Мастера детектива. Выпуск 3 - Сименон Жорж - Страница 33

• Предыдущая
• 33/195
• Следующая

Когда прокурор повесил трубку, Лоране Рожиссар, которая терпеть не могла своего кузена, небрежно проронила:

— Не протрезвел еще!

В этот вечер все, казалось, было как обычно, пожалуй, еще и потому, что под струями проливного дождя все застыло, оцепенело. Холодный дождь–предвестник зимы–прошел в этом сезоне впервые, и кинотеатр на улице Алье пустовал, если не считать двух–трех влюбленных парочек. Кассирша, без толку мерзнувшая в своей стеклянной клетке, с отвращением поглядывала на дождевые капли, поблескивавшие в свете электрических фонарей.

Мулен был именно таким, каким полагается быть Мулену в октябре. В «Отель де Пари», в «Дофине», в «Алье» за табльдотом обедали коммивояжеры, и им прислуживали официантки в черных платьях, черных чулочках и белых фартучках; изредка по улице проезжала машина, направляясь не то в Невер, не то в Клермон, а может быть, и в Париж.

Жалюзи магазинов были опущены, на вывески щедро лилась с неба вода–лилась на огромную красную шляпу над магазином Блюше, на гигантский хронометр над магазином Теллье, рядом с которым красовалась золотая лошадиная голова — знак того, что здесь торгуют кониной.

За домами просвистел монлюсонский местный поезд, увозивший всего с десяток пассажиров.

В префектуре давали ежемесячный обед на двадцать персон, громко именуемый «банкетом», на который неизменно собирались всегда одни и те же приглашенные.

Редко–редко попадалось не закрытое ставнями окно, а за ним освещенные электрическим светом фигуры. И в этом лабиринте улочек, до блеска отлакированных дождем, шаги редких прохожих звучали как–то робко, чуть ли не конфузливо.

Стоявший на углу улицы, облюбованной нотариусами и адвокатами, дом Лурса — точнее, Лурса де Сен–Мара — выглядел еще более сонным, чем его соседи, или, вернее, более таинственными казались два его крыла, отделенные от улицы высокой стеной, мощеный двор, где посреди пустого бассейна красовался Аполлон, из его уст с зажатой в зубах трубочкой уже не била струя воды.

В столовой, помещавшейся на втором этаже, сидел сам Эктор Лурса, подставив сутулую спину теплу камина, откуда наползал в комнату желтоватый дым от еле тлевших брикетов.

Нынче вечером у Лурса были точно такие же, как и всегда, — ничуть не больше и не меньше — мешки под глазами и все такие же студенистые зрачки, что придавало его взгляду неопределенно–тревожное выражение.

Стол был круглый, скатерть — белоснежная. Сидевшая напротив Лурса его дочь Николь старательно жевала с сумрачным, невозмутимым видом.

Оба молчали. Лурса ел неопрятно, тянулся к тарелке, словно овца к траве, шумно чавкал и временами вздыхал то ли от скуки, то ли от усталости.

Покончив с очередным блюдом, он слегка отодвигался от стола, чтобы дать простор объемистому брюшку, и ждал.

Ожидание это было столь заметным, что Николь воспринимала его как сигнал и слегка поворачивала голову к горничной, стоявшей у стены.

Горничная тут же открывала крышку люка и кричала в шахту подъемника:

— Можно подавать!

Там внизу, в глубоком подвале, помещалась мрачная кухня со сводчатым, как в церкви, потолком; и, услышав крик, низенькая, тощая, уродливая женщина, только что пристроившаяся на кончике стола, чтобы поесть, вскакивала, брала с плиты блюдо и ставила его на подъемник.

И, как всегда, не дойдя нескольких метров до места назначения, механизм сдавал, сцепление заедало, и лишь после многочисленных попыток горничной, караулившей наверху, каким–то чудом удавалось выхватить из подъемника давно ожидаемое блюдо.

Каминная труба не тянула. Весь дом был полон вещей, которые вообще не действовали или действовали из рук вон плохо. Это сразу бросалось в глаза. Положив локти на стол, Лурса горестно вздыхал при каждой очередной аварии подъемника; а когда порывом ветра из камина выбросило длинный язык пламени, Николь забарабанила пальцами по краю стола, что служило у нее признаком дурного настроения.

— Ну что же, Анжель?

— Сейчас, мадмуазель.

Николь пила белое вино, которое подавали в графине. Ее отец предпочитал бургундское и неизменно выпивал за обедом целую бутылку.

— Мадмуазель может сразу же после обеда рассчитаться со мной?

Лурса рассеянно прислушивался в разговору. Он почти не знал этой горничной, только отметил про себя, что она значительно выше и плотнее, чем их прежние служанки, к которым он привык больше, чем к этой рослой девице с энергичной физиономией и спокойно–непочтительными повадками.

— Ваша расчетная книжка при вас?

— Я отдала ее Фине.

Финой, то есть Жозефиной, звалась их кухарка, карлица с дергавшимся лицом, отправлявшая наверх блюда из кухни.

— Хорошо.

Лурса не спросил у дочери, почему горничная уходит от них — по доброй воле или ее рассчитали. Каждые две недели у них появлялась новая служанка, и это было ему глубоко безразлично.

Он жевал вареные каштаны и ухитрился осыпать крошками свою домашнюю куртку из черного вельвета. Впрочем, это не имело значения, так как куртка была вся в пятнах. Слышно было, как из крана капает вода: очевидно, и этот кран тоже нуждался в починке.

После каштанов Лурса подождал еще с минуту, но, поняв, что продолжения не последует, скомкал салфетку и бросил на стол, так как не в его привычках было складывать ее как полагается. Потом он поднялся со стула.

Сегодняшний вечер прошел совсем так, как и все прочие, — без малейших отклонений. Отец не глядел на Николь. Только бросил ей уже с порога:

— Спокойной ночи.

К этому часу походка его становилась грузной, не слишком уверенной. В течение дня Лурса успевал выпить две или три бутылки — чаще всего три все того же бургундского, за которым он сам спускался в погреб, едва пробудившись ото сна, и со всей осторожностью относил вино к себе в комнату.

При желании с улицы можно было бы проследить путь Лурса, так как сквозь узкие щели ставен по мере его продвижения пробивались тонкие лучики света, можно было даже установить, что адвокат добрался до своего кабинета, расположенного в крайней комнате правого крыла особняка.

Дверь кабинета была давным–давно обита клеенкой — еще во времена отца Лурса, тоже адвоката, а может быть, даже во времена деда, бывшего в течение двадцати лет мэром города. Черная клеенка местами разорвалась, как сукно на старом трактирном бильярде.

В камине, там, где полагается быть подставке для дров или решетке для угля, еще в незапамятные времена и по забытым уже сейчас причинам поставили, конечно временно, маленькую чугунную печурку, но она так и прижилась в кабинете со своей коленчатой трубой. Печурка пыхтела, старательно раскалялась докрасна, и время от времени Лурса подходил к ней как к доброму псу и, дружески бросая в ее пасть совок углей, присаживался возле нее на корточки, чтобы помешать золу.

Пассажирский поезд на Монлюсон уже прошел. Теперь за городом посвистывал другой, на сей раз, очевидно, товарный состав. На экране для горстки зрителей, жавшихся в углах кинозала, пахнувшего мокрой одеждой, проплывали, подрагивая, кадры какого–то фильма. Префект пригласил своих гостей в курительную комнату и открыл ящик сигар.

Прокурор Рожиссар, воспользовавшись тем, что сегодня партия бриджа не состоялась, решил пораньше лечь спать, а его жена читала рядом в постели.

Лурса высморкался так, как сморкаются только старики да крестьяне: сначала развернул платок во всю ширину, потом произвел носом трубный звук три раза подряд, после паузы еще пять раз и так же аккуратно сложил платок.

Он был один в своем жарко натопленном логове, которое всегда запирал на ключ по склонности натуры. Из–за порочной склонности, уточняла Николь.

Его седые волосы были всклокочены от природы, а он еще усиливал живописный беспорядок, проводя по ним всей пятерней от затылка ко лбу. Бородка была подстрижена клинышком, но не совсем ровно, а седые усы пожелтели от никотина.

Повсюду — на полу, в пепельницах, у печурки, даже на стопках книг валялись окурки.

Тяжело ступая, Лурса с сигаретой во рту пошел за бутылкой, которая пока что доходила на углу каминной доски до нужной температуры.

• Предыдущая
• 33/195
• Следующая