Десять плюс один - Макбейн Эд - Страница 15

• Предыдущая
• 15/27
• Следующая

– Вы помните Энтони Форреста?

– Нет.

– А Рэндольфа Нордена?

– Рэндольф Норден... Да-да, погодите... он играл роль шведа. Да, помню!

– Мистер ди Паскуале, вы читаете газеты?

– Конечно. “Варьете”, “Голливудский репортер”...

– А ежедневные?

– “Голливудский репортер” и есть ежедневная газета, – ответил ди Паскуале.

– Вы читали, что пишут в газетах о снайпере, который убил шесть человек?

– Конечно.

– Вы знаете, что Рэндольф Норден был...

– Господи! Рэндольф Норден! – воскликнул ди Паскуале, стукнув себя по лбу. – Сладчайший Иисусе! А я и не сообразил! Конечно! Вот черт! Какой-то псих его застрелил, так ведь? И поэтому вы пришли ко мне. Кто это сделал?

– Мы еще не знаем. Я вам сказал про Нордена, потому что вы вспомнили его. Мистер ди Паскуале, можно сказать, что все эти убийства идут по некоему плану...

– Не говорите мне, – прервал его ди Паскуале, подняв глаза к потолку. – Он решил пришить всех, кто играл в этой пьесе.

– Мы тоже начинаем так думать.

– Так я и знал!

– Откуда?

– Малыш, я продавал сценарии, когда вы еще были в колыбели. Другого и быть не может. Есть сумасшедший, который вбил себе в голову, что надо убрать всех, кто играл в этой пьесе. Конечно. Это совершенно очевидно. Он уже убил Хелен Стразерс? Вот это, поверьте, было бы обидно. Великолепная была девушка. Впрочем, трудно сказать, она могла превратиться черт знает во что, постарев... Никогда не знаешь.

– Вы не кажетесь очень обеспокоенным...

– Обеспокоенным? Почему?

– Ну, если он решил убить всех, кто...

– Меня? Вы думаете, что и меня?

– Вы играли в этой пьесе, мистер ди Паскуале.

– Конечно, но... Вот как! – произнес ди Паскуале, серьезно посмотрел на Клинга и спросил: – Вы думаете?

– Это возможно. Вы не знаете, кто бы это мог быть?

– Кто это может быть? Вы говорите, их уже шестеро? Кто? Кого убили?

– Энтони Форрест. Вы сказали, что не помните его.

– Нет, не представляю, кто это...

– Рэндольф Норден...

– Да.

– Бланш Леттиджер...

– Бланш Леттиджер? Нет, не помню.

– Сальваторе Палумбо...

– А, да! Маленький итальянский эмигрант, отличный мужик. Он учил английский на вечерних курсах. Однажды после занятий он случайно зашел на репетицию. Мы искали актера на маленькую роль, не помню какую. И этот парень, который и трех слов не знал по-английски, согласился сыграть. А играл он роль англичанина, понимаете? Было чертовски смешно видеть, как он выходит и начинает говорить, как кокни, с таким итальянским акцентом, что закачаешься. Он был бахвал. И его убили? Жаль. Он был хороший парень. – Ди Паскуале вздохнул. – Кто еще?

– Эндрю Маллиген.

– Да, я читал. Прокурор. Я не представлял, что это тот, из пьесы.

– А вчера вечером Руди Ферстенмахер.

– Это пять, – сказал ди Паскуале.

– Нет, шесть, – сказал Клинг. – Норден, и Форрест, и Леттиджер, и маленький итальянец – это четыре. Еще Маллиген и Ферстенмахер. Итого шесть.

– Именно так, шесть. Вы правы.

– Вы можете немного рассказать о пьесе?

– Мы играли по системе круговой сцены, – объяснил ди Паскуале. – Мы были тогда желторотиками, вы ведь знаете все эти любительские штучки. Все, кроме маленького итальянца... Как его звали?

– Палумбо.

– Ну да. Ему, должно быть, было около тридцати пяти. Все остальные – просто ребятишки. Совсем неудачная была постановка. Но Хелен Стразерс, которая играла одну из проституток... Интересно, что с ней стало?

– Мы еще ищем. Может, она вышла замуж, вы не знаете? Или уехала из города?

– Я ее больше не видел. Может, иногда в коридорах, между лекциями – “привет, пока”. Вот и все.

– Вы закончили Рэмси, мистер ди Паскуале?

– Да. А ведь когда заговорю, то и не подумаешь, а?

– Вы говорите очень правильно.

– Да ладно уж, нечего меня умасливать. Я ведь знаю, как я говорю. Что вы хотите, в кино полным-полно продавцов. Если бы я начал разговаривать, как интеллектуал, им было бы не по себе. Они хотят, чтобы и я разговаривал, как продавец кальсон. Вот я и говорю так. – Он пожал плечами. – Вы знаете, я ведь всего Чосера помню наизусть. Но этим киношникам начхать на Чосера. Попробуйте процитировать что-нибудь продюсеру – он вызовет “скорую”, и на вас наденут смирительную рубашку. Да, я получил диплом, сдал экзамены в июне сорок второго.

– Вы воевали, мистер ди Паскуале?

– Нет. Прободение барабанной перепонки.

– Что еще вы можете сказать о пьесе?

– А что вы хотите услышать? Это была студенческая постановка. Распределили роли, репетировали, сыграли, подвели итог, и все – конец главы.

– Кто был постановщиком?

– Руководитель курса. Даже не помню, как его... Нет, не он. Это был профессор Ричардсон, точно! Забавно, как все всплывает в памяти, а? Как подумаешь, что прошло больше двадцати лет... – Ди Паскуале замолчал. – Вы полагаете, что кто-то пытается... – Он пожал плечами. – Знаете, двадцать лет – это срок. Я хочу сказать, здорово же надо ненавидеть, чтобы помнить все двадцать лет!

– Вы не помните, были ли какие-нибудь инциденты во время репетиций?

– Да ничего особенного. Вы же знаете, что такое актеры, даже профессионалы – всегда только “я”, “я”, “я”. А любители еще хуже. Но, насколько я припоминаю, ссор или чего-то в этом роде никогда не было. Ничего такого, что могло бы длиться двадцать лет.

– А профессор Ричардсон? Вы с ним ладили?

– Да. Безобидный тип. Ничего в голове, но безобидный.

– Итак, вы не знаете, что могло бы послужить причиной такой жестокой реакции?

– Честное слово, нет. – Ди Паскуале немного подумал. – Вы и вправду думаете, это этот парень хочет убить нас всех?

– Этой вероятностью мы не можем пренебречь.

– Хорошо, а что же мне делать? Вы приставите ко мне охрану?

– Если хотите.

– Пожалуй.

– Тогда так и сделаем. И еще одно... – сказал Клинг.

– Знаю. Не уезжать из города.

Клинг улыбнулся:

– Как раз это я и собирался сказать.

– Естественно. Что еще вы могли сказать... Я давно этим делом занимаюсь, малыш. Я прочел все сценарии, видел все фильмы. Не надо быть волшебником... для того, чтобы понять: если кто-то решил убрать всех действующих лиц какой-то пьесы, то это вполне может быть кто-то из самих актеров. Когда вы пришлете кого-нибудь?

– Через полчаса полицейский будет здесь. Вы должны знать, что до сих пор преступник стрелял неожиданно и всегда издалека. Не знаю, так ли уж поможет охрана...

– Лучше так, чем никак, – прервал его ди Паскуале. – Скажите, милейший, я вам больше не нужен?

– Нет, я думаю...

– Отлично, малыш, – сказал ди Паскуале, провожая его к дверям. – Если вы не возражаете, я чертовски тороплюсь. Парень, с которым я говорил, должен мне перезвонить, а еще у меня на столе лежит куча всяких бумаг и ждет меня. Так что спасибо за визит, спасибо за все. Жду вашего полицейского, хорошо? Рад был познакомиться, не расстраивайтесь и до скорого, хорошо?

И дверь закрылась за Клингом.

Дэвид Артур Коэн был маленьким ершистым человечком, который зарабатывал на жизнь, строя из себя весельчака. Его контора состояла из единственной комнаты на 15-м этаже, где он принял детективов. Коэн усадил их и крайне раздраженно спросил:

– Вы по поводу этих убийств, да?

– Да, мистер Коэн, – ответил Мейер.

Коэн покачал головой. Он был худ, карие глаза глядели страдальчески. Он был почти так же лыс, как Мейер, и оба они, сидевшие по разные стороны от Кареллы и разделенные столом, были похожи на бильярдные шары, ждущие, когда опытный игрок выберет наилучший способ ввести их в игру.

– Я подумал об этом, когда убили Маллигена, – сказал он. – Я сразу узнал имена, но только смерть Маллигена открыла мне глаза, и я сообразил, что нас всех хотят убить.

– Вы это поняли, когда был убит Маллиген? – переспросил Мейер.

– Именно.

• Предыдущая
• 15/27
• Следующая