Озорство - Макбейн Эд - Страница 28

• Предыдущая
• 28/75
• Следующая

— Но только не в ту ночь.

— Простите?

— Вы сказали нам, что позвонили в полицию около полуночи.

— Да, потому что Питер не вернулся домой.

— Вы его ждали?

— Да. То есть, я лежала в постели. Я знала, что он должен вернуться домой, и поэтому не спала. Вы это хотите знать?

— Да. Я думал, что вы проснулись, мне и в голову не пришло, что вы могли сидеть в гостиной или в другой комнате.

— Да, я проснулась, — подтвердила она. — В постели.

— Но он не вернулся, и вы позвонили в полицию.

— Да.

— Вы сказали, что это было около полуночи.

— Мне кажется, это было точно в полночь. Били часы.

Те самые, которые висят в гостиной.

— Видели ли вы когда-нибудь прежде в его шкафу банки с красками? До того дня, когда мы их нашли?

— Никогда.

— У вас свой шкаф?

— Да.

— Вы ничего не вешали в его шкаф? Ничего не клали туда?

— Никогда.

— Следовательно, те банки оказались для вас такой же неожиданностью, как и для нас.

— Полной неожиданностью.

— Он не занимался живописью или просто рисованием, а?

— Нет. У него к этому не было никаких способностей.

— Или деревообработкой? Может быть, он собирался что-нибудь красить?

— Нет. Ничего этого не было.

— Я скажу вам вот что, — сказал Клинг. — Трудно поверить, что ваш муж был одним из этих писак... пачкунов, но я не могу придумать больше никакой другой причины, которая привела его на улицу Харлоу. А не живет ли кто-нибудь из ваших друзей на улице Харлоу?

— Нет.

— А я так не думаю. Прилегающий к эстакаде район не из лучших. — Он задумался на мгновение, посмотрел на нее и произнес:

— Миссис Уилкинс, я понимаю, в прошлый раз мой коллега был несколько бестактен, но, тем не менее, я должен спросить: есть ли у вас какие-нибудь основания полагать, что у вашего мужа была другая женщина?

— Женщина, которая живет на улице Харлоу? — спросила Дебра, рассердившись.

— Не обязательно там, — спокойно произнес Клинг.

— У меня нет никаких оснований так думать, — заявила Дебра.

— Есть ли у вас хоть какая-нибудь догадка, почему он оказался у той стены на улице Харлоу?

— Никакой.

— Стены, покрытой пачкотней.

— Ума не приложу, почему он туда пошел.

— В дождь.

— В дождь, — повторила она. — Он сказал мне, что вернется домой сразу же после кино. Он сказал мне, что будет дома в начале двенадцатого. Понятия не имею, как это случилось, что он закончил свою жизнь... в дождь... на улице.

— Никакого понятия, — сказала Дебра и заплакала.

Клинг ждал, когда она выплачется.

— Простите, — сказала она.

— Ничего, — успокоил он ее, — я знаю, как трудно...

— Дебра!

Мягкий, учтивый голос, стеснительный, ненавязчивый.

Клинг обернулся и увидел стройного мужчину ростом около 180 см, в коричневом костюме, коричневых ботинках, застегнутой на все пуговицы рубашке и галстуке в золотую и коричневую полоску. Около 35 лет, определил на глаз Клинг.

От его некрасивого, простого, скуластого лица веяло надежностью. Усатый очкарик. Из-за стекол очков смотрели глаза цвета лесных орехов. Смотрели с таким выражением, что казалось, он вот-вот заплачет. В них была несказанная печаль, невыносимое горе. Он снова заговорил. Его голос звучал кротко, словно он молился в церкви.

— Я должен уйти, Дебра, — проговорил он.

Он протянул ей обе руки. Взял ее руки в свои.

Она кивнула головой.

Они обнялись.

Она снова заплакала.

— Не знаю, что мы будем делать без него, — сказал он и прижал ее к своей груди. Она уткнулась в его плечо, слезы ручьями текли по ее лицу.

— Если у вас возникнет нужда во мне, непременно звоните, — произнес он, отступив от нее на длину вытянутой руки и глядя на ее заплаканное лицо. — Договорились?

— Да, — ответила Дебра. — Благодарю вас, Джефф.

— Звоните мне, — повторил он, похлопал ее по руке, кивнул на прощанье Клингу и начал пробираться сквозь толпу печальных гостей к выходу.

— Компаньон моего мужа, — сказала Дебра. — Джефф Кольберт. Не знаю, что бы я делала без него. Изумительный человек.

— Миссис Уилкинс, — проговорил Клинг. — Я скажу вам то же самое, что и он. Звоните мне. Если вам придет в голову какая-нибудь догадка, пусть самая незначительная на ваш взгляд, позвоните мне, — он вынул из кармана бумажник, нашел в нем визитную карточку и протянул ей. — В любое время дня или ночи, — продолжал он. — Ваше сообщение непременно передадут мне.

— Благодарю вас, — сказала она.

— Меня или моего коллегу легко найдут, — прибавил Клинг и подумал: «Интересно, куда запропал этот чертов Паркер?»

Тедди не виделась с Эйлин Берк с тех пор, как подруга начала над собой работать. За это время Эйлин чудесным образом изменилась. Не было больше суматошной сыщицы, которая, казалось, не умела сочетать службу с личной жизнью. Была уверенная в себе женщина, прекрасно державшаяся на волнах житейского моря. Она сидела, в синих джинсах и зеленой, под цвет ее глаз, спортивной куртке, напротив Тедди за столиком в китайском ресторанчике, куда они зашли, чтобы побыть вместе. Ее руки быстро мелькали, она умела немного объясняться жестами.

— Ради тебя, — знаками показала она. — Ведь мы же подруги.

Ее язык жестов был неуверенным, но она старалась. Как и большинство людей, изучающих иностранные языки, — к ним можно отнести и язык глухонемых — Эйлин понимала лучше, чем говорила. Тедди это было приятно, ей нужно было так много рассказать подруге. Обе женщины привлекли бы к себе внимание, даже если бы они и разговаривали, как все люди. Но ни одна из них об этом не думала. Каждая из них была по-своему поразительно красива в ирландском вкусе. Огненно-рыжая Эйлин с прекрасным цветом лица и черноволосая, темноглазая Тедди. Они переговаривались жестами через стол — Эйлин не слишком быстро, хотя она и старалась — и это заинтриговало китайцев, заполнивших в этот обеденный час зал ресторана.

Тедди рассказывала ей о том, что произошло накануне за воротами клиники. Эйлин наблюдала за ее пальцами, которые двигались гораздо медленнее, чем когда она разговаривала с мужем и детьми, но полыхавшие ярким огнем глаза лучше всяких слов передавали ее волнение при воспоминании о том событии. Люди, организовавшие защиту клиники, рассказывала Тедди, рекомендовали воздерживаться от контакта с нападавшими и вести себя так, чтобы не допустить обострения конфликта.

Ирония не была чужда ей. И Эйлин тоже. Тедди не могла отвечать на насмешки завывавшей вокруг нее толпы, даже если бы и хотела.

— Я стояла, а кровь текла по моему лицу, — показывала она пальцами.

...текла по ее шее, плечам, за воротник майки. Не отрываясь, она смотрела в глаза священника. Это он инициировал словесные оскорбления, управлял вопящей беснующейся толпой, как церковным хором. Тедди считывала оскорбления с его губ, видела искаженные лица его сообщников. Вся шумовая атака разбилась о нее, но нападавшие этого не знали. Ее глухие уши ничего не слышали, и шум не проникал в ее сознание.

Но даже если бы она слышала, она бы не отступила.

В тот день защитники клиники стояли плечом к плечу с ней, и их горевшие гневом глаза были устремлены на толпу, чье неистовство, казалось, разжигалось безмолвием Тедди. Ее взгляд был неподвижен, рот сжат, она пристально смотрела на лицо священника, залившего ее кровью. А за его спиной синело небо. Такое синее, какого еще не было той весной.

«Убийцы, дайте детям жить! Убийцы, дайте детям жить!»

— Сукины дети, — произнесла Эйлин и попыталась представить свои слова жестами, но Тедди уже считала их с ее губ.

И снова замелькали ее пальцы:

— Двадцать минут они...

...пытались вызвать ее на ответные действия, девять человек, стоявших тесным полукругом, изводя ее криками и насмешками. Кровь запеклась вокруг ее глаз, в раковинах ее неслышащих ушей, в уголках губ. Майка с надписью ЗА СВОБОДНЫЙ ВЫБОР пропиталась кровью и из синей стала пурпурной.

• Предыдущая
• 28/75
• Следующая