Андеграунд, или Герой нашего времени - Маканин Владимир Семенович - Страница 80
- Предыдущая
- 80/126
- Следующая
Я пожимаю плечами: я вообще ничего не хотел.
— Э-э, стоп, стоп! Вы, товарищ, кричали — вы среди ночи проорали санитарам номер нашей больницы. (Я настораживаюсь. У него такое ядовитое това-арищ.) Вы в помрачении рассудка кричали о психиатрической больнице. И я вам верю. Вы интуитивно хотели именно к нам. Здесь — ваше место. Но ведь это не цель?
— Я могу уйти в палату, — отвечаю я улыбаясь (подвыпившему врачу).
— И что дальше? Ведь праздники!
— Ничего.
Он смеется:
— В палате вы тоже будете иметь единственную цель: хотеть выпить.
Я кивнул (вновь улыбаясь): да.
Иван Емельянович (отошел к окну — теперь он смотрит разъезд больных) прикрикнул:
— Оставь его в покое. Он приглашен посидеть с нами.
— Он в полном покое!
— Поговори о литературе.
— Но я хочу его раздергать. Я психолог, а не пюре в обед. Я его раздергаю! Даю слово — он просто мало выпил и корчит из себя крутого интеллигента. Думает, что он классно умеет сдерживаться. Ничего вы не умеете. До-оза-аа! Доза алкоголя мала! Вот и все. Все дело в дозе. А вот выпейте-ка, сколько я — и посмотрим — посмотрим, что там у вас за душой: интеллигентская цель? или вы просто и грубо чего-то хотите?!
Холин вроде как нападает на меня. Но ведь при этом он подмигнул мне и (чуть дурачась) подчеркивает нарочитую серьезность слов. Мол, он заводит не меня, а его, Ивана Емельяновича. Начальника не подзавести — грех. Теперь я слышу, что он передразнивает не только интонацию, но и (карикатурит) саму мысль Ивана:
— Нужда в людях, которые имеют цель. Имеют цель, но ничего не хотят, а?
Иван только мычит от окна:
— М-м...
— Что «м-м»?.. Как можно иметь цель, ничего себе не хотя?! Я теперь при встречах открыто спрашиваю каждого: кто чего хочет?
Улыбаюсь и в тон ему говорю:
— Хочу кислой капусты.
— Вот! — с восторгом кричит Холин-Волин. — Но сначала доза — спиритус, а?
Выпив, смотрю на свой опустевший химстакан — с неожиданным ощущением пустого праздника, один, мол, я за столом.
Так и есть: Холин-Волин встал и тоже у обзорного окна: они там с Иваном смотрят и вместе костерят медсестру — выскочила в нечистом белом халате проводить больного к машине! Ботинки толком не надела, шнурки болтаются на полметра...
— Нет, ты только глянь на эту неряху. Вся на виду. И, разумеется, в праздники!
— Говорено было сто раз.
— Скажи ей сто первый!
— ... А ведь вы (это уже мне!) — вы хотели повидаться с братом. Сейчас он придет. Я сделал вам приятное, — объявляет с улыбкой Иван Емельянович, едва вернувшись от окна к столу.
Это неожиданность.
То есть я действительно как-то просил (не Ивана, а Зюзина, моего лечащего), чтобы отпустил меня на полчаса в отделение «тихих», повидаться с Веней. Но предполагалось, что я надену цивильное и обойду больницу кругом.
— Сейчас?!. — Предполагалось, что навещу я Веню в положенный час свиданий. Что-то ему куплю, передам — то есть навещу как всегда, как родственник с воли, как брат. (А что я скажу и что ему передам в начальническом кабинете здесь и сейчас: больной больному?)
Я сказал-спросил (осторожно):
— Может быть, лучше в другой раз?
— Время удобное. Лучше не будет. Какой еще другой раз! — как бы даже рассердился, заворчал Иван Емельянович.
И ведь он уже дал туда команду (когда?..), он позвонил, когда наседал, когда меня поддразнивал Холин-Волин, этот вертлявый проныра, ученичок, рвущийся в учителя, так я его себе пометил. С ним спокойнее: никакой реакции на его колкости (а при случае польсти ему — молодой!)
— Но как же так?.. Но Иван Емельянович! — я с обидой в голосе, я вскинулся, зачем лепить одно на другое: давайте отложим приход брата (разве я зван не пообщаться за стопкой в праздник — так хорошо сидим!).
Иван:
— Полно вам. Брат уже идет. (В том смысле, что уже позвонил, позвал и что Веня уже в коридоре, кто-то ведет.)
Холин-Волин вдруг подскакивает ближе. Заглядывая мне в самые зрачки (маленький, он еще и сгибался, чтобы заглянуть поглубже), он этак хитровато заговорил-запел:
— А что это мы так взволновались? Или за наш внешний вид? Или стыдно, что мы тоже теперь в этой больнице? Ах, ах!.. — И он с подчеркнутой чуткостью ведет ноздрями. Якобы что-то важное он сейчас унюхает в моем волнении.
Глупо. Этот начальствующий мальчишка пьян (лет тридцати пяти) — пьян и еще шуточки шутит! Будь со мной один Иван Емельянович, разговор с Веней мог бы и здесь получиться. Я совсем не против пообщаться с братом в присутствии умного, знающего человека. Могли бы поговорить, я бы даже обрадовался! Но этот дергающийся шут словно специально усиливал чужое (чуждое) нам присутствие. Чуждое, вплоть до тревоги и до моего (уже острого) нежелания видеть брата в этих кабинетных стенах.
Холин-Волин приплясывал, словно чуя поживу:
— Внешний вид? Что это мы так побледнели?.. А доза? А не вырвет ли нас с чистого-то спиртика, а?
Шут меж тем был отчасти прав (и прозорлив): во мне и точно топорщилась стыдная мысль: как я выгляжу? В этой, мол, выношенной больничной одежке — каким меня увидит брат? что подумает? Сижу молчальником, лишний в чужом пиру. Никакой. Ноги в тапочках. (Задвинуть под стол поглубже.)
Холин-Волин совсем разошелся:
— А вот мы вдогон вашего братика сейчас поспрашиваем — чего мы хотим в жизни и чего не хотим?
Я понимал: с братом они мне давали пообщаться по моей же просьбе (я несколько раз приставал к лечащему), а теперь я вдруг уйду или, допустим, нахамлю Холину-Волину. Нет, нет, отрезано. Молчу.
Я понимал: оба врача убивают скучноватые праздничные часы, которые им приходится провести здесь по долгу службы. Они попросту переводят стрелки. Человек пьет — время идет. А заодно пусть, мол, и братья повидаются. До них не доходила небрежность, если не вульгарность, их доброго действа. (Молотком постукивали по микроскопу.) Откуда им знать, что к каждому свиданию Веня припоминал для меня из детских наших лет: вырвав из тьмы времен, приберегал кусочек детства для суетного и забывчивого старшего брата. Он отдавал его мне. Обменный интим. Отдавал в ответ на мой принос двух-трех яблок, сыра, свежего хлеба и досужей братской болтовни с воли. А сейчас здесь был не я, а некто в выношенной одежде больного, в тапках на босу ногу. (Веня впервые увидит меня, как свое отражение.)
Холин-Волин, ухмыльнувшись, уже спешил скачущим шагом, чтобы открыть дверь меж отделениями — там слышался звонок. Как легко поладить с Иваном и как мешает этот Холин-Волин, суетный, тщеславный, что за характер! — я смотрел ему вслед: если бы гнусный кандидатишко поскользнулся сейчас на линолеуме и сломал ногу, я с удовольствием отнес бы его на руках до самого лифта.
Веня...
— ... Также и у нас — праздники! Присаживайтесь. И не стесняйтесь, — великодушно предложил ему Иван Емельянович.
— О да. Не стесняйтесь, — жесткий голос пьяного Холина-Волина.
Веня сел на краешек стула. Я-то чувствую, что слово праздники на него давит. (Можно отменить праздник, но нельзя убрать праздничность в людях, в их насмешливых голосах. Венедикт Петрович с опаской оглядывается.) Сидит со мной рядом.
— А Венечке пить, я думаю, нельзя-яя!.. — Это остерегает Холин-Волин.
Я отметил, что слегка пьянею. (Пусть. Мне хорошо.)
— ... Нельзя-яя. Ему сегодня нельзя. Но все остальные това-аа-рищи — разумеется, пьющие!
Звучало как тост.
Иван Емельянович кликнул на помощь: появилась здоровенная, рукастая Адель Семеновна, их, кабинетная, медсестра — теперь она «химичит» со спиртом, наливает-переливает... а как же чуточку соли? вот как! — на кончике ножа — Адель Семеновна сбрасывает в сосуд кристаллики марганцовки с солью, отцеживает, разбавляет, хмыкает, а я не могу оторвать любопытных глаз от ее огромной родинки на шее. (Волна опьянения слишком горяча и сейчас пойдет на убыль сама собой. Все знаю. Сижу, мне хорошо.)
Веня рядом со мной, сидит на выдвинутом (ближе к креслу) стуле. Тих. Свесил голову. Смотрит на свои тонкие пальцы.
- Предыдущая
- 80/126
- Следующая
