Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence" - Страница 45
- Предыдущая
- 45/180
- Следующая
Были и те, что принуждали сердечко шибко забиться: красавы в высоких киках, усыпанных самоцветами, в узорочье закутанные. С ними из ворот всегда выходила мамка. А за воротами видны были сады, средь которых прятались высокие горницы с карнизами-гребешками, наличниками-кокошниками и резными коньками. На иных стояли и терема со смотрильными башенками…
Василий Венцеславич, сын боярский[10], доставил в Москву ясак от инородцев Ленского края. Ясак был взят посильный, десятинный, в знак признания ими власти белого царя. Пришел Василий на Лену-реку из Тобольска с отрядом Навацкого одним из первых в 1628 году. По Нижней Тунгуске шел, по Чоне с переволоком на Вилюй и далее на Лену. После сидения в острожке от нападения туземных князьцов Нарыкана и Бурухи, Василий и еще несколько служилых были отправлены начальником отряда на Туруханское зимовье. На обратном пути стреляли по ним санягири – поразили Венцеславича в плечо зазубренным наконечником. Вылечила тунгусская шулма травами, битьем в бубен и горячим своим телом.
Василий со товарищи построили дощаник, поплыли из Туруханского края по Енисею, с него переволоклись на Кеть, что в Обь течёт, далее по Иртышу, Тоболу и Туре, по Бабиновской дороге через Камень, шли по Каме и Волге до Новгорода Нижнего. Сказали там, на низовье Волги опять неспокойно, калмыки великим скопищем идут и ногаев с собой увлекают. У Нижнего ударили по ним из пищалей – поранило товарища, от огневицы потом страдал, но удалось тех разбойников навек угомонить. Рожи у них все в шрамах были, видно, еще с паном Лисовским на Русь явились.
По Оке и Москва-реке служилые прибыли к Спасским водяным воротам Китай-города. В Москве узнали, что идет война с Польшей, государь собрался город наш старинный Смоленск вернуть, на том и Собор Земский порешил. А крымский хан польскому королю помогает усердно. В прошлом году орда поганых с добавлением янычар султана турецкого на Курский, Белгородский, Новосильский, Мценский, Орловский уезды накатывала, оттянула поход нашей рати в западную сторону. В этом году опять пожаловал Джанбек-Гирей с ордой, осаждал Ливны, где посад пожег, дважды подступал под Тулу и раз под Рязянь, пошел по серпуховской дороге, рассыпая загоны для пленения людей по всей округе.
Оттого многие служилые люди из украинных уездов бросали смоленское осадное дело и возвращались к дому, чтобы защитить жен и чад от насильства поганых и полона безвозвратного. Некоторые из них лишь пепелище находили на месте своего двора. Ляхи же, твари нечестивые, отправили хану великую казну за это разорение…
Меха Василий сдал дьяку приказа Казанского дворца, ведающего всей Сибирью, Матвею Одинцову, мужу с небольшими пронзительными глазами. Под опись – рядом подьячий с чернильницей на шее. Потом сказал, что привез и кое-чего еще.
– Челобитную? От себя или всего городового общества? – дьяк прищурился, и глаза его стали как жучки в сметане. – Государь непременно прочтет, ибо хочет знать, какую невзгоду народ христианский имеет.
– С чего ты взял, Матвей Аверьянович? Не челобитную, а диковину – из Ленского края.
Дьяк вышел с ним во двор, перекрестился на недалекий Архангельский собор, откинул влажную рогожу, покрывающую тележный груз.
– Это и есть твоя «диковина», Василий? Мог бы и якутскую бабу, что потолще, привезти.
– И что не дивно? Зуб волосатого слона, а не мышиный хвостик. Воевода Палицин, с которым я на Туруханском зимовье свиделся, это одобрил.
– Какое ж мы найдем ему предназначение?
– Ты ж знаешь, Матвей Аверьянович, что сейчас в самых дальних краях державы, по царёву приказу, ищут месторождения металла благородного и до сих пор не нашли. Может, и зуб волосатого слона искать будут – а он уже здесь.
Непрост был дьяк, один с немногими помощниками-подьячими ведал завозом того, что необходимо русским людям на далеком суровом просторе. Помнил наперечет, что содержалось в грудах свитков, от приказов до доездных грамот[11], устилавших столы в приказной избе. Знал всё, что открыто там, в голове его помещался «чертеж сибирской земле». Наконец уложилась в дьякову голову и диковина.
– Где остановился-то, Василий-су?
– В гостином дворе у Фрола Петрова, что в Замоскворечье, в Стрелецкой слободе.
– Много берет?
– Как фряг, который Господу о прибыли молится. Копейку в день. Я ж, считай, на алтын живу. А Разряд мне задолжал три рубля за городовую службу еще в Курске.
– Туда не ходи, сам спроворю, до следующей седмицы непременно получишь… Зуб свой здесь оставь. Может, и пригодится.
Через неделю Василий, получив сполна жалование, собрался уже в обратный путь вместе с товарищами, тобольскими городовыми казаками, а в гостиный двор гонец явился. Надлежало прибыть служилому ко двору царскому.
Он как раз полночи обмывал жалованье в кабацкой избе, где случилось объяснить одному завсегдатаю, что за польские панские порядки ратовать негоже православному. Тот вдруг ножом пырнул и целил-то под ребро, но в итоге улегся на пол дощатый, роняя красную юшку из носа. Теперь вот Фролова женка споро замотала руку Василия тряпицей, подложив травку целебную, и зашила тонкой костяной иглой рубаху разодранную…
Двое стрельцов в пестрых кафтанах и с протазанами в руках провели Василия Венцеславича от Троицких ворот к палатам из белого камня с узорчатыми кирпичными поясами. Оставили в зале под низкими сводчатыми потолками, что стояли на витых столбах. Имелись здесь книги в великом множестве, и печатные, и пером писаные, на пергаменте и в свитках. Еще самоцветы, жемчуга, цветы засушенные, чучела птиц, рога и шкуры, клыки земных и морских зверей, меха, сосуды с жидкостями, в которых плавали дохлые ящерицы, змейки и прочие гады. Сюда приволок кто-то уже и зуб волосатого слона.
– Как прозывают твоего зверя, служилый?
Венцеславич обернулся и, увидев боярина в низкой вышитой золотом шапке, круглолицего, с серыми немного выпуклыми и задумчивыми глазами, поклонился учтиво. Казалось, что видел его когда-то, а где, не припоминалось.
– Вогуличи, сударь мой, именуют его мангонт, якуты – злым духом, так они ж недавно в Ленский край с юга перекочевали, а я – слон дивноволосый российский.
Боярин провел по бивню пальцем, оценил ощущения.
– От кого же принял он смерть? От еще большего гиганта?
– Скорее, от мелких, но хищных созданий. Вот как в Смуту, когда великая наша держава едва не погибла от хищничества жадных тварей.
Дотоле мирно стоящий боярин после этих слов стал шествовать по палате в некоем волнении. И дабы молчание прервать, спросил, похоже, первое, что на ум пришло:
– Как же ты его нашел?
– Когда земля на берегу Лены-реки оттаяла под натиском весенних вод и местами вскрылась.
– И как тебе Лена-река?
– Вода великая течет в ней, да впадает в студеный океан. Воевода мангазейский Палицин, человек многоученый, считает, если идти по ней вверх, до Индии добраться можно. Мол, Александр Великий этим путем уже ходил, но я тому не верю. Индия за высокими горами должна находиться. Поскольку там жара и люди едва срам прикрывают, как то Афанасий Никитин-тверитянин описал. А Ленский край – сильно морозный. Да и зачем нам, боярин, об Индии мечтать, как англам и голландцам – это они пограбить её хотят; нам и у себя хорошо, простора хватает.
– Простора хватает, только держава наша кажется похожей на мало обитаемый остров, от всего мира отрезанный, – боярин снова походил по палате, только уже спокойно, мягко, глянул в оконце цветное. – Знаю о тебе, что ты можешь самую быструю дорогу всегда найти.
– Не знаю, кто тебе рассказал, сударь, я бы себя так не хвалил.
– Да-да, себя хвалить грешно, – боярин ненадолго замкнулся; судя по движению губ, молитву беззвучную прочитал. – Всё ж какая тут отгадка?
Василий подумал, что совсем ничего не молвить – неучтиво будет.
– При плавании компасом и астролябией владею, могу широту угломерным инструментом определить. По высоте солнца, теням и моху лесному – направление сторон света на суше. И вот, – Венцеславич снял с шеи кубик каменный, окованный в металл. – Оный помогает мне солнце и в непогожий день видеть, как на суше, так и на воде. Солнечный камень называется. На вот, сударь, посмотри.
- Предыдущая
- 45/180
- Следующая
