Остроумие мир. Энциклопедия - Артемов Владимир Львович - Страница 23
- Предыдущая
- 23/115
- Следующая
— Ну, знаете, — сказал ему Ришелье, пораженный его бескорыстием, — если бы вы не писали раньше так много резкого против монашества, я готов был бы причислить вас к лику святых.
— О монсиньор, — отвечал ему Камю, — пошли Бог, чтобы я заслужил честь быть причисленным к лику святых, а вы имели бы власть делать святых, мы оба были бы этим довольны.
* * *
Ришелье родился в 1585 году, а в 1607 году он был в Риме и принял от папы посвящение в епископы. Но папа усомнился, достиг ли он положенного для епископства возраста, и прямо спросил его об этом. Ришелье нимало не колеблясь уверил папу, что он этого возраста достиг. Потом, когда посвящение уже состоялось, он признался в своей лжи и просил папу отпустить ему этот грех.
— Этот молодчик будет большим мошенником, — предсказал прозорливый папа Павел V.
* * *
Однажды Ришелье был у себя в замке, и все окрестные деревни и местечки послали депутации, чтобы его приветствовать. Между прочим, прибыл также депутат от городка Мирбале, который славился ослиной ярмаркой. В свите кардинала был один дворянин — рыжеволосый мужчина огромного роста, человек грубый и дерзкий и вместе с тем большой льстец и угодник. Ему захотелось позабавить кардинала за счет злополучного депутата из Мирбале, и вот, в то время как этот человек говорил свою приветственную речь, рыжий великан вдруг без церемонии прервал его громким вопросом:
— Почем у вас продавались ослы во время последней ярмарки?
Оратор прервал свою речь, оглядел обидчика и ответил ему:
— Такого роста и такой масти, как ваша милость, продавались по 10 экю.
Затем, как ни в чем не бывало, спокойно продолжал свой спич.
* * *
В заговоре против Ришелье, задуманном Сен-Марсом, был, между прочим, замешан некто Фонтраль, очень маленький и горбатый человек, славившийся своим острым умом. Он вовремя почуял опасность, узнал, что заговор не удастся и будет обнаружен. Он сообщил свои опасения Сен-Марсу и тут же подал мысль, что, дескать, пора наутек, пока еще есть время. Но Сен-Марс и другие заговорщики упорно отказывались бежать. Тогда остроумный Фонтраль сказал им:
— Друзья мои, вы люди высокого роста, статные, так что когда у вас поснимают головы с плеч, то от вас еще кое-что останется, и даже очень достаточно. Я — другое дело; вообразите себе мою фигуру без головы! Что из меня выйдет, из такого урода? Поэтому вы оставайтесь, а уж я дам тягу!
И он вовремя успел улизнуть.
* * *
Генрих VIII, влюбившись в Анну Болейн, испытывал, несмотря на всю свою бесцеремонность, некоторые сомнения и угрызения совести. Дело в том, что Анна была его незаконная дочь. Желая до некоторой степени успокоить свою совесть, он обратился за советом к одному придворному, родственнику Анны, по имени Брайан.
— Не знаю, — говорил ему король, — могу ли я взять дочь, после того как мать принадлежала мне?
— Помилуйте, государь, — отвечал ему покладистый царедворец, — ведь это все равно что вы добивались бы позволения скушать цыпленка после того, как скушали курицу.
* * *
Когда Гольбейн был придворным живописцем английского короля Генриха VIII, случилось однажды, что какой-то лорд стал очень бесцеремонно ломиться к художнику, и тот, в горячности и раздражении, спустил его с лестницы. Оскорбленный лорд пожаловался королю и грозил убить Гольбейна.
— Милорд, — сказал ему король, — я запрещаю вам покушаться на него с риском для вашей собственной жизни. Знаете ли вы, какая разница между вами и Гольбейном? Я могу взять сейчас семь мужиков и сделать из них семь графов, таких же, как вы. Но из семи графов, таких, как вы, я не могу сделать и одного Гольбейна.
* * *
Генрих VIII поссорился с французским королем Франциском I и решил отправить к нему чрезвычайного посла, который должен быть передать Франциску гордые и грозные слова своего повелителя. Для этого надо было выбрать человека очень смелого, решительного, способного открыто рисковать своею свободой и даже жизнью. Выбор Генриха пал на епископа Боннера, которого он знал за человека не робкого десятка, и притом такого, на которого можно положиться. Когда епископ выслушал от короля все, что должен был сказать Франциску, он заметил, что говорить такие речи такому королю, как Франциск, — вещь в высшей степени рискованная.
— Вам бояться нечего, — успокаивал его Генрих, — если французский король предаст вас смерти, я снесу немало французских голов, которые находятся у меня в Англии в полной моей власти.
— Это так, государь, — возразил Боннер, — но дело-то в том, что ведь из всех этих французских голов не отыщется ни одной, которая была бы столь же хорошо пригнана к моим плечам, как моя собственная.
* * *
При дворе Людовика XIV был один вельможа, чрезвычайно тщеславный, всеми мерами добивавшийся всяких почестей и отличий и, конечно, глубоко уверенный в себе. Король знал его нрав и однажды жестоко подшутил над ним.
— Вы знаете испанский язык? — спросил он его совершенно неожиданно.
Царедворец мгновенно вообразил, что король наметил его в испанские посланники; но испанского языка он не знал и должен был на вопрос короля ответить отрицательно.
— Жаль, — заметил король.
Это «жаль» окончательно укрепило честолюбца. Он немедленно засел за испанскую грамматику, занимался с величайшим усердием и спустя некоторое время почтительно доложил королю, что теперь он хорошо знает испанский язык.
— Вот это хорошо, — подхватил его король, — значит, вы теперь можете прочесть «Дон-Кихота» в подлиннике.
* * *
Отпуская одного своего посланника, Людовик XIV говорил ему в напутствие:
— Вот вам главное правило, которого вы должны держаться в исполнении возлагаемого на вас поручения: поступайте во всем прямо противоположно тому, что делал ваш предшественник.
— Государь, — отвечает ему посол, — постараюсь вести себя так, чтобы вам не пришлось давать такого же наставления моему преемнику.
* * *
Маршал Бассомпьер спрашивал у одного капитана, сколько ему лет.
— Лет 38 или 48, что-нибудь в этом роде, — ответил капитан.
— Как, — воскликнул Бассомпьер, — может ли быть, чтобы вы не знали в точности, сколько вам лет?
— Господин маршал, — сказал капитан, — я считаю свои деньги, свое серебро, свои доходы, свои вещи, потому что могу их потерять или у меня могут их украсть, но кто может у меня похитить мои годы или куда могут они затеряться? Поэтому я и нахожу совершенно излишним их пересчитывать.
* * *
На такой же вопрос, заданный одному придворному, угодливый вельможа отвечал Людовику XIV:
— Государь, мне будет столько лет, сколько благоугодно вашему величеству.
* * *
Какой-то старый офицер, которого уже собирались поместить в инвалидный дом, просил того же короля оставить его еще на действительной службе.
— Но вы очень стары, — отвечал Людовик.
— Ваше величество, — возразил офицер, — я только на три года старше вас и надеюсь послужить вашему величеству еще, по крайней мере, двадцать лет.
* * *
В прежние времена в Европе применялась казнь изображения, причем вместо самого преступника вешали или сжигали его портрет или иное подобие. По этой части вышло забавное приключение с одним кутилой, жившим во времена Людовика XIV, маркизом Поменаром. Он обольстил какую-то девицу, и ее отец, человек богатый и влиятельный, с бешенством грозил ему, что если он не женится на обольщенной, то будет повешен.
— По-моему, лучше уж пусть меня повесят, чем на ней жениться, — отвечал Поменар.
Взбешенный отец девицы начал хлопотать и добился того, что Поменара приговорили в повешению в изображении. Поменара это ужасно забавляло. Он нарочно приехал в тот город, где была назначена казнь его портрета. Но во время казни он заметил, что изображение его сделано чересчур грубо. Он продрался сквозь толпу к самому эшафоту с кистью в руках и начал подмалевывать свой портрет, приговаривая:
— Коли вешать мой портрет, то надо все же, чтобы он хоть немного походил на меня.
- Предыдущая
- 23/115
- Следующая