Синяя дорога - Браун Жанна Александровна - Страница 30

В этот вечер Лиза сидела за столом и что-то рисовала. А в моей голове уже шевелилась мысль, что она не из этого другого, а из моего измерения. Чем-то она была похожа на девочку именно из моего измерения… Кроме того, мне стало теперь известно, что Лизина мама испытывала луч, причем испытывала на себе. И небось догадывалась, что он перемещает… И наверняка она не оставила бы свою дочку в ином измерении одну…

Я наклонился и постучал в оконное стекло к бабушке Сафроновой:

— Можно к вам?

…У бабушки пили чай не из чашек, а из тонких стаканов. Сперва я, конечно, от чая отказался, но бабушка была глуховата и все равно накрыла на три прибора. На самом деле пить мне хотелось: я съел возле больницы пирожок с соленой сосиской. Лидию же так и не увидел. Не мог я прийти в палату к незнакомой женщине. Тем более что там должны были появиться тетя Нина со своим спутником. А в больничном саду Лидии не было.

Лиза с бабушкой потащили меня к столу и уселись сами напротив, а посредине в полосатой тарелке лежали мои любимые ванильные сухарики… И можно было кое о чем расспросить:

— Лиза, а где вы жили с мамой раньше?

Лиза как раз откусила кусок сухаря.

— У тети Нины, — с полным ртом сказала она.

— А до этого?

— На даче у маминых друзей.

— А еще раньше?

— Еще до весны?.. До весны мы жили в Петропавловске-на-Камчатке.

Вот оно что! Разматывается ниточка Лидьиных тайн! Петропавловск-на-Камчатке — как раз то место, куда ездит в командировки папа…

— А где твоя мама там работала? Не помнишь?

— Помню. Институт анти… анти… Трудное такое слово… Ленинградский филиал…

Удивительно, как эта девчушка Лиза умела отвечать на вопросы — выпалила сразу самое главное!.. Филиал — это часть завода или института, которая находится в другом городе. Значит, в Петропавловске-на-Камчатке есть часть папиного института, а Лидия — его сотрудница, вот почему у папы все ее знают. В филиале тоже, наверное, есть испытательная база, Лидия работала на ней и направила на себя лучик. Потом Лидия заболела. Случилось это скорее всего потому, что лучик у них там в филиале получился какой-то не очень хороший. Не такой хороший, как тут у папы. Вот почему папу вызвали в Петропавловск на помощь, а Лидия приехала лечиться хорошим папиным лучом.

Наконец-то все уразумев, я радостно обмакнул кусочек сахару в чай — у бабушки Сафроновой пили чай вприкуску… И подумал, что о любви папы и Лидии — это, безусловно, тети Нинины враки. Просто один человек лечит другого больного человека…

Но тут в окошко стукнули, и в его проеме проявилась тень.

— Ты, значит, у Лизки, Валет? — произнесла тень задорным голосом Динки из сорокового подъезда. — А что моя мама про тебя ска-за-а-ла!.. Я такое теперь знаю про твоего папку. Про твоего папку и про Лизкину мамку… Эх вы!..

Было совсем темно, и другая мама могла уже начать волноваться, а я считал, что волнений у нее достаточно и так из-за этой папиной тайной базы. Поэтому я пустился бегом.

Возле низенькой ограды, поставив на нее туфлю, спиной к прохожим стояла Ника. Мне было совсем не до нее, хотелось проскочить мимо, но вдруг из-за ее ноги выкатился лохматый шар и запищал-заскулил тонюсеньким голоском. Ника обернулась:

— Это ты, Валет? Не бойся, он не кусит. Кузя, ко мне!

Но Кузя и не думал слушаться. Он подпрыгивал, толкался мне в ноги, облизывал мои руки шершавым язычком. Лаять он, наверное, еще не умел.

— Сколько ему? — спросил я.

— Четыре месяца.

— Твой?

— А чей же? — И она взяла щенка на руки. — Ах ты хороший песик, мой единственный дружок!

Ника терлась щекой, носом и лбом о мохнатую мордочку. Но и в темноте было видно, что лицо у нее грустное.

— Ника! — спросил вдруг я. — Что бы ты сделала, если б узнала, что твой папа влюблялся много раз?

Она быстро спустила Кузю на траву.

— Много раз?.. Ну… не знаю… А сколько?

— Два.

— Всего два раза, да?.. То есть один раз — в твою маму, а другой раз в…

— Ага. В кого-то другого…

— А когда в кого-то другого? Теперь или давно?

— Ну, например, давно.

Ника вздохнула:

— Тогда… Тогда я думала бы о той женщине, с которой он расстался. И мне было бы за нее грустно.

Она снова взяла Кузю, и он уткнулся ей в шею.

И тут мимо нас с обычным своим холщовым мешочком в руке прошествовал, помахивая джинсовым клешем, Коля-студент. Он кивнул нам чуть-чуть. А Ника уткнулась носом в Кузю и зарылась лицом в его шерсть.

— Мамуль! Ты когда с папой познакомилась, то уже в больнице работала?

— Да.

— А папа… он уже был немолодой?

— Ну, как тебе сказать? Двадцать восемь лет и два месяца.

— А вы в каком году поженились?

— Ты разве не знаешь? Ровно за два года до твоего рождения.

— Мам, я еще хотел спросить… Вы с ним, когда я уже был… вы не разводились?.. Ну, на время?

— Насколько мне известно, нет, — она пожала плечами, и по тому, как она спокойно это сделала, стало ясно, что сказки насчет наших моторинских семейных неурядиц просто зеленая мура.

Все это время мама заплетала себе на ночь косичку. Но тут она на меня глянула, будто собиралась спросить: "А что это ты вдруг заинтересовался?" Моя настоящая мама так бы обязательно и спросила, и пришлось бы отговариваться: мол, просто так, а она бы настаивала: "Нет, уж ты скажи!" Но другая мама только слегка вздохнула. И от этого вздоха захотелось броситься к ней и рассказать все-все… Если бы можно было хоть иногда навещать эту маму, когда я наконец возвращусь к своей…

— Мамуль! А тетя Нина не такая уж добрая, правда?

Я сказал это, чтобы хоть намекнуть ей, кто наш настоящий враг. Надо же ей знать это, когда она останется здесь без меня… Но поняла ли мама намек, я заметить не успел, потому что раздался длинный звонок и принесли телеграмму: "Все хорошо буду десятого целую люблю Антон папа".

— Ура! — заорал я.

Десятое августа — это было послезавтра.

"Завтра, наконец-то завтра я буду уже у себя дома! Я прищурюсь от голубоватого лучика, а когда глаза откроются, это будет уже мой мир, мои крыши, мой воздух!" — Я представлял себе, как станет смеяться своим серебристым смехом моя настоящая веселая мама. Папа будет приходить домой только вовремя. И даже если он и там (у нас!) работает на базе, то все равно мой папа наверняка придумал что-нибудь такое, чтобы мама не волновалась… А как, раскрыв в изумлении рот, будет слушать о моих приключениях мой настоящий Герка!..

А может быть, все наши все-таки отправились в Дагестан? Тогда, наверное, я окажусь в Дагестане… В самом деле, мой двойник переместится сюда, а я — на его место в Дагестан, в сине-розовые горы, где падает вниз река Сулак…

— Валь, а Валь! Ты не спишь?

— Сплю! — ответил я.

Я снова ехал через весь город на трамвае к Лидии в больницу. Но Нины Александровны и заместителя папиного директора тут на сей раз не было. Путешествие проходило в гораздо более приятном обществе: Лиза, Нильс и его Эдик.

Они глядели в окно. А я размышлял о разных разностях. И еще вспоминал сон, что приснился мне утром, когда мама ушла к своим больным.

Снилась мне Катерина — настоящая, не другая. Катерина шла по чему-то туманному, серебристому и улыбалась своей тихой полуулыбкой.

Вдруг из тучи выскочило что-то косматое, большое, завертелось волчком, завыло и из него, загораживая Катерине дорогу, возник Коля-студент в джинсах и с большим гибким хвостом. Коля размахивал хвостом, и тянулся к Катерине, и хрипел: "Птичка-синичка, погодь да погодь!" Но Катерина, не переставая улыбаться, смела его с пути чуть заметным движением ресниц. Коля покатился по мостовой; он катился и катился, свертываясь в странный клубок. А Катерина протянула руки, и ей на шею, смеясь и рыдая, теряя на бегу длинный красный халат, бросилась наша настоящая Ника. Сестры обнялись, а Коля все катился вдаль грязно-бурым клубком…