Конец света с вариациями (сборник) - Кубатиев Алан Кайсанбекович - Страница 67

– Я по делу, – сказал старик. – Это серьезно.

– Не сомневаюсь. Вы, простите, прослушал, – кто, собственно?

Старик аккуратно, как козырь на последнем круге, выложил перед ним раскрытый паспорт.

– «Васильчиков Иван Корнеевич», – прочитал редактор. – Очень приятно. – Он посмотрел на часы, поджал губы. – Чем могу быть полезен?

Старик поймал его взгляд и какое-то время просто смотрел и молчал. Глаза у редактора были внимательно-стеклянные.

В кабинет прокралась секретарочка, звякнув, поставила между ними подносик.

– Я по поводу фильма, – сказал старик. – Вы, Петр Палыч, его видели? Это ложь, и ложь в квадрате. Я решительно…

– И я, – согласился, вставая, редактор, – и я, тоже решительно. Опаздываю. – Он нажал пальцем на ухо бронзового медвежонка, из спины которого, как копья, торчали две перьевых ручки. – У меня тут человек… Отведете к Чарыгину, я – на вокзал. Пусть – интервью и даст аналитику: на первую и продолжение на шестнадцатой. И мне перезвонит.

Он вышел, на ходу доставая мобильный.

– Никита?.. – донеслось из приемной. – Вот, дорогой, что я тебе галларук индо ралом….

Старик задумчиво подержал на весу чашку, подул и отхлебнул; чай был с медом, пах травами, летом, детством.

Листья громадной африканской пальмы вдруг качнулись на сквозняке.

– Здравствуйте, – сказала пухленькая Свинка. – Это вы к Чарыгину? Нет его, пойдемте со мной. – По дороге она все шмыгала носом и покашливала. – Кондиционеры, – зачем-то объяснила старику, – это из-за них.

В большой комнате, разгороженной столами и кадками, кондиционер был всего один, как раз над столом Свинки. Стоявшая рядом пальма – копия той, редакторской, – трясла листьями, словно в припадке падучей.

– Садитесь. – Свинка пробралась за стол, шмыгнула-хрюкнула, вздохнула: – Рассказывайте, я слушаю.

Старик заговорил – и она, не меняясь в лице, застучала: туки-туки-туки-тук! туки-туки-туки-тук! В какой-то момент ему захотелось даже перегнуться через стол, чтобы понять, пишет она или просто тарабанит по клавишам.

Рядом, у старика за спиной, о чем-то спорили, иногда посмеиваясь. В конце концов он развернулся:

– Молодые люди, вы не могли бы чуть потише!..

На него посмотрели недоуменно, кивнули. Их было трое, на столе разложили какие-то карточки, тыкали пальцами.

– Нет, – повторила одна, – этого не может быть… это бред, конечно. Чтобы сразу по всей стране: вставали, выходили и пропадали. И байки эти про новые звезды – ну откуда они возьмутся, новые-то? Ну ты что, на календарь посмотри-то, не в эпоху легенд живем, да? Говорю тебе, очередная дробинщековская фишка.

– Так он же сам в панике, бюджет не отбили…

– Вот и дергается, креативит. В первый, что ли, раз?..

Ее поддержали, с облегчением и радостью: конечно, мол, что же, мол, еще!..

Свинка кашлянула – на сей раз с намеком.

– Вы остановились на том, что эта лента оскорбляет…

Он закончил свою мысль – уже без прежнего пыла. Увидел себя как будто стороны, как будто чужими рептильими глазами посмотрел: явился старикан качать права, восстанавливать справедливость. А кому она нужна? Вот им – точно нет.

Скомкал финал загодя продуманной речи, просто оборвал на полуслове.

– Я могу идти?

– Подождите минутку. Мариш, передай распечатки!..

Та, за соседним столом, оторвалась от фото, взяла из принтера только что выпавшие листы и протянула старику.

– Распишитесь там, – сказала Свинка, – на каждом. Что с ваших слов записано верно. А то, знаете, некоторые потом претензии… нам теперь велят всегда визировать.

Он расписался, не читая.

– «Васильчиков»? – переспросила Свинка. – А вы, простите, случайно не родственник?..

– Похож?

Она засмеялась:

– Ни капельки! Но знаете, иногда же бывает: родственники, а друг на друга вот совсем… А вы его сын, да? Или внук? Знаете, когда нам в школе о нем рассказывали, я всегда себе представляла не то, как он со зверьми сражался, даже не войну, а как он огонь в осажденный город нес. И вот сколько мимо Марсова ни хожу – всегда мурашки по спине. Не могу понять: как это вообще… жутко, наверное, было. Что вы так смотрите?

– Ничего. Простите, показалось.

Выходя, он еще раз оглянулся. Нет, все-таки не пышненькая девушка, все-таки Свинка.

Показалось.

Ряды надгробий тянулись вдаль – ровные, по-солдатски стройные. Над каждым раскинуло металлические ветви стилизованное изображение чудо-древа.

– Это же так просто, – сказал Крокодил. Они шли к выходу: старик впереди, Крокодил – чуть позади, почему-то все время держась за пределами видимости. – Просто как дважды два… Курить будете, Иван Корнеевич?

Старик мотнул головой.

– Как вам угодно. – Он клацнул портсигаром, затянулся. – Иван Корнеевич, в конечном счете я – все, что у вас есть. Не «осталось» – именно «есть», и было всегда. Не злитесь на них – они не виноваты. Они ценят то, что вы для них сделали, но ценят по-своему. Ваши победы – настоящие победы, ваши подвиги – настоящие подвиги. Только вам они не принадлежат и никогда не принадлежали. Наконец-то вы начинаете это понимать.

– Что там в Африке? – резко спросил старик. Проходивший мимо седоватый мужчина с букетом гвоздик покосился на него и ускорил шаг. – Как жена, как дети?

– Не надо, – сказал Крокодил. – Лучше сразу. Будет больнее, конечно, по-другому и не может… Но лучше сразу. Видите, я и сам уже ухожу от темы; ваше влияние!.. А ведь это так просто. Всего лишь признать. Она улетела нынче утром?

– Я проводил ее до аэропорта, – скупо кивнул старик. – Как будто это могло ее остановить…

– Конечно, не могло. Но конечно, вы должны были попытаться. Только перестаньте себя обманывать: вы никогда ее не любили. Вы же бесстрашный, последнее, что вас испугало, – тот дурацкий умывальник в детстве, – с него-то все и началось. Хрупкая штука – человеческий организм: убегая, упал, ушибся головой… казалось бы… а чем все обернулось. Хуже мины замедленного действия. – Крокодил затянулся, со змеиным шипением выдохнул. – И вот вы стали бесстрашным героем, взрастили в себе это бесстрашие – ну так признайте, что Елена Сергеевна, Лялечка, нужна была вам как символ. Как знак тех времен, когда вы были совсем другим.

– Где твоя тень? – спросил вдруг старик. – Почему ты без тени?

– И поэтому, – спокойно продолжал Крокодил, – вы не хотели, чтобы она улетала. Ваш последний якорь, фигурально выражаясь. После того как остальные ваши соратники ушли, так или иначе… – Старик не оборачивался, но знал, что Крокодил сейчас кивнул в сторону надгробий. – Что у вас осталось? Да и чего, собственно, вы хотите?

– Где твоя тень?!

– Вы хотите признания? Почестей? Были и будут почести, признание, слава. Грех жаловаться, Иван Корнеевич, – вы ведь не бездомный, не валяетесь где-нибудь в подворотне, вымазанный в грязи. Знаменитость, спаситель Петрограда, символ города. Достопримечательность. Но вы ведь желаете большего: чтобы они жили по вашим законам. А это невозможно. Не та точка цикла. – Крокодил помолчал и добавил, как будто с неохотой: – Вам почти удалось. Вы почти смогли, дважды. Зов к приключению, сражение с чудовищем, испытания, помощники, апофеоз, возвращенье, борьба у порога, благо, которое герой приносит с собой… и так два цикла кряду. Вы долго удерживали мир и миф. Но вам захотелось покоя: возраст, болезни… все это очень по-человечески. Слишком по-человечески.

– Где, – задыхаясь, в третий раз повторил старик, – гд-де тв-в-воя т-т-тень?!

– Вы – моя тень, – сказал Крокодил. – Или скоро ею станете. Впрочем, есть и другой путь. Решить, что я – плод вашего воображения. Что мина проснулась и начала тикать – там, в вашей голове. «И все смешалось, – процитировал он, – кони, люди…»

– Тебе не удастся, н-н-нет… Ник-к-когда! Господь-Медведь, да что я вообще?.. Кто же верит Крок-к-кодилу?

– Тот, – спокойно сказал Крокодил, – кто никогда не верил в Медведя.