Выбери любимый жанр

Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence" - Страница 15

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

И вскоре после переезда заклятый враг умер. Заболел и умер. Совпадение? Возможно, возможно… Но тогда вот еще одно совпадение, произошедшее немедленно за первым: едва Николая Ламбертовича похоронили, Блюментрост тут же занял обе его должности – возглавил и госпиталь, и госпитальную школу.

Кто лечил заболевшего Бидлоо, теперь уже не выяснить. Ясно лишь, что не Блюментрост, – того бы и близко к постели больного не подпустили. И никаких доказательств причастности нашего героя к смерти давнего врага и конкурента не сыскать… И всё же некий фамильный почерк Блюментростов в этом деле явственно прослеживается.

А теперь обещанный небольшой рассказ о том, как Лаврентий Лаврентьевич Блюментрост руководил всей российской наукой. К делу о повальной смертности среди русских императоров это руководство отношения не имеет, но личность нашего героя характеризует неплохо.

Поначалу Блюментрост и сам признавался, что оказался на посту главы Академии наук не совсем по заслугам. (Либо заслуги его перед императрицей Екатериной I были таковы, что публично о них не объявишь…) Вот что писал новоиспеченный президент Академии знаменитому немецкому ученому-энциклопедисту Христиану фон Вольфу:

«Хотя Академия могла бы иметь более славного и ученого президента, однако не знаю, нашла ли бы она более усердного, который бы с такой ревностью, как я, хлопотал о ее благосостоянии».

То есть корифеем наук Блюментрост себя благоразумно не объявлял: я, дескать, всего лишь научный администратор, но усердный и ревностный. Первое время некоторое усердие и впрямь имело место – например, стараниями Лаврентия Лаврентьевича академики получили в качестве резиденции конфискованный дом П. Шафирова, опального барона-выкреста.

Но затем двор вместе с придворным медиком переехал в Москву, Блюментрост лишь наездами бывал в Академии, оставшейся в Санкт-Петербурге, – возложив непосредственное руководство на своего заместителя Шумахера.

Шумахера к светилам той или иной науки тоже причислить нельзя: известен он в основном как библиотекарь Петра Великого. Причем методы пополнения библиотеки практиковал Шумахер специфичные: накладывал руку на книжные собрания попавших в опалу придворных, не гнушался и прямого грабежа в городах, занятых русской армией в ходе Северной войны. Например, в оккупированной Митаве удалось Шумахеру очень неплохо поживиться: две с половиной тысячи рукописей и редких книг, – день, как говорится, прошел не зря…

А еще по совместительству подрабатывал Шумахер экскурсоводом в учрежденной Кунсткамере, демонстрировал почетным гостям заспиртованных уродцев и прочие диковинки. Спору нет, кое-какие научные познания для такой работы требуются, но всё же не слишком глубокие.

И вот этот-то экскурсовод и библиотекарь-мародер замещал Блюментроста. Руководил де-факто российской наукой, а заодно безбожно разворовывал отпущенные на оную науку средства – тащил всё, что плохо лежало. Что хорошо лежало, тащил тоже, по старой своей библиотекарской привычке. Академики от его руководства взвыли, постоянно писали жалобы президенту, – но Блюментрост, надо полагать, был в доле, и во всех конфликтах неизменно принимал сторону своего протеже Шумахера.

В результате академики – серьезные ученые, с большим трудом и за большие деньги заманенные в Россию, – уезжали, едва заканчивался срок их контрактов. Например, уехал Даниил Бернулли, выдающийся математик и физик-универсал, «отец» гидродинамики как научной дисциплины. И последствия этой потери для российской науки трудно оценить. Если бы последние полвека своей жизни Бернулли жил и творил не в Базеле, а в Санкт-Петербурге, то…

Нет, конечно же, слишком смело утверждать: останься в России и он, и Герман, и ряд других ученых, сбежавших от попечений Блюментроста и Шумахера, – и в России никогда бы не вставал на повестку дня унизительный лозунг «Догоним и перегоним Запад!». Но, вероятно, наука у нас была бы другая. Да и техника тоже.

Однако самая показательная история произошла с немецким ученым-энциклопедистом и доктором медицины Даниилом Готлибом Мессершмидтом. В апреле 1718 года он прибыл по приглашению царя в Санкт-Петербург, но при дворе не задержался – как мы помним, возглавляемый Блюментростами клан придворных медиков вновь прибывших конкурентов не жаловал. И Мессершмидта отослали с глаз долой, да не в Москву, как Бидлоо, гораздо дальше… Уже в ноябре того же года Петр I подписал указ: доктора Мессершмидта отправить в Сибирь «для изыскания всяких раритетов и аптекарских вещей: трав, цветов, корений и семян и прочих статей в лекарственные составы».

Этот указ ставил Мессершмидта в непосредственное подчинение Медицинской канцелярии (руководимой Иваном Блюментростом), – именно туда Мессершмидту надлежало присылать все собранные материалы и откуда должна была производиться в Сибири выплата ему жалованья и прогонных денег. Должна была… А на деле…

На деле же молодой врач – тридцать с небольшим лет, не знающий даже русского языка, не говоря уж о туземных наречиях, очутился в Сибири, в Тобольске, в самом центре обширного дикого края, о котором даже в столице империи представление имели более чем смутное: ну живут какие-то инородцы, платят ясак мехами… вот и вся информация.

Никакой внятной инструкции Мессершмидт не получил: исследуй край, собирай коллекции животных, растений и минералов, – вот и всё. Не было установлено никакого срока его пребывания в Сибири, не имел он и сколько-нибудь четкого маршрута путешествия. Не было необходимых инструментов, не было помощников: ни специалиста-картографа, ни таксидермиста (в просторечии чучельника), ни… Никого не было. Одинокий немец в центре Сибири. А обещанное жалованье и погонные… Мы уже достаточно знаем о братьях Блюментростах, чтобы не задавать этот бестактный вопрос.

Мессершмидт не запил с горя. Не сбежал обратно в столицу. Не стал засыпать письменными жалобами Блюментроста. Он начал работать.

Нашел помощников среди шведских пленных, давно живших в Сибири, вкладывал в экспедицию собственные деньги, сам осваивал мастерство препаратора, картографа и рисовальщика… На девять лет растянулась сибирская эпопея Мессершмидта: Тобольская и Красноярская губернии, Хакасия и Саяны, Барабинская степь и Прииртышье, Бурятия и Нижняя Тунгуска…

Поставленная Блюментростом задача была выполнена и перевыполнена: помимо собранных коллекций, Мессершмидт открыл залежи угля и графита на Тунгуске, другие месторождения, оставил подробные этнографические описания двух десятков сибирских народов и даже составил краткие словари их языков, подробно картографировал все свои маршруты… Учитывая условия, в которых пришлось работать, иначе как научным подвигом не назвать исследование Сибири Мессершмидтом.

И как же встретил Санкт-Петербург вернувшегося в 1728 году путешественника? Всенародное ликование, чины и награды, признание заслуг, место во вновь учрежденной за годы странствий Академии?

Петербург встретил научного героя неласково… Немедленно по приезде у него по приказу братьев Блюментростов отобрали всё привезенное с собой имущество – в самом прямом смысле отобрали: пришли гвардейцы, опечатали сундуки и баулы. Под арест угодили не только научные коллекции, но и личные вещи доктора. Сами, дескать, разберемся, что ты тут насобирал вдали от начальства за девять лет.

Разбиралась комиссия Академии, назначенная Лаврентием Блюментростом. Разобралась и постановила: то, за чем доктора Мессершмидта в Сибирь посылали, принадлежит Академии однозначно. Те же коллекции, что он собрал сверх задания и за свой счет, – тоже отобрать в пользу Академии, но выплатить компенсацию, целых двести рублей! Двести… За девять лет трудов…

Личное имущество, правда, вернули. Но не всё, лишь малоценные мелочи. В архивах сохранилась жалоба Мессершмидта на пропажу собственных его вещей – тюк и пять сундуков изъяли без расписки, на основании устного распоряжения Лаврентия Блюментроста… Чувствуется набитая рука Шумахера, наверняка не обошлось без участия библиотекаря-мародера, – потому что именно в его вотчине всплыли позже бесценные коллекции Мессершмидта: много лет пылились без всякой пользы для российской науки в запаснике Кунсткамеры, там и погибли при пожаре 1747 года.