Иллюстрированная история нравов: Эпоха Ренессанса - Фукс Эдуард - Страница 10

То же самое можно сказать о замечающихся повсеместно в XVI в. запрещениях публичных бань. До XVI в. в посещении публичных бань не находят ничего или почти ничего предосудительного. Во всяком случае, нравственное чувство не было шокировано тем, что мужчины совершенно голые, а женщины более чем голые, так как они еще украшались для этого, купались и мылись совместно, развлекаясь шутками и играми, отнюдь не проникнутыми пуританским духом. И вдруг в первой четверти XVI в. замечается переворот, приводящий к противоположному взгляду, — посещение купален и бань запрещается, объявляется безнравственным, бани описываются как вертепы порока и, наконец, одна за другой закрываются. Там, где учреждение не закрывается, оно приносит все меньше дохода, и собственник поэтому часто сам вынужден отказаться от его ведения.

Если просмотреть предлагаемые историками-идеологами объяснения этого странного переворота во взглядах, то мы находим у них ту же ссылку, как и по поводу цеховой регламентации, на повышение нравственного самосознания, на обновляющее влияние реформации и тому подобные моральные моменты, имевшие решающее значение. Опять-таки это явная чушь. Просветление пришло в данном случае от сифилиса, начавшего на рубеже XV в. свое победное шествие. Рядом с аналогичной причиной, о которой мы еще будем говорить, сифилис был тем морализующим фактором, который превратил в глазах современников ранее столь симпатичный обычай купальной жизни в адский вертеп порока. И это понятно. Так как среди общественных развлечений купального сезона отдавалось предпочтение грубым удовольствиям, то проститутки составляли, естественно, всегда значительный контингент посетительниц. А так как далее около бани всегда находилось несколько маленьких каморок, куда могли уединиться воспламенившиеся любовью посетители и посетительницы, так как баня была вместе с тем еще самым бойким домом терпимости, то, естественно, она становилась самым опасным очагом заразы новой страшной французской болезни. Яснее и убедительнее диалектика событий не могла внушить людям, что посещение бани «в высшей степени безнравственно». Здесь тоже действовала экономическая причина.

Могут возразить, что такие важные вопросы, как колебание цифры браков, степень распространенности проституции и спроса на нее и т. д., могут быть в самом деле обусловлены хозяйственными интересами, но что от них совершенно не зависят такие второстепенные явления, как законы приличия, моды, больший и меньший вырез груди в женском костюме, видоизменения представлений о чувственной красоте и т. д. На это возражение необходимо ответить, что все эти, по-видимому, столь второстепенные явления тоже без исключения отражают не что иное, как экономический базис общественного бытия людей и народов, только в переносном смысле, в несколько более завуалированном виде, так что часто с трудом приходится проникнуть сквозь внешнюю оболочку, чтобы дойти до истинной сущности явления.

Мы и это положение докажем анализом некоторых явлений, тем более что при этом выясним ряд других важных выводов, имеющих для нас значение.

Таким важным выводом служит уже первое умозаключение, из которого необходимо исходить. Присматриваясь к обоснованным выше примерам, нельзя будет не согласиться с тем фактом, что никогда не следует рассматривать моральные требования, нормы и воззрения просто как результат пониженного или повышенного нравственного чувства, а надо вскрыть, как это было сделано нами, последние решающие мотивы того, к чему они собственно стремятся. А если поступать так, то получится главное положение исторического познания, гласящее: теория и практика нравственного поведения всегда соответствует определенным социальным потребностям. Вот то важное и решающее, что можно было бы назвать имманентным законом. Если уяснить себе это, то с помощью новой точки зрения нетрудно понять, что не только главные постулаты половой морали определяются материальными интересами данного общественного уклада, следовательно, являются общественной потребностью, но и многочисленные побочные и частные ее области. Другими словами, все эти проявления и излучения половых отношений должны быть обследованы в свете общественных потребностей.

Если мы поступим таким образом, то мы прежде всего натолкнемся на то важное обстоятельство, что общественные потребности не только меняются с течением времени, но и в рамках одной и той же эпохи отличаются чрезвычайным разнообразием.

С тех пор как народы вступили на путь цивилизации, они перестали быть однородными или оставались таковыми только во внешних рамках языка, внутренне распадаясь на классы. Развитие частной собственности, на которой выстраивается цивилизация, неизбежно привело везде к образованию классов и к распадению на классы. В первую голову это разделение проходит между имущими и неимущими. Разделение немедленно же приняло и политический характер. Выражаясь грубо, оно создало классы господствующие, угнетенные, но стремящиеся к власти, и отмирающие. Каждый из этих классов имеет свои собственные интересы, т. е. наряду с главными жизненными интересами, свойственными всей эпохе, еще и частные интересы, которые не только отличаются от интересов других классов, но в основном диаметрально им противоположны и потому враждебны.

Из этого разнообразия интересов во все времена вытекало разнообразие половых отношений, моральных воззрений и постулатов. Это значит: половая мораль никогда не бывала однородной, а распадалась всегда на отдельные классовые морали, не только часто строго отличные друг от друга, но и взаимно враждебные.

Если факт классового деления общества не вызывает сомнения, то мысль, что классовые различия особенно ясно отражаются в половой морали, что экономические интересы здесь имеют категорическую силу, нуждается в еще более детальном обосновании. Для примера можно привести различный взгляд на брак мастера-ремесленника и купца XVI в. Если для первого жена — служанка-экономка, строгая, скромная хозяйка, смотрящая за порядком, царящая в кухне и в погребе, то для богатого купца она — дама, служанка, воплощающая чувственное удовольствие. Оба взгляда были обусловлены экономическими условиями существования обоих классов.

Хозяйство ремесленника должно находиться в порядке, жена его должна быть требовательной, внушать прислуге уважение к себе, заботиться об экономии, она должна первой встать и последней лечь, чтобы убедиться, все ли в порядке и на замке, чтобы не грозила опасность от огня или воров. На таком педантическом порядке, на такой экономии даже в мелочах покоилось все существование и благосостояние мелкоремесленного хозяйства, и если оба эти принципа — порядка и экономии — игнорируются или систематически нарушаются, то хозяйству ремесленника грозит разорение. Эти условия существования и отражаются в правах и обязанностях хозяйки, им все подчинено, все ее поведение, далекое от высокомерия и претенциозности, ее костюм — словом, все. Она обязана воспитать в таком же духе детей. Жена ремесленника считает для себя позором поступать иначе, она ходит по улице со скромно опущенными глазами, чтобы не вызвать неверное представление о себе, она погашает в себе тщеславие, манящее ее одеться в такие роскошные одеяния, которые ей не по карману. Так является она типом скромной и доброй хозяйки, «честной и непорочной», и таково поэтому и содержание обязательного для нее нравственного закона.

Этому закону она обязана подчиняться под страхом смерти. Если она часто будет посещать танцевальные помещения или зубоскалить с соседкой, то служанка обленится и перестанет быть расторопной. Если голова ее занята амурами, то подмастерье, вместо того чтобы работать так же усердно, когда мастера дома нет, воспользуется его отсутствием, чтобы найти дорогу в ее спальню. Она уже не ляжет последней спать, а будет думать лишь о том, чтобы как можно чаще быть к услугам любовника. Естественное тщеславное желание быть красивее всех побудит ее одеваться как можно роскошнее. Так как в обоих случаях ее поведение служит или опорой, или гибелью для всего существования семьи, то обязательный для нее нравственный закон, квалифицирующий ее или как скромную и добрую, или как плохую хозяйку, есть не что иное, как идеологическое выражение экономического ремесла. То же самое, само собой, применимо и к мужчинам этого класса.