Андеграунд, или Герой нашего времени - Маканин Владимир Семенович - Страница 102

• Предыдущая
• 102/126
• Следующая

Эдик Салазкин (совесть зашевелилась) прислал вослед экстрасенсоршу Зою Валерьяновну — известную мне с давних времен Зою, отчасти тоже шарлатанку, но с талантливыми знахарскими руками. Зоя и подлечила. Неделю грела она руками мой желудок, кишки. Прогрела и позвоночник, а также дала дозированное дедовское средство, толченый куриный пупок. «Через два дня встанешь», — сказала непререкаемым тоном ведьмы, через два, повторила прихрипывая и ушла, и через три (некоторая неточность) дня мой кишечник перестал взрываться, я ожил. Странно, что она, алчная, ничего не взяла ни с Викыча, ни с Леонтия-Хайма с его зелеными купюрами. Может, просто спешила.

Зое многое прощалось за ее руки. Особенно ладони! — я и сейчас (мысленно) слышу их направленное тепло. Как бы две параболические антенны она держит то у моей спины, то у живота. (А прогревались кишки.) Огромные и удивительно теплые мягкие ладони. Что не мешало ее рукам быть хваткими, цепкими, как у скряг прошлых веков, хапая по пути, что попадалось — деньги, подарки, вкусную еду, мужчин.

А Михаил болел, лежал с осложнением.

— ... Едем в общагу. Догуляем там! — это взывает ко мне Вик Викыч.

— Ух, догуляем! — вторит Леонтий.

Я сижу рядом. Я еще слаб.

Вик Викыч и Леонтий собрались и уходят, но, как вдруг выясняется, они берут меня с собой — в общагу ведь едем, в твою общагу! — кричат. Они уже подхватились, натягивают на меня рубашку, свитер и чуть ли не силой тащат меня с постели в жизнь. Ух, догуляем! Надо же как-никак Леонтию здесь, в России, свое допить — да, да, да, допить и допеть!..

И тут (хорошо помню) Михаил, лежа, слабый, и лишь едва оторвав голову от подушки, говорит Вик Викычу:

— Только смотри же: не петь Черного ворона!

Тот кивнул.

Оба с голосами, Вик Викыч и Михаил, когда поют Ворона, подначивают и обычно провоцируют друг друга — мол, кто первый вступит? Петь в одиночку Ворона значит накликивать смерть. Так что не забежать вперед ни на полтакта. В этом ирония, шутка и давняя игровая их договоренность — один без другого тем более не поет. В любой вечер, в любой компании!

Михаил, больной, а не забыл, подсмеялся: одному, мол, не петь!

Вик Викыч согласен: — Дурной я, что ли!

Но тут возмущается Леонтий — как так? как это не петь?! — провинциал клянется, что обожает петь Ворона, что за диктат! он м-ммечта-аал об этой песне, он, может, и в Израиль собрался и едет, чтоб по пути (в М-мм-москве) с кем-нибудь спеть!

— Не. Без Мишки никогда! — дразнит его Вик Викыч.

— А только припев?

— Нет.

Леонтий уже вопит, что Ворон — люби-ммм-мая песня. Когда Леонтий видит кружащую в небе черную птицу, он плакать готов, как гениально она вьется! М-мм-магия!

— Ну разве что я совсем упьюсь! — Вик Викыч смеется и вдруг предлагает: — А ты попробуй петь один. Один споешь?

Провинциал зябко поводит плечами:

— Один? Я?.. Страшновато.

Общий хохот. Мужички обманывают смерть.

— На выход! — командует, басит Вик Викыч, уже пьян.

— Догуляем! — Пьян и обрезанный Леонтий. Уже завтра летит он к любимой жене, которая где-то под Тель-Авивом учится говорить на языке пророков — она вместе с сыном, милая, любимая, родная, но без своего Леонтия-Хайма, завтра они воссоединятся!

Оставить меня здесь Вик Викыч и Леонтий никак не хотят, подхватив под руки, ведут — я слаб, измучен, что-то лепечу, но эти двое влили в меня полстакана водки: вперед, вперед, общага ждет!

До магазинов на такси, а дальше — пешие — погода отличная! Мы идем вдоль ярких палаток, киосков, комков, всех этих свежих вагончиков и распродаж на развалах, беря на выбор красивые бутылки, дорогие колбасы, сыр на закусь. Леонтий ищет селедку: он хочет попрощаться с Россией нацеленно и конкретно, поблюдно, — говорит он. Поблядно? — грозит ему смеющийся Вик Викыч.

Однако селедки нигде нет. Картошка есть — нет селедки. Ладно, за селедкой пошлем баб, как только у них расположимся... А что за бабы?

— Ты не спрашивай. Ты, знай, плати! — велит ему Вик Викыч.

Когда из-за поворота показался могучий корпус общаги, у меня застучало сердце. Я увидел фасад и знакомый разброс окон, занавески.

Пятнистым афганцам (моим врагам на входе) Викыч объясняет:

— Мы идем к сестрам — к Анастасии и Маше. В гости. А он (я) — он к себе домой! Не узнал, что ли, служивый?

Викыч и Леонтий по ступенькам, прихватив справа-слева, чуть не волокут меня.

— Не знаешь, к каким сестрам? Не бывал у сестер на северной стороне?.. Ну, ты, салага, даешь! — уже на ходу растолковывает Викыч, надвигаясь на афганца. А Леонтий, придерживая меня, другой рукой выдергивает из кармана денежку (не вижу, но слышу ее хруст) и сует второму. Я только слабо улыбаюсь. Мне трудно передвинуть ногу. Ступенька крута. Но вдруг... я лечу. Леонтий и Вик Викыч подхватили под руки и на порыве вносят меня в дом через крутизну ступенек у входа. (Нежданно-негаданно закончилось мое изгнание. Как бы скостили срок, с возвращеньицем Вас, Петрович.) Оба гогочут — а я, висящий на их руках, слабый, раскрыв рот, продолжаю ощущать полет. Ощущать, что счастлив. Торжественный въезд.

Коридор северной стороны. Мои места. Вик Викыч не раз бывал в многоквартирном этом доме (в гостях у меня), так что теперь мы и впрямь сразу направляемся к сестрам, Анастасии и Маше. «Почти как Цветаевы», — поясняю я, и пьяноватый Леонтий тотчас делается перевозбужден, это Россия, это она дает ему красивый знак, чтобы, прощаясь, запомнил!

Я остерегаю: да, да, Анастасия и Маша любят людей денежных, любят, чтобы у них «гудели», попивая винцо. Но (внимание!), как и многие женщины такого склада, сестры неосознанно (невольно) будут ждать ближе к ночи некоего приключения, выяснения кто с кем, а то и легкого мордобоя. (В запасниках моей памяти картинка, когда подвыпившая женщина Люба лупит хахаля по щекам, а сестры, успокаивая, крепко держат его за руки.) У них две комнаты. Большая для застолья и крохотная, где еле втиснуты две их кровати. Я также напоминаю, что Анастасия и Маша великолепно жарят блинцы!..

Входим, и Анастасия, смеясь, спрашивает меня: где был, пропадал?

— А чо, так плох с лица?

Вик Викыч и Леонтий коротко объясняют — Он болел. Я только улыбаюсь; с разинутым ртом; слаб и счастлив.

Викыч, Леонтий и я стоим в дверях — в карманах, в руках и чуть ли не в зубах у нас бутылки и свертки. Анастасия нам рада. Маша сейчас придет и тоже будет рада. Но знаешь, чего нет? — говорит Анастасия. С дрожжами затея долгая, а скоростной, блинной муки уже нет. «Сейчас будет!» — и рванувшийся на улицу Леонтий приносит (как раз к приходу Маши) четыре огромных пакета. Общее ликование! На шум подошли еще женщины, две из них с девятого этажа, довольно красивые. Леонтий пускает слюну, не зная, на ком остановить глаза. А меня клонит, я сплю, я едва держу голову — так ослабел.

Леонтий счастлив, вот она Москва, вот они московские женщины, о которых не зря говорят. Он скромный провинциал, рядовой заводской инженер, но ведь и он красоту понимает! «Цветаевы, это кто?» — потихоньку спрашивает он меня, заодно пополняя образование. Он нацелился на грудастую Любу Николаевну, текстильщицу, и шепчет мне на ухо, мол, вырос в глуши, крестьянский вкус!

Сестры сетовали — почему Виктор Викторович так редко приходит?

— Зачем я вам нужен часто? — смеялся Вик Викыч.

— Нужен, нужен!

— Не общажный, извините, человек. Мне, видно, суждено умереть в прекрасной отдельной квартире! — весело пророчил Викыч, обдавая нас через стол водочным дыханием. (А меж тем умер на улице, жить ему оставалось месяц.)

— М-м-москва! М-ммосква! — кричит мне (с стаканом в руке) романтичный Леонтий.

Они все кричат. Один я молчу — пить не могу, есть не могу, говорить не могу, мне бы на стуле удержаться.

Пришел званный на блины Федоров с восьмого этажа, гитара, романсы с надрывом, теперь это надолго — теперь пошло-поехало! Маша и Анастасия, обе расчувствовались. Вик Викыч, на боевом взводе, уже думает, как пополнить запасы, да и женщины вокруг него из тех, что умеют выпить (еще и косятся на быстро пустеющий стол). Как медленно тянется время у больных; и как резво летит оно у здоровых! — думалось мне.

• Предыдущая
• 102/126
• Следующая