

Мое сердце, все мое существо тянулось вверх. Я не могла говорить. Луч солнце пробился сквозь окно и рассек воздух. Высоко в небе смеялся и плакал далекий жаворонок.

— О, миледи! — Он плакал. — Я тоже не принимал всерьез разговоры о вашем браке!

Я тоже считал это игрой, всего лишь игрой!

— А теперь?

— Теперь? Теперь, если бы я мог решать…

— Да!

— Ваше Величество… о, как я посмею?

О, Господи, я скажу! Если б я мог решать. Ваше возлюбленное Величество приняли бы в свое сердце… только меня.

Через час новость облетела двор: «Королева посетила лорда Роберта в его покоях и около часа была с ним наедине!»

На полуденном собрании ни один из тайных советников не осмелился кинуть мне упрек или хотя бы прямо взглянуть в глаза. Однако голоса стали громче и раздраженнее, и все, как собаки на кость, набросились на мою свадьбу.

Габсбург…

Никаких папистов…

Король Шведский….

А что, если поискать жениха поближе — в Англии…

— Но пусть он будет благородного происхождения! — Ехидный выпад Шрусбери был совершенно прозрачен. — Не выскочка, не временщик, но человек с родовым богатством и влиянием… с родовой верностью…

«Не Робин Дадли, — как бы говорил он, — сын предателя и человек случайный!» А все голоса безмолвно подтверждали: «Слушайте, мадам, — он высказывает наши общие мысли. Не сын Дадли, не этот захудалый лорд, нет!»

Я глядела в их лица: встревоженные, злые, глумливые. Однако их презрение было бессильно погасить пламя моего счастья. Мне хотелось плясать, прыгать, летать! Я была упоена, я парила, я купалась в блаженстве, я с трудом сохраняла пристойный вид и строгое пуританское выражение, в то время как сердце, разум, душа пели одну мелодию: Робин, Робин, Робин. В душе я сияла, как дитя, все тело болело от пульсирующей радости. Он меня любит! Робин любит меня, любит меня, любит!

— Ждите! — сказала я ему перед уходом.

Его глаза горели любовью, губы касались моей ладони, когда он прошептал:

— Мадам, чего же еще?

На огненных крыльях летела я к его покоям.

Слуга явно был предупрежден заранее, потому что сразу пробормотал: «Ваше Величество» — и ретировался. Я смеялась, когда Робин тянул меня в комнату, когда вставал на колени и прижимал мою руку к губам, ко лбу, когда терся о мои пальцы жесткой скулой и вновь покрывал их поцелуями. Я наклонилась, положила дрожащую ладонь ему на шею и почувствовала, как он вздрогнул. «Робин, все хорошо! — кричало мое сердце. — Не бойся, все будет хорошо!»

Мне хотелось вновь пережить миг объяснения, насладиться им сполна. «…Я скажу! — произнес он тогда. — Если б я мог решать. Ваше Возлюбленное Величество приняли бы в свое сердце…»

В свое сердце?..

— Ив свою душу…

И…

— Ив свои нежные объятия… потому что я боготворю вас… и обожаю… и люблю вас.

Я глядела в его глаза. В трепещущей тишине прошмыгнула за стеной мышка. Мы сидели, как околдованные, не шевелясь из боязни разрушить чары. Его руки в моих холодных, робких ладонях были теплы, тяжелы и реальны, я чувствовала, как их тепло властно овладевает мной, проникает в меня, возвращает меня к жизни. Я заплакала; костяшки его пальцев жемчужно блеснули в раннем утреннем свете.

Было то полуосознанное воспоминание о лорде Сеймуре и его серебристом шраме? Или это все — мой новый лорд, его близость, мое чувство к нему?

Однако я глядела на его руки и знала, что люблю, всегда любила и всегда, по гроб жизни, буду любить лорда Роберта Дадли.

Теперь его лицо было мягким и влажным на ощупь — о. Господи, как я его любила! Он велел слуге заново себя выбрить, он был так строен в атласном камзоле и шелковых чулках! Синий — цвет далекого горизонта, цвет дальнего лесного дымка, прихотливая синева раздумий. Он встал, блеснув россыпью жемчугов на плечах и груди; вкруг шеи его вилась нить из сумеречно брезжущих турмалинов, глаза синели люпинами, волосы источали небесное благоухание, он представлялся мне божеством.

• Предыдущая
• 11/41
• Следующая