Звездный хирург - Уайт Джеймс - Страница 25

Всякий раз, стоило ему только подумать о том, что грандиозное сооружение, призванное служить идеалам гуманности и медицины, превращено в средство уничтожения и губит то, что должно оберегать, Конвей приходил в раздражение, ему становилось грустно и противно. Порой он с трудом удерживался от того, чтобы не поделиться своими чувствами с окружающими.

С начала эвакуации прошло пять недель. Конвей обедал с Манноном и Приликлой. В главной столовой было немноголюдно, за столиками мониторов в зеленой форме было гораздо больше, чем инопланетян, которых, впрочем, на сегодняшний день насчитывалось двести с лишним. Именно об этом и шел спор у Конвея с его друзьями.

– По-моему, – говорил он, – мы попросту бросаемся жизнями и разбазариваем медицинский опыт. Раненые, которые поступают в госпиталь, сплошь мониторы и земляне. Иными словами, инопланетян-пациентов у нас не осталось, а потому следует разослать по домам и врачей. Включая присутствующих, – он с вызовом поглядел на Приликлу и повернулся к Маннону.

Тот отрезал кусок бифштекса, нацепил его на вилку и поднес ко рту.

Поскольку у доктора Маннона появилась возможность стереть мнемограммы ЛСВО и МСВК, мясо перестало вызывать у него отвращение. За прошедшие пять недель он заметно прибавил в весе.

– Для инопланетян, – проговорил он, – инопланетяне – мы с вами.

– Не сбивайте меня, – буркнул Конвей. – Вы понимаете, я возражаю против бессмысленного героизма.

– Но героизм почти всегда бессмысленен, – Маннон приподнял бровь, – и является весьма заразной болезнью. Мне кажется, в нашем случае первопричина – решение мониторов защищать госпиталь. Мы ощущали себя обязанными остаться и приглядывать за ранеными. По крайней мере некоторые из нас, или я ошибаюсь? Разумнее всего было бы, конечно, улететь, – продолжал Маннон, глядя не то чтобы на Конвея, но и не совсем в сторону, – и никто бы нас ни в чем не упрекнул. Но бывает так, что разумные, логически мыслящие существа, твои коллеги или даже друзья начинают строить из себя героев. Они остаются тут из опасения, что приятели обвинят их в трусости, – такие, как они, скорее умрут, чем уронят себя, неважно – наяву или в фантазиях, в глазах близких или знакомых.

Конвей почувствовал, что краснеет, но промолчал.

Маннон неожиданно усмехнулся.

– А что, тоже своего рода героизм, – заявил он. – Если можно так выразиться, смерть от бесчестья. Оглянитесь-ка вокруг: героев здесь как собак нерезаных. И, вне сомнений, инопланетяне, – он искоса поглядел на Приликлу, – остались в госпитале по тем же причинам, что и люди. Кроме того, я подозреваю, им хочется доказать, что героизм – отнюдь не исключительная привилегия землян-ДБДГ.

– Понятно, – пробормотал Конвей. Лицо его горело. Ясно было, что Маннону известно: он остался в госпитале лишь из-за того, что иначе Мэрчисон, О'Мара и сам Маннон разочаровались бы в нём и стали бы его презирать. Да, а сидящий напротив Приликла, должно быть, читает его эмоции как открытую книгу. Никогда ещё Конвею не было так скверно.

– Вы правы, – подал голос Приликла, аккуратно вонзая вилку в горку спагетти у себя на тарелке и помогая себе двумя жвалами, – если бы не пример ДБДГ, я бы улетел из госпиталя на втором корабле.

– На втором? – переспросил Маннон.

Приликла выразительно взмахнул макарониной.

– Во мне иногда проявляются зачатки храбрости.

Прислушиваясь к разговору, Конвей подумал, что честнее всего было бы признаться друзьям в собственной трусости; однако он догадывался, что подобное заявление приведет их в ненужное замешательство. Они наверняка разбирались в его характере и потому каждый по-своему пытались дать понять, чтобы он не слишком переживал. Кстати говоря, переживать действительно было глупо, поскольку транспортных кораблей больше не ожидалось, то есть оставшемуся персоналу госпиталя предстояло поголовно стать героями – по доброй воле или силою обстоятельств. Тем не менее, Конвею казалось несправедливым, что почти все принимают его за мужественного, преданного идеалам врача, каковым он на самом деле не является.

Но прежде чем он успел что-либо сказать, Маннон круто сменил тему обсуждения. Он пожелал узнать, где находились доктор Конвей и медсестра Мэрчисон в четвертый, пятый и шестой дни эвакуации. Он утверждал, что оба вышеназванных лица пропадали из вида в одно и то же время, и принялся перечислять возможные объяснения – живописные, волнующие и едва ли вероятные физически. Вскоре к нему присоединился и Приликла, хотя сексуальное поведение двоих ДБДГ могло представлять для бесполого ГЛНО лишь академический интерес. Конвей отбивался, как мог.

И Приликла, и Маннон знали, что Мэрчисон и Конвей, наравне с сорока другими медиками, не выходили из операционных на протяжении едва ли не шестидесяти часов, поддерживая силы исключительно за счет инъекций стимулятора. Эти инъекции, естественно, не могли пройти бесследно, и потому Конвею, как и всем остальным, пришлось на трое суток, пока организм восстанавливался от истощения, улечься в постель. Некоторые врачи просто падали на пол, утомленные до такой степени, что готовы были умереть на месте. Их развозили по специальным палатам, где медицинские роботы делали им массам сердца и искусственное дыхание и кормили через систему кровообращения.

Однако каким-то образом получилось, что Конвея и Мэрчисон не видели все эти три дня ни вместе, ни раздельно – то есть вообще.

Конвея спасла от незавидной участи допрашиваемого сирена тревоги. Он вскочил и ринулся к двери, следом пыхтел Маннон, а Приликла поржал впереди на своих полуатрофированных крылышках, которые держали его в воздухе благодаря антигравитаторам.

Чтобы ни случилось – галактическая ли война, разверзнутся ли небеса или разразится ли новый всемирный потоп, подумал Конвей, направляясь к своим палатам, Маннон никогда не упустит случая зацепить кого-нибудь или пощекотать кому-нибудь нервы и прилипнет так, что не оторвешь. Поначалу склонность коллеги ко всякою рода выдумкам и домыслам раздражала Конвея, но мало-помалу он сообразил, что Маннон тем самым лишний раз доказывает ему: мир не погиб, космический госпиталь – не столько сооружение, сколько состояние души – существует и будет существовать, пока в живых остается хоть кто-то из его зачастую эксцентричного, но толкового и квалифицированного персонала.

Когда Конвей добрался до палат, сирена – постоянное напоминание о том, что, быть может, ожидает их всех, – умолкла. Над двадцатью восемью занятыми койками были установлены кислородные палатки с генераторами воздуха – на случай, если в палату проникнет космический вакуум. Дежурные – тралтан, нидианин и четверо землян – торопливо облачались в скафандры.

Конвей последовал их примеру, проверил герметизацию, но лицевой щиток опускать не стал. Он быстро осмотрел раненых, похвалил старшего санитара-тралтана и отключил систему искусственной гравитации.

Перебои с питанием, которые были обычным делом, когда госпиталь подвергался нападению или отвечал на него огнем, могли привести к тому, что гравитация начинала прыгать от полутора к двум g, а с учетом того, что среди раненых большинство составляли пациенты с переломами, это было крайне нежелательно. Лучше было обойтись вообще без гравитации.

Теперь, после принятия всех доступных мер предосторожности, оставалось только ждать. Чтобы отвлечься от мыслей о том, что творится снаружи, Конвей ввязался в спор между тралтаном и нидианином относительно того, насколько оправдана модификация главного транслятора. Личные трансляторы были, так сказать, ответвлениями, дополнительными извилинами могучего электронного мозга, который осуществлял перевод с языка на язык и с момента окончания эвакуации практически бездействовал. Узнав о том, командующий флотом мониторов Дермод распорядился перепрограммировать неиспользуемые ячейки на решение тактических задач и проблем тылового обеспечения. Мониторы уверяли, что на качестве перевода это никак не скажется, однако санитары все же беспокоились. А вдруг, заявили они, все инопланетяне заговорят разом, что тогда? Конвей хотел было заметить, что, по его мнению, все инопланетяне, а в особенности медсестры и санитары, говорят не переставая, поэтому опасность невелика, но не сумел придумать, как потактичнее выразить свою мысль.