След тигра - Воронин Андрей Николаевич - Страница 38
- Предыдущая
- 38/79
- Следующая
Глеб сонно почмокал губами и что-то промычал, для правдоподобия перевернувшись на бок. Пистолет при этом больно врезался ему в ребра. «Артист, — ядовито подумал Глеб. — Мастер перевоплощения… Черт, до чего лежать неудобно!»
— Чш-ш-ш, — сказала Горобец. — Тихо, тихо. Спи. «Я-то сплю, — подумал Глеб, — а вот ты что делаешь?»
Горобец выскользнула из шалаша, двигаясь бесшумно и грациозно, как крупная кошка. «Бывает, — подумал Глеб. — У женщины, вынужденной неделями бродить по долинам и по взгорьям в сугубо мужской компании, неизбежно возникает масса мелких, но неприятных чисто бытовых проблем. И решать эти проблемы тем сложнее, чем лучше женщина воспитана…» В общем, пока что в поведении Евгении Игоревны не было ничего необычного.
Впрочем, странности не заставили себя долго ждать. Вместо того чтобы заняться решением мелких бытовых проблем, Горобец подошла к запасенной с вечера куче хвороста, опустилась на корточки и начала по одной подкладывать в потухший костер ветки, выбирая снизу, где хворост был посуше. Потом она стала на колени и принялась дуть на угли. Вскоре костер уже вовсю пылал, с треском пожирая топливо. Евгения Игоревна сдвинула заготовленный хворост в сторону, освободив для себя пятачок сухой земли, и грациозно уселась перед огнем, по-турецки скрестив ноги.
«Что-то я не припомню, чтобы она жаловалась на бессонницу, — подумал Глеб. — Впрочем, она вообще редко жалуется на что бы то ни было».
Горобец что-то делала там, у костра, — что именно, Глеб со своего места не видел. Тогда он бесшумно принял сидячее положение и выглянул из шалаша. Разбудить Тянитолкая он не боялся — тезка храпел так, что возникали опасения за судьбу построенного на скорую руку шалаша. С новой позиции Сиверов отлично видел свою начальницу.
Впрочем, смотреть оказалось не на что. Горобец выудила из наплечного кармашка одинокую кривую сигарету, взяла из кучи хвороста тонкую ветку, подержала ее над огнем и, когда кончик ветки занялся язычком желтого пламени, прикурила от него сигарету. Подсвеченный костром табачный дым рваным облаком поплыл из-за ее плеча, попал в восходящий поток горячего воздуха, рванулся вверх, завиваясь спиралью, и мгновенно рассеялся в черном ночном небе. «Скверно, — подумал Глеб. — Ночные раздумья у таежного костра — это очень возвышенно и романтично, но скверно. В нашей ситуации ничего глупее просто не придумаешь. Она что, смерти ищет?»
Евгения Игоревна завела руку за спину и что-то вынула из заднего кармана своих неизменных армейских штанов. Глебу показалось, что это был бумажник, но утверждать это с уверенностью он не мог — мешало пламя костра, окружавшее фигуру Горобец слепящим оранжевым ореолом. На этом фоне Евгения Игоревна казалась просто черным, лишенным мелких деталей силуэтом — ни дать ни взять фанерная мишень на полковом стрельбище. Сравнение с мишенью очень не понравилось Глебу. Он далеко вытянул шею, чтобы разглядеть, что она там такое держит в руках, потерял равновесие и вынужден был опереться рукой о землю. Под пальцами тихонько хрустнула зеленая ветка — сооружая шалаш в темноте, да еще и под дождем, они с Тянитолкаем поневоле набросали вокруг немало мелкого мусора. Горобец резко обернулась, и Глеб понял, что замечен.
— Я все-таки тебя разбудила, — огорченно сказала она. Глеб выбрался из шалаша, подошел к костру и сел рядом.
— Не то чтобы разбудила, — сказал он. — Просто я сквозь сон почувствовал, что мне чего-то не хватает.
— Я польщена, — тихо сказала Горобец. — «Чего-то не хватает» — это уже несомненный прогресс в отношениях. Глеб вздохнул.
— Нет-нет, — торопливо сказала она, — не надо ничего говорить. Я же прекрасно понимаю, в какое положение тебя ставлю: что бы ты сейчас ни сказал, получится либо ложь, либо пошлость, либо откровенная глупость. Прости, я вовсе этого не хотела. Я вообще все понимаю и ни на что не обижаюсь. Правда-правда, ни капельки. У каждого из нас свои понятия о том, что хорошо, а что плохо, что можно, а чего нельзя. Я… Прости, я сегодня наговорила тебе очень много лишнего. Обычная бабья слабость, больше ничего. Ты вел себя абсолютно правильно…
— Да уж, — не кривя душой, пробормотал Глеб. — Уж куда правильнее… Ей-богу, вспоминать тошно.
— А иначе и быть не могло. Это я во всем виновата, потому что пошла напролом. Наверное, это было что-то вроде истерики. Прости. Ты замечал, как странно у нас понимают равноправие полов? Все будто договорились, что женщины отныне имеют все права и не имеют обязанностей, кроме одной-единственной — рожать, да и то, если сами этого захотят. Нам торжественно вручили право самим добиваться любви мужчины, но забыли научить очень важной вещи: достойно принимать отказ. Я хочу быть с тобой честной, и я постараюсь научиться достойно принимать отказы… и не сдаваться,
— Ага, — сказал Глеб. — А то я уж было испугался, не заболела ли ты. Значит, не сдаваться?
— Вот именно. Надеюсь, приглашение в лучший московский ресторан все еще в силе?
— Оно может потерять силу, если мы с тобой будем торчать на виду у всей тайги, как две глиняные тарелочки на огневом рубеже биатлонной трассы. Симпатичные такие, круглые тарелочки — сидят себе рядышком и ждут, когда прибежит запыхавшийся дядька с винтовкой…
Она усмехнулась, одной длинной затяжкой прикончила сигарету и бросила окурок в огонь.
— Какой ты после этого прапорщик, — сказала она. — Прапорщики так не выражаются.
— Что ты знаешь о прапорщиках? — возразил Глеб. — И потом, какая тебе разница, прапорщик я или нет?
— А может, я строю далеко идущие планы, — усмехнулась она. — Планы, в которых твое звание играет определяющую роль… Ведь офицер, даже если это всего лишь лейтенант, в перспективе может стать генералом, а вот прапорщик — это навсегда.
— Лейтенант в моем возрасте — это тоже навсегда, — ответил Глеб. — Можешь не сомневаться, я знаю, о чем говорю. И потом, если ты случайно не в курсе, я женат.
— Ну и что?
— Так уж и ничего? Имей в виду, я её люблю, и она, как и ты, не привыкла сдаваться.
— Скажи мне, кто твой враг, и я скажу, кто ты… И потом, нам вовсе не обязательно с ней враждовать. Потягаемся на равных, а потом, глядишь, как-нибудь договоримся, заключим соглашение… В конце концов, штамп в паспорте не имеет никакого значения. Зато представь, как ты тогда заживёшь!
— Если б я был султан… — задумчиво пробормотал Глеб, радуясь тому, что она все еще сохранила способность шутить. — Знаешь, — добавил он, подумав, — если вы сговоритесь, от такого семейного счастья впору бежать на край света!
— Мы уже на краю, — отбросив шутливый тон, напомнила она.
Собственные слова — «бежать на край света» — вдруг резанули Глеба прямо по нервам, и ему сразу стало не до шуток. Именно это советовал ему перед смертью Гриша: бежать без оглядки, не тратя времени на сборы и прощание…
Повернув голову, он увидел, что она вертит в руках предмет, который недавно извлекла из заднего кармана. Это действительно был бумажник — кожаный, мужской, сильно потертый, с заломавшимися, смятыми уголками. Евгения Игоревна открыла его и вынула оттуда фотографию, при свете костра казавшуюся черно-белой.
— Хочешь взглянуть? — спросила она.
— Муж? — догадался Сиверов.
— Да, Андрей…
Глеб взял фотографию в руки. Она и впрямь была черно-белая, любительская, но сделанная, несомненно, хорошей камерой, находившейся в опытных руках. «"Зенитом» щелкали, наверное, — решил Сиверов. — Или ФЭДом…»
На фотографии был изображен плечистый, мужчина в походном обмундировании — уже знакомой Глебу куртке с оскаленной тигриной мордой на рукаве, в поднятых до самого пояса болотных сапогах. Голова не покрыта, темные кудри вьются по ветру, глаза прищурены — улыбается, даже смеется. Окладистая борода, почти как у покойного Вовчика, только черная с легкой проседью, в зубах «беломорина», под мышкой — карабин с мощной оптикой. Позади, накренившись в какой-то грязной рытвине, стоит гусеничный вездеход с вездесущей тигриной мордой на борту, а за вездеходом сплошной стеной — еловый лес с белыми пятнами нерастаявших сугробов между черными стволами.
- Предыдущая
- 38/79
- Следующая
