Увертюра ветра (СИ) - Элер Алиса - Страница 37

   - Я знаю, что ты здесь, Ильмере.

   Шепот-выдох почти не разомкнувшихся губ, утонувших в шелесте волн. Но она услышала.

   Она - незримая, неосязаемая; не видение - порыв ветра, чье-то воспоминание. Не душа города, нет, - но его воплощение.

   Налетевший ветер зашептал, заговорил, запросил, дробясь и повторяясь из раз в раз:

   - Освободи, освободи, освободи меня... elli-e Taelis...

   "Elli-e Taelis"...

   Губы cкривились в улыбке - болезненно-неправильной, уродливой.

   - Я больше не сказитель, Ильмере.

   В словах, таких простых, обыденных - горечь, отчаянье и боль, непроходящая так долго, что о ней, кажется, уже можно забыть. И свыкнуться, считая частью себя.

   - Прости.

   Бесконечно-жестокое, лишающее надежды обоих.

   - Сказитель, - мягко шепнула она набежавшей волной. Ветром всплеснуло волны, и паром дважды, как маятник часов, качнулся на гребне. - Я слышала, как о тебе пел ветер.

   - Ты ошиблась. Как и он.

   - Он не ошибается, elli-e, - грустное, переливчатое. Ветер обнял меня, лег на плечи - и мне впервые стало холодно от его прикосновений. - Освободи меня. Сбрось оковы этих стен, выпусти из их плена. Верни мне крылья, сказитель...

   - Я не могу, - резкое, категоричное, чеканное. Переступая через себя. - Не могу сейчас и не смог бы прежде. Прошлого не вернуть.

   И добавил, не для нее - для себя, чтобы растоптать проклюнувшуюся робким и бледным цветком надежду:

   - Никогда.

   - Ты можешь...

   - Нет, - резкое, жестокое, непоколебимое, рвущее сердце. И следом, едва ли не стоном - измученное, усталое, почти бессильное: - Нет. Оставь меня, Ильмере. Прошу. Я не могу утолить твою печаль. И никто не сможет.

   Ветер завыл - глухо, отчаянно, болезненно. И объятья, обманчиво-нежные, вдруг сжались до боли.

   Воды Майры всколыхнулись, потревоженные обезумевшим, не утихающим ветром.

   - За перила! За перила держитесь, олухи! - крик разбил волшебство, рывком выдернув меня в реальность.

   Паром закачался, как брошенное на воду перышко. Я кубарем покатился влево, потом - вправо, когда нас закружило очередной волной.

   Меня отшвырнуло к одной из стенок. Затылок обожгло болью, в глазах потемнело. Не обращая на нее внимания, я вцепился в ограждение изо всех сил - и рывком подтянулся, встав на ноги.

   Ветер побесновался еще минуту - и утих, опустевший. Лишенный надежды.

   Ильмере ушла.

   - Цел? - грубо спросил Нэльвё и развернул меня, стоящего в пол-оборота, к себе.

   - Да, - не сразу сообразив, что он спрашивает, ответил я.

   - На тебе лица нет.

   - Цел, но чувствую себя отвратительно, - уточнил я. И, собрав последние силы, выдавил из себя слабую улыбку: - Все в порядке, правда. Просто... немного нехорошо. Я прилягу?

   Он смерил меня долгим, пронзительным взглядом, и, помедлив, все же разжал пальцы, предупредив:

   - Уже скоро прибудем.

   - Да, я помню.

   Я, цепляясь за перила, шаткой походкой направился к занятому нами месту. Все кружилось перед глазами, точно в тот единственный раз, когда я угодил в шторм. Как давно это было, Всевышняя! Кажется, тысячу жизней назад.

   Доковыляв, я бросил короткий взгляд на испуганную и непривычно молчаливую Камелию. Ударом ей рассекло скулу. Нэльвё пытался ухватить девушку за подбородок и развернуть к себе, чтобы исцелить царапину, а она почему-то упиралась изо всех сил.

   Я опустился на дощатый пол, вытянулся - и только тогда разжал пальцы. Пол больше не казался мне жестким: настолько было все равно. Хотелось одного - забыться.

   В этот раз я не слышал ни напевов, ни на успокаивающих убаюкиваний волн. Стоило закрыть глаза, как я провалился в сон, короткий, но крепкий.

***

   Эрелайн вернулся поздним вечером, когда солнце уже спряталось за неровную линию горизонта, выведенную плавными изгибами уходящих вдаль холмов. Отсветы ушедшего светила разлились по кромке прояснившегося к вечеру неба расплавленным золотом - и выплеснулись через край, затопив пологие склоны и устилавший их вереск... Эрелайн невольно улыбнулся: в солнечные дни край Зеленых Долин был упоительно прекрасен. Жаль, еще немного, буквально пара минут - и все погрузится во мрак.

   Он улыбнулся, но уже грустно. Ночь - та, которую он ждал с самого утра - уже касалась босыми ногами карниза, почти шагнула в его окно, но не принесла обещанного покоя. Лишь новые тревоги, обязанности и дела, и стопку отчетов, которую не разобрать за полночи. Ни отдохнуть, ни поспать...

   Но проводить догорающий закат он может себе позволить.

   Помедлив, Эрелайн извлек из шкафа тонконогий хрустальный бокал и бутыль красного вина. Она пылилась здесь уже, кажется, пятый год, терпеливо ожидая своего часа. Но дорогих гостей, которых стоило бы почтить сокровищем, не было, а сам лорд не любил вино. Вот разве что в такие редкие мгновения, как сейчас, ощущалось острое желание сделать пару глотков. В мгновения, когда его измученная, омертвевшая душа оживает под медовыми лучами заходящего солнца.

   Крепкое, терпкое - вино пьянило одним лишь ароматом. Настоящий шедевр винодельческого мастерства. Эрелайн пригубил напиток и, повинуясь внезапному порыву, распахнул ведущую на балкон дверь - чистый горный хрусталь, закованный в оправу из мореного дуба. Шагнул на узкую каменную полосу балкончика, пальцами сжал парапет.

   Совсем не летний ветер, идущий с гор, пронизывал насквозь: забирался холодными пальцами под рубашку, трепал волосы, ласково гладил лицо. Прикосновения ледяными поцелуями обжигали кожу, почти до боли. Было отчаянно холодно, но Эрелайн отчего-то почувствовал себя счастливым и свободным, как никогда. И живым. Будто сбросил, наконец, все то, что угнетало его долгие десятилетия; заново родился в нежных, прощальных лучах солнца, в ледяном перезвоне горных кристально-чистых ветров.

   Но ветер переменился и затих, и черная тень упала на замок. Поглотила Драконьи Когти, его самого, и все вокруг - и умчалась далеко вперед, к горизонту, в погоне за солнцем. Стремительная и яростная, она, казалось, нагоняла его и непременно должна была поймать, но солнце извечно опережало ее на какие-то секунды, прячась в сердце холмов, как ночной цветок смыкает лепестки при свете луны.

   Радость и счастье, певшие в его сердце всего мгновение назад, ушли, оставив после себя гулкую, особенно ощутимую пустоту. Эрелайн выпрямился, встал болезненно прямо; улыбка исчезла с его вновь окаменевшего лица. Глаза потухли, и синева бескрайнего моря сменилось грозовым сумраком. Усталость, отступившая было в закатных лучах, утонувшая в свежести семи ветров, накатила с тысячекратной силой. Тяжесть долга, глухая ненависть к себе - все вернулось, а случившееся казалось минутным помешательством; видением, призрачным и эфемерным.

   Было больно и обидно. И очень глупо. Как он мог поверить?.. Устремиться за мечтой, нырнуть в омут с головой, поверить в неосуществимое?.. Дурак. Просто дурак.

   Он ведь давно смирился... давно, шестьдесят два года, месяц и два дня назад. В такой же дивный день поздней весны, наполненный смехом и улыбками, хрустальным ветром и нежностью солнца. Он умер в тот день, раз и навсегда. И незачем ворошить прошлое. То, что умерло, не вернуть.

   Ветер вновь налетел, одиноким порывом захлестнув в объятиях. И шепнул, ожегши:

   "Зачем тебе это, бессмертный? Долг, честь... род, который исчез прямо здесь, обагрив мрамор стен Драконьих Когтей...

   Ты давно мертв, тебе не жить вновь. Никогда. Зачем ты беспокоишь живых, смущаешь их своим пустым взглядом? Воплощенная тьма, воплощенная смерть - вот что плещется в синих безднах. Зачем тебе это, Эрелайн? Шагни за край, расправь крылья - и утони в моих объятиях. Обрети покой, о котором ты молишь каждый обжигающе ясный полдень, каждое ослепительное утро.

   Шагни за край..."