Современный швейцарский детектив - Дюрренматт Фридрих - Страница 82

Ужасно хотелось спать. Хорошо бы, чтоб горячая ванна не разогнала сон, тем более что сейчас уже половина одиннадцатого, а завтра надо встать пораньше, чтобы успеть проявить пленки до редакционной летучки.

Правда, доктор Феш робко попросил сделать это еще вечером, чтобы утром пленки были готовы. Неужели он думал, что я, весь провонявший и запыленный, потащусь в лабораторию возиться с проявлением? Еще чего! Словом, на мое счастье, мне удалось отговориться, хотя он и без того был зол на меня. Сначала на меня наорал начальник нашей пожарной команды, едва я выскочил на улицу из пострадавшего объекта номер 71, а потом с такой же бранью на меня накинулся и Феш — дескать, я веду себя безответственно, своевольничаю. Он твердил, что я не имел права заходить на объект, ведь охранник запретил мне это делать, а в экстремальных случаях, да, в этих случаях особенно, следует неукоснительно выполнять все распоряжения. Надо было тут же сказать ему, что он сам послал меня фотографировать всю эту чертовщину. Жаль, хорошая мысль всегда приходит слишком поздно. К тому же у меня никак не шел из головы тот мертвец, поэтому соображал я туго. Минуты через две после того как я сообщил о своей находке (пожарник все еще отчитывал меня), охранники положили покойника на носилки и отнесли в санитарную машину. Он был на вид примерно моим ровесником, то есть лет тридцати. Сухой, жилистый парень, волосы курчавые, черные. Усики. Без очков.

Черт возьми, никак не могу забыть гримасу на его лице, закрытые глаза и окровавленный рот.

Придется выпить на ночь либо пару таблеток «рестенала», либо бутылку красного. А ведь я твердо решил не пить больше столько вина. Но меня мучила жажда, в горле першило; это началось уже по дороге домой и не прошло даже после того, как я выпил целый литр молока. Казалось, я бы вылакал и целую ванну.

Хлеба в доме, конечно, не осталось, если не считать одного черствого куска. Все необходимые покупки я собирался сделать вечером, но пришлось пойти на жертвы ради концерна «Вольф–Хеми АГ» и своей карьеры. Когда Бальмер задерживается на работе, то, вернувшись домой, он наверняка может прямо сесть за уже заботливо накрытый стол в своей уютной двенадцатикомнатной вилле. А я? Пора бы Иде заканчивать университетские подготовительные курсы во Фрибуре и переселяться ко мне.

Мне ее ужасно не хватало; особенно сейчас было о чем с ней поговорить. Однако в католический девичий интернат после девяти вечера уже не дозвонишься, там отключают телефон. Зато берут там за жилье по–божески, ведь на стипендию квартиру не снимешь. Кстати, если мы поженимся, то государственного вспомоществования она, вероятно, лишится, так что придется мне зарабатывать и на жизнь для нас обоих, и на ее учебу. Значит, надо будет переходить работать на полную рабочую неделю, как это делают все приличные люди. Значит, прощай, вольное художество, вроде съемок для книги Георга об архитектуре Палладио, [Палладио, Андpea (1508 — 1580) — итальянский архитектор позднего Возрождения.] прощайте, свободные понедельники, когда можно поблаженствовать, посидеть на солнышке у бассейна в парке, в то время как другие заперты в конторских душегубках и тоскливо поглядывают из окошек на погожий летний денек.

Вытерев полотенцем голову насухо, я заглянул в холодильник, нет ли там чего поесть. В отделении для овощей нашлась только скрюченная половинка красного перца, уже не понадобившаяся Иде для ее любимого блюда суп–гуляш, да еще несколько завядших листиков салата. Можно было бы поджарить яичницу с салом, но не хотелось, чтобы шкварками пропахли мои только что вымытые волосы — на сегодняшний вечер вони с меня довольно. Всю снятую одежду я повесил на балкон, пусть проветрится.

Словом, пришлось изобразить эдакую вегетарианскую трапезу для полуночников — сухие хлебцы, масло, земляничный джем. Что–то вроде преждевременного завтрака. Я густо намазал тонкий, усеянный кунжутными зернышками хлебец, потом отложил его и достал из сумки свой «Никон», чтобы перемотать пленку. После того как Феш наорал на меня, я почти ничего не снимал: во–первых, пропала всякая охота, во–вторых, охрана установила кордон вокруг объекта номер 71, а в–третьих, даже с высокочувствительной пленкой понадобилась бы приличная выдержка, хотя в тот момент вокруг уже горело столько прожекторов, что было светло как днем.

Надо бы почистить сумку, в складках кожи еще оставалась белая пыль, а кое–где по черноребристой поверхности растекались белесые ручейки. Но голова у меня не совсем еще высохла, поэтому выходить на балкон не хотелось. Тем более что когда я вылез из своего «опеля», припарковав его у дома, то почувствовал прохладу — весна еще толком не наступила, многообещающее солнце за день не прогревает ни улицы, ни стены домов. Лишь через какое–то время в короткие обеденные перерывы станет возможно выходить с бутылкой кефира на берег Рейна, чтобы не давиться в столовке.

Телефонный звонок! Кто же это, ведь уже четверть двенадцатого?

Ида? Может, она решила позвонить с улицы, из автомата напротив своего монастыря? Неужели с ее месячными все–таки порядок?

Потуже затянув пояс на махровом халате, я пошел в спальню, где стоял аппарат.

— Фогель у телефона.

Но это была не Ида, в трубке молчание.

— Алло!

Тихо, никто не отвечал.

— Алло!

Я говорил не зло. Вероятно, кто–то из подвыпивших друзей развлекался таким образом.

В трубке по–прежнему ни звука — ни голоса, ни шороха, ничего такого, что обычно слышишь, когда кто–нибудь прикрывает трубку рукой. Ничего, только иногда что–то вроде легкого потрескивания. Дурацкие шутки. Я положил трубку.

Затем я вновь поднял трубку. Теперь должен был бы раздаться гудок, но линия не работала. Полная тишина. Я несколько раз нетерпеливо нажал на рычажок, потом еще, но уже помедленнее. Безрезультатно. Я покрутил диск, попробовал набрать какой–то номер. Вновь неудача. И не похоже на то, что мне кто–то звонил по междугородному. Я набрал «112» — номер ремонтной службы.

Все без толку, как и прежде. Линия не работала. Я подергал штекер, провод, снова набрал номер, потом еще и еще раз, выдергивая и засовывая при этом штекер правой рукой.

А я хотел, чтобы телефонный автоматический будильник поднял меня утром на полчаса раньше, ведь надо проявить пленки для Феша. Я опять поднял трубку — не может линия отключиться так надолго.

Значит, может.

Я заколотил пальцем по рычажку, но и это ничего не дало, no reply. [Нет ответа (англ.).] Вспомнилась старая битловская песня: «I called you at the phone, they said, you weren't at home, that's a lie–a–a–ai». [«Я позвал тебя к телефону. Мне сказали: ее нету дома. Это ложь» (англ.).]

Нет ответа. Может, Ида плохо повесила трубку? Может, она и впрямь позвонила, чтобы успокоить меня…

СРЕДА

Виктор лишь бросил на меня короткий сердитый взгляд, когда я с обычным пятиминутным опозданием явился на редакционную летучку в комнату № 423.

— Пришлось проявить пленку для Феша, там снимки со вчерашней аварии, — объяснил я.

Ханс–Петер, главный редактор газеты нашего концерна, заинтересованно подался вперед и оскалил свои беличьи зубы.

— А ты что, был там?

Я плюхнулся в кресло, рассчитанное, вероятно, на анатомические особенности задов, расплывшихся от долгих заседаний.

— Был до половины девятого.

Пусть Виктор знает, сколько с меня требуют сверхурочной работы, а то он каждый раз сомневается и не хочет подписывать табельный листок. Вернер и Бальц тоже с любопытством уставились на меня, и только Бет зевнула, накручивая на палец свои каштановые локоны. Наверно, молва о взрыве уже разнеслась среди сотрудников — для распространения таких новостей не нужно никакого отдела «внутренней коммуникации». Таким стало новое название группы доктора Виктора Нанцера в связи с реорганизацией, произошедшей два года тому назад; раньше она называлась отделом «производственной информации»; однако решено было подчеркнуть двусторонний, диалогический характер общения — мол, сотрудники концерна имеют право не просто высказаться, но и принимать подлинное участие в принятии решения. Словом, корми вола гуще, пахать будет лучше…