Дураки умирают - Пьюзо Марио - Страница 58

• Предыдущая
• 58/125
• Следующая

Я часто задерживался с ним допоздна в дни сдачи книжного обозрения в печать, потом мы обедали, пропускали по стаканчику-другому, и он отправлялся к очередной подружке. Всякий раз он пытался найти подружку и мне, но я говорил ему, что всем доволен в семейной жизни. Он, однако, не отставал. «Тебе все еще не надоело трахать свою жену?» — не уставал спрашивать он. Совсем как Калли. Я не отвечал, просто игнорировал вопрос. Его это не касалось. Тогда Озано качал головой и говорил: «Ты — десятое чудо света. Женат уже сотню лет и все трахаешь жену». Случалось, я удостаивал его раздраженным взглядом, и он добавлял, цитируя незнакомого мне автора: «Злодей тут не нужен. Время — враг». Эту цитату, свою любимую, он повторял часто и по разным поводам.

Работая у Озано, я приобщился к литературному миру. Мне всегда хотелось войти в него. Я думал, что там никто не ссорится и не выторговывает себе лучшие условия. Эти люди создавали литературных персонажей, которые вызывали всеобщую любовь. И мне представлялось, что создатели во многом походят на свои творения. На самом деле выяснилось, что литературный мир ничем не отличается от любого другого, разве что более безумный. Озано ненавидел всех этих людей. И читал мне на эту тему целые лекции.

— Единственный, кто требует особого отношения, это романист, — вещал Озано. — Все остальные — шваль. Авторы коротких рассказов, сценаристы, поэты, драматурги, гребаные литературные журналисты. Все мишура. Одна видимость. Никакой крепкой основы. А основа необходима, если ты пишешь роман. — Тут он делал какие-то пометки в лежащем на столе блокноте, и я понимал, что в следующем номере появится эссе об этой самой основе, без которой не бывает романистов.

Бывало, что он обрушивался на критиков и рецензентов. Если тираж падал, Озано во всем винил их.

— Конечно, эти говноеды умны, конечно, с ними интересно поговорить. Но они не могут написать ни одного достойного предложения. Они напоминают заик. По полчаса цедят одно слово.

Каждую неделю Озано публиковал на второй странице собственное эссе. Писал он блестяще, остроумно и едко, так что с каждым эссе врагов у него только прибавлялось. Один раз он высказался в защиту смертной казни. Указал, что на любом общенациональном референдуме за смертную казнь высказалось бы абсолютное большинство населения. А против выступил бы только элитарный слой общества, вроде читателей книжного обозрения, которому и удалось кое-где отменить смертную казнь. Он заявлял, что это деяние — заговор власть имущих. Он заявлял, что это государственная политика — выдать преступникам и беднякам лицензию на грабеж, нападение, изнасилование и убийство среднего класса. Что именно так государство позволяет своим гражданам, стоящим на нижних ступеньках социально-экономической лестницы, стравливать пар и не превращаться в революционеров. В высших государственных эшелонах подсчитали, что для общества это меньшая цена. Элита живет в безопасных районах, посылает детей в частные школы, нанимает частных охранников, а потому может не опасаться мести обманутого пролетариата. Он высмеивал либералов, утверждающих, что человеческая жизнь священна и государственная политика смертной казни является нарушением права человека на жизнь. Мы — те же животные, писал он, и относиться к нам надо, как к слонам, которых в Индии казнили, если те убивали людей. Он полагал, что слон в гораздо большей степени достоин снисхождения, чем наркоманы-убийцы, которым на пять-шесть лет обеспечивали комфортные тюремные условия, прежде чем выпускали на улицы, чтобы они вновь убивали средний класс. Он указывал, что англичане — самый законопослушный народ в мире, что английские полицейские даже ходят без оружия. Но при этом напоминал, что в Англии даже в девятнадцатом веке казнили восьмилетних детей за кражу кружевного носового платка. И делал вывод, что такие жесткие меры, искоренив преступность и защитив собственность, привели к созданию политически активного рабочего класса и установлению социализма. Одним своим предложением Озано особенно разъярил читателей: «Мы не знаем, является ли смертная казнь эффективным средством устрашения, но мы можем утверждать, что казненный человек больше убивать не будет».

Эссе он закончил, похвалив правителей Америки за их мудрость: низшие слои общества, получив лицензию на убийство, отказались от революционной борьбы.

Эссе было скандальным, но написал его Озано блестяще, и все его выводы казались очень логичными. Редакцию завалили сотнями писем самые известные представители интеллектуальной элиты. Некая радикальная организация собрала под своим письмом подписи самых известных писателей Америки. В нем содержалась просьба к издателю немедленно уволить Озано с поста главного редактора книжного обозрения. Озано не преминул опубликовать письмо в следующем выпуске еженедельника.

Но он был слишком знаменит, чтобы его уволили. Все с нетерпением ждали завершения работы над его «великим» романом. Тем самым, который гарантировал ему получение Нобелевской премии. Иногда, когда я заходил к нему в кабинет, он что-то писал на длинных желтых листах бумаги, которые при моем появлении тут же убирал в ящик, и я знал, что он прервал работу над книгой его жизни. Я не задавал ему вопросы о романе, а он сам ничего не рассказывал.

Несколько месяцев спустя он снова влип в историю. В эссе на второй странице еженедельника процитировал исследования, показывающие, что стереотипы не так уж далеки от истины. Что итальянцы — прирожденные преступники, что евреи умеют делать деньги лучше, чем кто бы то ни было, они — лучшие скрипачи и доктора и при этом чаще всего сдают родителей в дома престарелых. А ирландцы, благодаря то ли особому обмену веществ, то ли диете, пьяницы и гомосексуалисты, подавляющие в себе этот порок. И так далее. Сколько же было криков! Но Озано это не остановило.

По моему разумению, у него совсем съехала крыша. В одном из выпусков он отдал первую страницу под рецензию книги о вертолетах, которую написал собственноручно. Вертолеты по-прежнему сводили его с ума. Они заменят автомобили, и тысячи акров земли, скованных асфальтом дорог, вновь вернут природе. Они помогут укреплению родственных связей, потому что время, затраченное на дорогу к родственникам, существенно сократится. Озано не сомневался, что автомобили вскорости вымрут как мамонты. Может, потому, что ненавидел автомобили. На уик-энды в Хэмптонс он летал на зафрахтованном гидросамолете или вертолете.

Он заявлял, что незначительные технические усовершенствования приведут к тому, что управлять вертолетом станет так же просто, как автомобилем. Он указывал, что автоматическая коробка передач позволила сесть за руль миллионам женщин, которые не могли справиться с переключением скоростей. Этот пассаж вызвал возмущение феминисток. Мало того, на той же неделе на прилавках появилось серьезное исследование творчества Хемингуэя, написанное одним из наиболее уважаемых литературоведов Америки. У литературоведа было множество влиятельных друзей. На исследование он положил десять лет жизни. Конечно же, все книжные обозрения страны рецензию на это исследование поместили на первой странице. Все, кроме нашего. Озано отвел ей пятую страницу, да и то неполную — ограничился тремя колонками. Потом его вызвал издатель, и он провел три часа в кабинете последнего, объясняя свои действия. Вернулся, улыбаясь во весь рот, и радостно сообщил мне: «Мерлин, мальчик мой, я вдохнул жизнь в этого гребаного старикашку. Но я думаю, что тебе пора искать новую работу. Мне-то можно не волноваться, роман я практически закончил, а потом мне уже не придется думать о работе».

К тому времени я работал у него почти год и не мог понять, когда он может писать роман. Он трахал всех, до кого мог дотянуться, и ходил на все нью-йоркские вечеринки. Успел выдать на-гора короткий роман. Авансом получил за него сто тысяч долларов. Писал на работе, манкируя своими прямыми обязанностями, и уложился в два месяца. Критики хвалили его взахлеб, но продавался роман не очень, хотя и номинировался на Национальную книжную премию.[13] Я прочитал книгу: блестящий стиль, нелепые характеры, безумный сюжет. Роман показался мне глупым, несмотря на заложенные в нем сложные идеи. В том, что писал мастер, сомнений не было. Но назвать роман удачным я при всем желании не мог. Озано не спросил, прочитал ли я его. Очевидно, мое мнение его не интересовало. Скорее всего, он и сам знал, что роман — говно. Потому что как-то обронил: «Теперь у меня есть деньги. Чтобы закончить большую книгу». Словно извинялся.

• Предыдущая
• 58/125
• Следующая