Современный швейцарский детектив - Дюрренматт Фридрих - Страница 50

Штудер подкрался к дому. Заглянул в освещенное окно. В комнате было трое. В одном углу бледный молодой человек, тот, что плакал на кушетке. В руке он держал браунинг. Напротив него сидел в застывшей позе палатный Юцелер. Тут дверь тихо открылась. Швейцар Драйер вошел в комнату, огляделся, рванул на себя за спинку стул и сел рядом с Гербертом Каплауном.

Штудер вошел в дом.

КИТАЙСКАЯ ПОСЛОВИЦА

В понедельник утром, около девяти часов, вахмистр Штудер покинул гостевую комнату. В руках у него был видавший виды баул из свиной кожи. В коридоре его встретила госпожа Ладунер.

— Вы уезжаете, господин вахмистр? — спросила она.

Штудер вытащил из жилетного кармашка часы, кивнул, потом сказал: насколько ему известно, в одиннадцать часов есть поезд на Берн. Вот им он и хочет уехать. Может ли он до того поговорить с господином доктором?

Мужу все еще нездоровится. Он в постели. Но если что важное, она пойдет позовет его. В ее глазах была тревога. Не позавтракает ли сначала господин вахмистр.

Штудер задумался на мгновение. Потом как–то неуклюже кивнул. Если можно, он бы выпил чашечку кофе. И пусть госпожа доктор будет столь любезна и передаст господину доктору, что он ждет его в кабинете. Ему нужен примерно час, чтобы все рассказать, и пусть она скажет господину доктору, что он, Штудер, очень хочет рассказать ему правду, в случае если господин доктор желает знать ее, правду… Он просит госпожу доктор быть столь любезной и передать господину доктору то, что он сейчас сказал, слово в слово.

Да, да… Она это сделает. А господин вахмистр пусть пока позавтракает. Кофе на столе.

Входя в столовую, Штудер все еще держал свой баул в руке. Бледное солнце, едва пробившееся сквозь туман, светило в комнату. Штудер попил, поел. Потом взял свой баул, стоявший около его стула, поднялся, прошел в кабинет, сел в кресло и стал ждать. Баул он держал на коленях.

На докторе Ладунере поверх пижамы был серый халат. На голых ногах домашние тапочки из добротной кожи.

— Вы хотели поговорить со мной, Штудер? — спросил он. На голове была наложена белая повязка, резко оттенявшая его загар. Он сел с вялым выражением лица, прикрыл глаза рукой и молчал.

Штудер раскрыл свой баул и выложил по порядку различные предметы на круглый столик, на котором однажды вечером, казавшимся ему теперь таким далеким, стояла лампа со светящимися цветами на пергаментном абажуре, а рядом с лампой лежали листы из дела показательного больного Питерлена.

Доктор Ладунер отнял руку от лица и посмотрел на стол. На нем лежали аккуратно разложенные следующие предметы: потертый бумажник, мешок с песком, похожий на огромный серый карман, кусок грубой серой материи, два конверта, исписанный листок бумаги и пачка сотенных банкнотов.

— Очень мило, — сказал доктор Ладунер. — Вы хотите принести все эти предметы в дар какому–нибудь музею криминалистики, Штудер?

Прежде чем Штудер успел ответить, резко зазвонил телефон. Доктор Ладунер встал. На другом конце провода раздался взволнованный голос. Ладунер прикрыл трубку рукой и спросил Штудера:

— Вам известно, где швейцар Драйер?

— Если полицейский в Рандлингене выполнил мой приказ, то Драйер теперь уже, пожалуй, находится в полицейском управлении в Берне.

Ладунер все еще прикрывал трубку рукой, на лице его появилась маска–улыбка.

— В чем его обвиняют? — спросил он.

Штудер сухо ответил:

— В краже и убийстве…

— В убийстве? В убийстве директора?

— Нет, Герберта Каплауна. — Голос Штудера был настолько бесстрастным, что Ладунер на мгновение оцепенел, не отрывая от вахмистра удивленных глаз.

Потом снял с трубки руку и сказал:

— Я сам попозже подойду. Сейчас у меня важный разговор… Нет! — закричал он вдруг, и голос его сорвался. — Нет у меня сейчас времени! — И швырнул трубку на рычаг. Он опять сел, отклонился сначала назад, закрыл на мгновение глаза, подался потом вперед и взял по очереди в руки все те предметы, что лежали на столе.

Штудер стал тихим голосом давать пояснения.

— Это, — говорил он, когда Ладунер поднял мешок с песком, — я нашел на приступке, откуда железная лестница ведет вниз, к топке… Это, — он имел теперь в виду кусок материи, — было спрятано под матрацем на кровати Питерлена, а этот бумажник лежал вот тут за книгами, я обнаружил его совершенно случайно… Он заставил меня поломать голову, потому что я нашел его сразу после того, как к вам приходил Гильген, господин доктор…

— А конверты?

Штудер улыбнулся.

— Нужно же показать, — сказал он, — что и мы не лыком шиты, а изучали криминалистику. — Он взял один конверт, повертел им в воздухе. — Песок! — сказал он. Потом поднял другой: — Пыль из волос трупа… — Он помолчал. — Впрочем, никто не ударял директора этим мешком. Его просто… Но вы сами почитайте, господин доктор. — С этими словами Штудер взял исписанный листок, развернул его, помедлил еще минутку. — Лучше я сам вам прочту, — сказал он, откашлялся и произнес: — «Признание». — Сделал потом небольшую паузу и прочел все без остановки на одной ноте: — «Я, нижеподписавшийся, Герберт Каплаун, заявляю, что виновен в смерти директора психиатрической больницы и интерната для хроников в Рандлингене господина доктора Ульриха Борстли. Первого сентября, в двадцать часов, я позвонил из швейцарской господину доктору Ульриху Борстли, находившемуся на празднике пациентов, и заманил его под предлогом, что мне нужно сообщить ему нечто важное, на полвторого ночи в угол двора. Я попросил его также взять с собой документы, касающиеся смертных случаев в отделении «Б» — один больницы в Рандлингене. Однако все это был лишь предлог — я узнал, что директор Ульрих Борстли вступил в сговор с моим отцом, чтобы посадить меня временно в тюрьму. Я достал мешок с песком, решив ударить им директора и спрятать потом его тело в котельной. Однако все вышло иначе. Мы заспорили, и директор хотел меня ударить. Я закричал, взывая о помощи. Чтобы избежать скандала, директор приказал мне пройти с ним в котельную. Я последовал за ним. Он зажег свет, открыл папку и показал мне копию письма к моему отцу. Когда я прочел, меня охватило бешенство, и я занес над ним мешок с песком. Директор отпрянул, оступился и упал на спину головой вниз. Я закрыл котельную, но забыл погасить свет. Все последующие дни я прятался в доме санитара Гильгена. Рандлинген, пятого сентября тысяча девятьсот… Герберт Каплаун. Подлинность подписи удостоверяем: Якоб Штудер, вахмистр кантональной полиции. Макс Юцелер, санитар».

Штудер молчал. Он ждал. Молчание затягивалось.

— Вы заметили, господин доктор, ваше имя в документе не упоминается, — не выдержал наконец Штудер. — Вы затребовали меня, чтобы получить в моем лице прикрытие со стороны кантональной полиции. Я старался выполнить свою миссию…

— И Каплауна больше нет? — спросил доктор Ладунер.

Штудер не поднимал глаз, он боялся улыбки, наверняка появившейся на губах доктора.

— Несчастный случай… — произнес Штудер смущенно.

— Вы же говорили об убийстве?

— Собственно, и то и другое… Но это долгая история. И мне не очень хочется ее рассказывать, поскольку, собственно, я сам виноват в смерти Герберта Каплауна…

— Если я вас правильно понял, Штудер, то вы, неумеха, убили двух человек — санитара Гильгена и Герберта Каплауна.

Штудер не ответил. Он сжал губы, лицо его постепенно наливалось кровью.

А высокомерный голос тем временем продолжал:

— Вам захотелось идентифицировать себя со мною, Штудер…

«Идентифицировать»? Это еще что за очередное словечко?

— Да, вам захотелось выступить в моей роли, поиграть в психиатра, побыть в моей шкуре… Так вам понятнее?

Доктор Ладунер встал. Он брал со стола один предмет за другим — на столе осталась только пачка банкнотов, — подходил к шкафу в углу, клал туда предметы, потом запер их на ключ, положив его в карман своего халата, остановился перед Штудером.

— Признание, полученное с помощью шантажа, сказал он резким голосом, — вещь, безусловно, очень удобная. Но это халтурная работа, Штудер, и вы испортили мне все дело. Вы можете меня понять?.. Я запросил вас, потому что надеялся, вы поможете мне. А что сделали вы? Действовали самостоятельно! Не спрашивая моего совета. Я еще пока не задал вам вопроса, как умер Каплаун, поскольку теперь это, по сути, иррелевантно… Не имеет принципиального значения, если вас затрудняет понимание иностранных слов…