Операция "Немыслимое" (СИ) - Бондарь Дмитрий Владимирович - Страница 31

Я сам, даже после какой-никакой подготовки, оказавшись здесь, понял, что буду выглядеть белой вороной в глазах окружающих, пока не свыкнусь с их образом жизни. Думаю, это знал и Павлов, заставивший нас вживаться в американскую жизнь целый год на ферме Сэма Батта.

Точно так же выглядело бы большинство из того, что снималось в Союзе — глупо и нелепо.

Представив американизированные картины Гайдая, я вообще расстроился. Здесь они вполне могли бы сойти за сюр, вызванный употреблением тяжелых наркотиков и остались бы непонятыми никогда. Слишком эти фильмы были советскими, слишком много в них было из другой реальности. Получалось, что тотальная голливудизация советского кино не может пойти на пользу. И не грозит ему никогда.

— Вот видишь, — довольно хмыкнул Серый, правильно расценив мое молчание.

— "Пираты двадцатого века"?

— Ты хочешь, чтобы мастера из Голливуда, создатели концепции боевика, взяли в обработку третьесортный по местным меркам сценарий? Ну, не знаю. Может и возьмут, только смотреть его будут в том лишь случае, если герои будут американцами. Однако я платить за такое точно не стану. Не торопись, не нужно пытаться успеть все сразу. Я уверен, что Зельц свое дело знает. Он два месяца изводил меня своим видением и убедил, что сможет вытянуть проблему. Сейчас он создал четыре независимые продюсерские компании в Калифорнии и стал довольно известен среди киношников. Денег на это уходит без счету, но, думаю, оно того стоит. Кроме тех фильмов, что я назвал, он еще делает несколько по американским сценариям — вполне себе нейтральным. Про говорящую собаку, про каких-то зомби, ну и еще кое-что, я признаться не слежу пристально — у тех фильмов небольшие бюджеты в пределах пятнадцати миллионов, для массы, для галочки сойдет.

— А у "Зорь"?

— А у "Зорь" — девяносто. Хорошее кино получилось. Я смотрел смонтированный, но не озвученный вариант. Трогательно. Ты прилетай на премьеру в Нью-Йорк. Хочешь — по приглашению, а можешь ко мне приехать, будет копия и… насладишься.

— Обязательно буду, — пообещал я.

— И походи по Лондону пешком — за полгода, что ты торчал в Азии, многое поменялось.

Он положил трубку.

А я последовал совету, накинул макинтош и, прихватив Тома, пошел смотреть на обещанные изменения.

Я ожидал всего, чего угодно вплоть красных растяжек над Оксфорд-стрит, но ничего подобного не наблюдалось. Красными были только привычные телефонные будки, автобусы и здоровенные тумбы-почтовые ящики.

Изменения оказались на афишах.

Театральные труппы из Киева, Воронежа, Ленинграда, оркестры разных филармоний, балет, опера, цирк, оперетта — все более-менее значимые подмостки Лондона обязательно ждали в гости советских артистов. Но выглядело все это как-то не привычно, чего-то не хватало.

Я долго приглядывался и не мог понять — чего не хватает, пока Том не решил высказаться:

— В этом году в Англии и Франции прямо нашествие коммунистов. Они и раньше здесь бывали, но теперь их стало слишком много. Я понимаю — перестройка, мир, взаимопонимание, но еще больше я теперь понимаю, почему им там в России жрать нечего — ведь все только и делают что танцуют, да поют. Ну и танки красят в сибирских лагерях. Ни разу не видел ни одного русского бизнесмена, если не считать вашего Карнауха и его банду. Они там вообще, в своей Сибири, работают?

Я улыбнулся его простоте, а он, приняв эту улыбку за поощрение, продолжил:

— Только что-то бледно Иваны в этом году выступать собираются. Без национального колорита. Разве могут они показать еще что-то?

Я оглянулся на афишу и точно: ни одной балалайки-кокошника-гармошки-шаровар или, на худой конец, медведя! Все строго и академично, но и без погон, и это выглядело странно. Будто у кого-то в Союзконцерте- или как там называлась эта структура, организующая культурный обмен — включились мозги. Этнография это хорошо и замечательно, но всему должна быть какая-то мера. Ведь мир уже изрядно устал от стройных рядов советских военных, в стотысячный раз исполняющих что-то непередаваемо-патриотическое, от вертящихся юлой красоток в расшитых петухами рубахах, от бесноватых хлопцев, заходящихся в экстазе от доставшего их самих гопака.

— Мир меняется, Том, — ответил я. — Интересно только, покупают люди билеты на русских теноров?

— Джеймс говорил, что при цене на билет всего лишь в восемнадцать фунтов у них настоящий аншлаг. Итальянские тенора стоят втрое дороже. А поют так же.

Кто такой Джеймс, я понятия не имел, но если ему верил Том, то почему бы не поверить мне?

— Нужно будет как-то выбраться, — сказал я, останавливаясь у билборда с шестифутовым лицом Магомаева. — Закажи, Том, ложу в Ковент-Гардене, посмотрим, чем нас удивят русские.

Том пожал плечами:

— В театр набьется куча народа из предместий, многие хотят услышать оперу для бедных. Я слышал, в Лондоне скоро будут Каррерас и Доминго. Может быть, лучше…

— Я хочу послушать Атлантова, Том.

Том кивнул:

— Хорошо, я постараюсь. Прохладно сегодня, не находите, сэр?

Мне иногда кажется, англичане готовы говорить о погоде сутками. Я давно просек, что собственно погода их не интересует, потому что в Британии никогда не происходит ничего экстраординарного. Погода для англичанина это прежде всего ее ощущение и разговор о ней — только лишь метод определения настроения собеседника. Согласится он с твоим ощущением погоды и значит, все о'кей, вы на одной волне. Скажет, что все совсем наоборот, и можно сворачивать разговор — вы ни о чем нормально не поговорите. Причин несогласия может быть множество: от плохого самочувствия до выраженной антипатии, однако выяснять их — значит лезть в частную жизнь, а это самый тяжелый грех и никто во всем Альбионе не любит Ноузи Паркеров. Прямо об этом никто не скажет, ведь достаточно обсудить погоду, чтобы понять, насколько велико к вам расположение.

— Да, Том, я тоже озяб. Наверное, стоит вернуться.

За последние годы я налетал столько миль, что еще одна пара-другая тысяч практически никак не сказалась бы на общей статистике. И все равно последние три с небольшим тысячи от лондонского Нортхолта до Оттавы стали особенными, потому что впервые я летел на собственном самолете. Новенький Falcon 50, так долго ожидаемый, вызвавший множество споров с Луиджи, с первого взгляда показался мне воплощенной детской игрушкой. Маленький реактивный самолетик о трех двигателях, всего по семь иллюминаторов с каждого борта, с тесноватым салоном длиной в восемь ярдов, вместившим только четыре просторных кресла и широкий диван — все из светло-серой кожи в тон обивке, он не выглядел способным пролететь заявленные шесть с половиной тысяч километров. Но все равно он был настоящим чудом, обладание которым было бы несбыточной мечтой любого мальчишки от французского Бреста до советского Магадана.

Задержка покупки на почти год произошла по причине прозаической: немного подумав о налогообложении, оптимизации расходов и доходов, Луиджи посоветовал не мелочиться, а открыть нормальную авиакомпанию, которая целиком принадлежала бы мне. И после некоторого раздумья я с ним согласился. И открыл компанию-лоукостера, первую компанию такого рода в Европе, приписанную к барселонскому аэропорту El Prat и обслуживаемую русско-индийскими экипажами. Если бы в Андорре можно было найти какой-нибудь аэропорт, компания "Andorra Airlines" была бы зарегистрирована там, но Пиренеи не могут похвастаться ровным рельефом, располагающим к строительству подобных сооружений. Впрочем, дорога в Андорру-ла-Велла из Барселоны ощутимо сократилась: четыре французских вертолета превратили двухсоткилометровый извилистый горный серпантин в прямую дорогу длиной меньше чем в сотню миль.

Помимо этих вертолетов авиакомпания владела парком самолетов в двадцать штук, в основном турбовинтовых французских ATR и по паре Airbus 310 и Boeing 737. Из Барселоны планировались регулярные рейсы во все европейские столицы, но пока летали только в Париж, Мадрид и Рим. Экипажи набирались в Союзе, Индии и Бразилии и обходились гораздо дешевле местных даже с учетом обязательного переобучения. Наземная база тоже была укомплектована русскими, украинцами и молдаванами. При этом убивались два зайца: советские летчики практически знакомились с новейшими достижениями международной авиамысли, а обслуживающие самолеты механики, в числе которых оказались парни из контор Туполева и Ильюшина, получали возможность ощупать руками каждый винтик в самолете.