Мастера детектива. Выпуск 12 - Эксбрайя Шарль - Страница 28

— Так оно и есть, — мрачно кивнул Маганхард.

— Господи, а я–то был уверен, что они канули в прошлое вместе с хористками, пившими шампанское из туфелек! Да–а, теперь вы и в самом деле можете рассчитывать на неприятности.

Он помрачнел еще больше.

— Мы пошли на это, чтобы избежать утечки информации. В любой компании есть управляющие, которые в той или иной степени в курсе их дел… А у них есть жены и дети, которым они могут проговориться. Но когда имеешь дело с акциями на предъявителя…

— Я все это знаю.

Акции на предъявителя. Кусочки бумаги — сертификаты — подтверждают право на владение таким–то количеством акций такой–то компании. Но без имени владельца, проставленного на сертификате или в документах компании. Клочки бумаги, которые могут принадлежать любому, кому посчастливится ими завладеть, если только кому–то еще не удастся доказать свое право на них. Когда они переходят из рук в руки, это не фиксируется ни в каких документах, и никто не платит гербовый сбор. И практически невозможно доказать, что они поменяли владельца только потому, что кто–то сумел запустить руку в чужой карман.

— Ну ладно, — кивнул я. — Кому должны принадлежать эти тридцать четыре процента?

Маганхард тихо вздохнул.

— Человеку, весьма желавшему сохранить свое имя в тайне. Максу Хайлигеру.

Все ясно. Я о нем слышал, а взглянув на Жинетт, понял, что и она тоже. Один из тех таинственных и легендарных богачей, чьи племянники постоянно попадают в газеты в раздел светской хроники главным образом потому, что они его племянники. Но о самом Хайлигере не пишут ничего — даже если вам и удастся что–нибудь раскопать. Впрочем, не исключено, что вы можете также обнаружить, что ему принадлежит газета, в которой вы работаете.

И тут я вспомнил о нем один факт, публикации которого даже он не сумел воспрепятствовать.

— Он мертв, — сказал я. — Примерно неделю назад разбился в Альпах на своем самолете.

На лице Маганхарда появилась печальная улыбка.

— В том–то и беда, мистер Кейн. Через несколько дней после гибели Макса в Лихтенштейне появился человек с его сертификатом и потребовал важных изменений в делах «Каспара». Вы понимаете, что при голосовании его тридцать четыре процента перевесят тридцать три процента герра Флеца, если только там не будет меня.

Когда речь идет об акциях на предъявителя, это означает, что никакого голосования по доверенности просто быть не может. Единственный способ, с помощью которого вы можете доказать, что являетесь пайщиком, это если вы там появитесь, размахивая своим сертификатом.

— По правилам компании, — продолжал Маганхард, — любой из пайщиков может созвать в Лихтенштейне встречу всех совладельцев, объявив об этом не менее чем за семь суток, от полуночи до полуночи.

— И когда должна состояться эта встреча?

— Он назначил ее на самое ближайшее время. Она должна начаться завтра в полночь, точнее, в одну минуту первого. У нас осталось чуть больше тридцати шести часов.

— Думаю, мы успеем, — сказал я. — Но если вдруг нет, то не могли бы вы еще через неделю созвать новую встречу и отменить все его решения?

— Мистер Кейн, он требует продать все акции «Каспара». А это невозможно будет исправить.

Я вновь отхлебнул вина.

— То есть он хочет превратить все акции компании в наличные, и поминай как звали? Да, он и в самом деле не похож на законного наследника. Кто он?

— По словам герра Флеца, он представился Галлероном, бельгийцем из Брюсселя. Я никогда о нем не слышал.

Я посмотрел на Жинетт, но она отрицательно покачала головой.

— И даже если суд решит, что Галлерон не имел права распоряжаться этим сертификатом, акции «Каспара» назад уже не вернешь, — холодно сказал Маганхард.

— В какую сумму сейчас оцениваются акции «Каспара»?

Он неопределенно пожал плечами.

— Компании, которые мы контролируем, сами по себе стоят очень мало, поскольку основная часть прибыли идет «Каспару». Но нам пришлось бы продать не только наши акции, но и контроль над этими компаниями. Это может поднять цену раз в десять по сравнению с тем, сколько они стоят сейчас. По предварительным подсчетам — до тридцати миллионов фунтов.

* * *

Спустя некоторое время я слегка покачал головой, чтобы показать, что все понял. Хотя, конечно, на самом деле до этого было еще далеко. Невозможно до конца представить себе такую сумму, как тридцать миллионов фунтов. Не исключено, что ее не до конца представляли себе Маганхард, Хайлигер и Флец. Но когда начинаешь играть с такими деньгами в темных углах, то не надо удивляться, если будешь то и дело натыкаться там на различных малоприятных личностей.

— Понятно, — медленно протянул я. — Тридцати четырех процентов от такой суммы вполне хватит на пиво и сигареты до самой пенсии.

Маганхард встал.

— Надеюсь, теперь вы понимаете, насколько мне важно вовремя попасть в Лихтенштейн?

— Во всяком случае, теперь я гораздо лучше понимаю, каковы наши шансы туда не попасть.

Он поклонился Жинетт, слегка нахмурившись, кивнул мне и вышел.

Откинувшись на спинку стула, Жинетт пристально посмотрела на меня.

— Итак, Луи?

— Итак, Жинетт?

— Насколько ты веришь во всю эту… сказку?

— В рассказ Маганхарда? Готов поспорить, что это правда. И если у него есть хоть капля воображения, он понимает, какие неприятности ему грозят.

— Но этот бельгиец… Галлерон… он и вправду может это сделать?

— С акциями на предъявителя можно сделать чуть ли не все что угодно. Они снимают кучу проблем: тебе не надо доказывать, что ты их владелец пусть кто–нибудь другой доказывает, что ты им не являешься. Господи, да эти люди сами напросились на неприятности.

Она озадаченно вскинула голову.

— Люди типа Хайлигера и Маганхарда, — начал объяснять я, — всю свою жизнь только тем и занимаются, что переводят деньги в акции на предъявителя, регистрируют свои фирмы в Лихтенштейне, заводят анонимные счета в швейцарских банках — короче говоря, делают все возможное, чтобы спрятать свои деньги от налоговых органов. Потом они вдруг умирают — и никто не может эти деньги найти. От этих типов никто не получит даже наследства, потому что основная часть их капиталов достается банку. Как ты думаешь, почему швейцарские банки такие богатые? В некоторых по сей день лежат вклады гестапо, которые они отказались предать огласке. Ты думаешь, они хранят их для гестапо? Черта с два! Они их просто хранят.

— Вот уж не думала, что ты столько знаешь о банках, Луи. Наверное, ты уже давно стал миллионером? Нет? — Она улыбнулась. — В таком случае, налей мне, пожалуйста, коньяка, только давай обойдемся без лекции на тему, как бы его делали англичане.

Я рассмеялся и подошел к подносу с пыльными пузатыми бутылками, оставленному Морисом на длинной буфетной полке. Обнаружив на нем бутылку «Круазе» урожая 1914 года, я попытался налить из нее, но на дне оставались жалкие капли.

— Увы, — сказал я. Мне тоже было жаль, поскольку я бы и сам не отказался от рюмочки. Я не особенно люблю современные сладкие бренди, но не имею ничего против старого «Круазе».

— Бутылка была открыта только на прошлой неделе, — нахмурилась Жинетт. — Я выпиваю не больше рюмки в день.

— Может быть, у Мориса тоже губа не дура.

Она позвонила в свой колокольчик, и вскоре появился Морис. Я отошел в дальний конец комнаты к широкому французскому окну и, не слушая, принялся разглядывать долину.

Сразу за посыпанной мелким гравием террасой начинался сад, заросший жесткой, коротко подстриженной травой, ковром покрывавшей весь пологий склон холма. Сад заканчивался густыми зарослями лавровых кустов и араукарий, скрывавших дорогу. Вдали — на другой стороне Роны — виднелась плавная гряда невысоких холмов, над которыми клубилась легкая голубоватая дымка. Тишина и покой. Отсюда не было видно мертвецов, искореженных машин и людей, потеющих у телефонов и размышляющих, как бы побольнее укусить друг друга.

— Все выяснилось, Луи, — позвала меня Жинетт. — Морис предложил рюмку твоему другу мистеру Ловеллу, а тот выпил несколько.