Сроку давности не подлежит - Кузьмин Сергей Трофимович - Страница 22
- Предыдущая
- 22/55
- Следующая
Люди еще боялись громко говорить о виденном, пережитом или слышанном. Да и лживая гитлеровская пропаганда, годами внушавшая мысль об «ужасах» большевизма, также породила опасения у некоторой части населения. Вспоминаю наше первое посещение пансионата мадам Вассо-Том. Тот же Эмиль Леже, впоследствии оказавшийся откровенным, разговорчивым парнем (он активно помогал нам раскрывать тайны львовских лагерей), Лооф Клеман, Марсель Риветт и другие не сразу дали свои показания об ужасах, пережитых ими в концлагерях. Только после довольно длительного общения с нами, уверовав в наши добрые намерения, поняв всю важность проводимой комиссией работы, они стали активно изобличать фашистских преступников. Помню, при первой нашей попытке откровенно поговорить Эмиль Леже мне сказал: «У молодчиков из 5-й колонны везде „глаза“ и „уши“, и, если они узнают, что я рассказал вам правду о нацистах, меня может ждать их пуля или нож из-за угла».
Но советские органы Львова решительно пресекали действия вражеского подполья, и Эмиль, оказавший нам большую помощь, невредимым уехал на родину.
И все же при всех обстоятельствах надо было искать свидетелей трагедии команды «Ретрово-Итальяно». И в этом нам снова очень помогли французские парни, особенно Эмиль. Надо сказать, что и Лооф Клеман и Марсель Риветт, да и другие охотно отзывались на наши просьбы, но Эмиль Леже как-то быстрее реагировал на происходящее, был инициативнее и к тому же обладал большим чувством юмора и оптимизма. На мой вопрос, знают ли они что-нибудь о команде «Ретрово-Итальяно», французы, как я и предполагал, ответили: «Что-то слышали, но подробно ничего не знаем». Но затем Эмиль, наморщив лоб, подумал несколько минут и вдруг с присущим ему темпераментом, жестикулируя подал мысль встретиться с одним местным жителем. Тот тоже был узником Яновского лагеря и, видимо, много знал. Эмиль взялся меня проводить.
Встреча произошла, но и этот человек подробно ничего не мог сказать. Однако он дал адрес женщины, польки по национальности, которая, как он сказал, в лагерях не была, но многим помогала и даже укрывала преследуемых лиц.
Продолжаю поиск дальше, уже один. Нахожу нужную улицу, дом, квартиру. Застаю дома и хозяйку, уже немолодую, но очень миловидную женщину. После знакомства и изложения цели визита я уже приготовился услышать снова: «Ничего не знаю». Но она сказала: «Постараюсь устроить вам встречу с Ниной, но не сегодня. Знаю, что она работала в этой команде переводчицей. Это моя знакомая, тоже полька».
Прихожу в назначенный день, меня принимают уже как доброго гостя. Стол накрыт белоснежной скатертью, на ней изящный чайный сервиз. Все это было так неожиданно и показалось мне таким красивым, что я с галантностью, от которой отвык за годы войны, искренне поблагодарил хозяйку. Впервые за время, что я был в действующей армии, а после — на работе в Чрезвычайной комиссии, уже привыкнув к походной солдатской жизни, вдруг очутился, притом нежданно-негаданно, в такой тихой уютной домашней обстановке. Но самое главное — Нина (мне сразу это стало ясно) сидела здесь же. Знакомимся. Передо мною молодая, по тем временам элегантно одетая женщина с пышными русыми волосами, Нина Здиславовна Петрушковна. За чаепитием разговаривали много, темы разные, а в общем-то больше расспрашивали о Москве. Но вот настал и мой черед задавать вопросы. Спрашиваю у Нины Здиславовны об итальянской команде. И сразу лицо этой милой женщины как-то изменилось, стало строже, около губ легли складки горечи. Синие глаза потемнели до черноты. Тяжело вздохнув, она стала рассказывать, что и как было. Нина сообщила много подробностей о своей работе, быте этой команды, о судьбе итальянских военнослужащих. Многого я не помню сейчас, разговор был длинный. Но то, что сообщила Нина Здиславовна Петрушковна уже позже и официально нашей комиссии, привожу дословно:
«После падения режима Муссолини фашисты потребовали от итальянских солдат, находившихся в городе Львове, присяги на верность гитлеровской Германии. Многие из них отказались дать присягу. Всех, кто отказался от присяги, фашисты арестовывали. Так было арестовано 2000 человек итальянцев, и всех их немцы расстреляли.
Среди расстрелянных было 5 генералов и 45 офицеров, которых я знала. В числе расстрелянных находились следующие генералы и офицеры итальянской армии: генерал-майоры Манджанини Энрико, Форнаролли Альфред, Джанноти Джузеппе; полковники: Манджонини Луиджи, Ашенцо, Стефанини Карло; офицеры: Каруссо Джино, Фузаролли Луиджи, Серафини Томмасо, Форнаролли Энрико, Манто Нино, Монджианнини Эдуард, Ломбарди Альфред, Корсини Ливно, Джиакомини Джиованни, Стефанини Луиджи, Персини Клено, Кастеляни Ришардо, Персианини Тулио, Дельниери Марино, Моросей Альфредо, Кастори Джиорджио, Бастианини Альфредо, Сторелли Эдуардо, Биньями Джиованни, Валентини Джино, Саво Луиджи, Сабо Ришардо, Винценти Эмануэло, Веранини Лоренцо, Тоскани Альфонсо, Родоканакши Массимо, Либери Марсело, Кристианини Роберто, Цитрини Джиозеппе, Паулин Емилио, Бискезе Донато, Джиантини Луиджи, Джиатони Тулио, Джиакото Тулио, Тороссе Эвальд, Крестианини Серджио, Кедрианини Лоренцо, Валентино Альфредо, Каусуро Ришардо, Руссини Бенито, Тиорсини Тулио, Кристаллини Марино, Фарино Антонио, Кальниери Марино, Массони Луиджи, Кальцари Марино».
К этому времени комиссия уже заканчивала работу, и все места массовых захоронений жертв фашистского режима во Львове и Львовской области были обследованы. Однако трупов в итальянской форме или других вещественных доказательств о принадлежности погибших к итальянским войскам не было обнаружено. И тогда мы снова обратились к свидетельствам Величкера и Манусевича. Ведь Величкер сообщил, что с июня по ноябрь 1943 года (то есть по времени события совпадают) в Лисеницком лесу «бригада смерти» сожгла 170 тысяч трупов. А Манусевич показал, что когда их ночью после сжигания трупов возле Яновского лагеря автомашинами повезли в Лисеницкий лес, где заставили вскрыть 45 ям с телами расстрелянных людей, то по форме одежды, знакам различия, пуговицам, медалям и орденам они среди трупов опознали не только красноармейцев, но и французских, бельгийских и итальянских военнопленных.
Следовательно, надо ехать в Лисеницкий лес и там искать разгадку тайны.
В Лисеницком лесу мы отыскали ямы с зарытым в них прахом сожженных фашистами жертв. Расположены они были на довольно значительной площадке, усиленно замаскированной молодыми посадками под окружающий ландшафт. Но бросалось в глаза, что среди многолетних мощных деревьев вдруг попадался молодняк, посаженный строго симметричными рядами. Отдельные деревца стояли с пожелтевшей, пожухлой листвой, на ветвях других она уже засохла или вообще осыпалась, хотя было лето и вокруг все пышно зеленело. Настораживали и пни, их много было на поляне, и торчали они тоже как-то неестественно. Когда же мы попытались их выкорчевать, то от незначительного усилия они вываливались из земли. При осмотре выяснилось, что их корни аккуратно подрублены. Это была явная маскировка, призванная скрыть следы страшного злодеяния фашистов. И выбрали они место с расчетом, именно ту часть леса, что глубоко спускалась в естественную котловину, скрытую высокими холмами и деревьями. Здесь в глубине котловины под усиленной охраной творили фашистские палачи свои страшные преступления в глубокой тайне от людей.
Не знаю, хранят ли родственники мужественных итальянских солдат, погибших в Лисеницком лесу, память о своих близких, останки которых и сейчас лежат в том красивом месте Прикарпатья, на тихой, заросшей лесом поляне. Но я так подробно рассказал об этом трагическом эпизоде войны не только для того, чтобы воздать должное памяти итальянцев, нашедших в себе мужество не подчиняться гитлеровскому насилию и диктату. Мне кажется, что их трагическая участь — смерть на чужой земле от пуль сообщников по империалистическому грабежу, которые не сочли даже нужным по-людски похоронить своих бывших союзников, — предупреждение всем, кто выступает в роли сообщника или пособника агрессора, независимо от того, начал он агрессию или только готовится к ней. Инициатор военной конфронтации как всякий бандит и разбойник, уповающий на насилие, не может быть нравственным. Воодушевляя своих сообщников-союзников на угодные ему грязные дела, он сам же в конце концов, когда приходит время спасать свою шкуру, безжалостно уничтожает ставших ненужными или строптивыми. Стремление американского империализма превратить своих союзников в Европе и Азии в заложников, обреченных на неминуемую гибель в случае начала войны, убедительно вскрывает эгоистическую природу империализма, стремящегося к единоличному беспредельному господству над миром и идущего во имя этой цели на все.
- Предыдущая
- 22/55
- Следующая
