Султан Луны и Звезд - Арден Том Дэвид Рэйн - Страница 4

• Предыдущая
• 4/155
• Следующая

За свою долгую жизнь мать-Мадана познала много печали, но все же не столько, сколько могла бы изведать. Проданная в рабство маленькой девочкой, она, конечно, горевала об утраченной свободе, но потом поняла, что в этом, пожалуй, скрыта благодать. Ее отец был бедняком, и кроме нее у него были старшая дочь и сын, и он ни за что не смог бы дать ей таких благ. Ее старшая сестра вышла замуж за хозяина богатого караван-сарая — кое-кто поговаривал, что этот караван-сарай самый лучший на побережье Дорва. Что сталось с ее братом — этого она не знала. Она, правда, слышала — и надеялась, что все так и есть, — что он стал большим человеком и занимает важный пост при дворе калифа Куатани.

Мать-Мадана не завидовала своим удачливым брату и сестре — ведь она, если на то пошло, была некрасива, и вряд ли бы на нее обратили внимание мужчины. Что ж, и в этом тоже была своего рода благодать. Хорошеньких рабынь ждала такая участь, которой мать-Мадана избежала и была рада тому. И когда ее приставили к дворцовой детской, мать-Мадана поначалу просто обрадовалась, а потом работа стала приносить ей несказанное счастье.

О нет, ее жизнь была благодатна — для рабыни. Не проходило дня, чтобы она не преисполнялась благодарности за то, что ее жизнь сложилась именно так, и все же она знала, что из этой-то благодати и вызрели семена ее нынешней печали. Как же она была глупа, что позволила себе так нежно полюбить своего юного подопечного! Но что она могла поделать? Деа был единственным сыном султана. Он рос болезненным и впечатлительным мальчиком. И пусть за время последнего солнцеворота он приблизился к совершеннолетию, ему все же недоставало силы и крепости, которые украшают истинного мужчину. Порой казалось, что ему никогда не обрести ни силы, ни крепости. Стараясь не расплакаться вновь, мать-Мадана стала вспоминать о тех временах, когда она целовала маленького принца, разглаживала его наморщенный лобик, ласкала его темные волосы. Теперь ей уже никогда не было суждено коснуться губами даже края его одежд. После того как принц женится, он должен будет перебраться в другие покои в дальнем крыле дворца. Мадана понимала, что даже если ей суждено будет когда-либо увидеть своего воспитанника, он не заметит ее, как будто ее и нет вовсе. Его сделают совсем другим, чужим, далеким.

Мать-Мадана поежилась. Такое ей случалось переживать и прежде, но на этот раз она страдала намного тяжелее. Неужели это естественно, неужели справедливо, чтобы мальчик так скоро стал Бесспорным Наследником? И простым ли совпадением стало то, что Таль, его самый близкий друг, был принесен в жертву Пламени?

Старуха глубоко вздохнула, постаралась успокоиться. Она вдыхала давно знакомые сладкие ароматы цветущих садов — запахи жасмина и корня Джавандры, ночных нарциссов и душистых фиалок. Но самым тонким был запах спор лунной нектарины. Ах, но этот дивный аромат струился от кубка, который мать-Мадана держала в руке. Говорили, что сок лунной нектарины, подмешанный к питью, будто бы излечивал от сердечных напастей. Мать-Мадана запрокинула голову и отпила немного нектара. Лучистое тепло разлилось по ее телу.

Она тут же обернулась и опасливым взглядом обвела стены. Что же она наделала! Рабыням не положено было касаться губами таких напитков, предназначенных для уст царственных особ!

Со стороны террасы донеслось шарканье шлепанцев. Раб? Какое-то известие? Нянька успела спрятать кубок как раз в то мгновение, как в распахнутые резные двери шагнул высокий плечистый мужчина. Она ахнула, прижала ладонь к губам. О нет, то был не раб. Мужчина был в прекрасных, алых с золотом, одеждах. Его налобную повязку украшали драгоценные каменья, и глаза его сверкали подобно этим каменьям, а его обильно умащенная борода сверкала сотнями радужных капелек.

Но что тут могло понадобиться султану?

Мать-Мадана неловко опустилась на колени.

— О, Святейший!

Улыбка тронула губы султана.

— Неужто эта роскошная мантия способна обмануть даже мою старую нянюшку? Ну же, Ламми, мы ведь с тобой старые друзья, верно? Разве ты не помнишь, как держала меня на руках?

Рабыня зарделась и не нашла что ответить. С губ ее сорвался сдавленный звук — что-то вроде смеха пополам с рыданием. Отчего она лишилась дара речи — от изумления, от испуга, а может, испитое снадобье ее так расслабило, — этого мать-Мадана и сама не понимала. Она только знала, что не должна говорить с этим человеком, с этим чужим, злобным созданием, что явилось к ней посреди ночи и назвало ее «Ламми». Это была шутка, не иначе, — жестокая шутка. И оттого, что некогда он был дорог ей и мил, как теперь Деа, старухе-рабыне было только горше. Подумать только — в один прекрасный день ее любимый юный принц станет таким же! Оставалось только радоваться тому, что она стара и что смерть заберет ее раньше.

— Ну, поднимись же с колен, Ламми. — Султан протянул к ней руку и помог ей встать, а потом указал на распростертого на постели юношу. Юный принц, не слышавший, как вошел отец, все еще рыдал, отвернувшись к стене. — Моего сына потрясло первое посещение Святилища Пламени. Это понятно, ведь он еще так молод. Понятно и даже хорошо. Разве лучше было бы, если бы мальчик остался равнодушен к такому событию?

Мать-Мадана робко покачала головой, покорно опустила глаза. Но в сознании у нее бушевал гнев, словно лава в жерле разыгравшегося вулкана. Что же он такое говорил, этот человек? Не говорил ли он о том, что радуется горю Деа? О, он просто чудовище, чудовище с черным сердцем!

А султан продолжал:

— Может ли эта печаль помешать моему сыну стать мужчиной? Я в это не верю. А разве я стал менее мужественным из-за того, что пришел к нему теперь? Кто лучше утешит моего мальчика, нежели тот, кто смиренно несет ношу, которая однажды перейдет к нему? Ну же, Ламми, ты можешь выйти на террасу. Оставь меня наедине с моим мальчиком ненадолго.

Мать-Мадана покорно поклонилась, но на самом деле не так легко ей было совладать с собой. Она шагнула за резные двери, но не удержалась — обернулась. Какой горечью, какой болью сковало ее сердце, когда она увидела, что султан заключил Деа в объятия!

Мать-Мадана неохотно удалилась в темноту.

— Сын мой, — сказал султан, — пора осушить слезы.

Человек в роскошных, усыпанных самоцветами одеждах неуклюже уселся на край узкой кровати сына.

Юноша всхлипнул, сморгнул слезы и не мигая уставился на умащенную черную бороду, пальцы со множеством сверкающих перстней, на морщинки в углах глаз отца. Одежды султана были скользкие и холодные, как кожа ящерицы. Деа замутило. Ему хотелось твердить одно: «Почему? Почему?!»

— Почему? Почему? — проговорил султан.

Деа вздрогнул.

— Тебе это не дает покоя, верно? — Султан попытался улыбнуться. — Ах, сын мой, не бойся же своего отца! Разве ты не знаешь, как сильно я люблю тебя? То, что произошло сегодня, было испытанием, и ты прошел это испытание.

Деа несказанно удивился.

— А то, что ты плакал, как женщина... — Султан рассмеялся. — Это ерунда! Неужто ты подумал, что я стыжусь за тебя, сынок? После церемонии ты плакал без конца, но ты плакал не при людях. А для простолюдинов, что заполонили церемониальную дорогу, для имамов и для эбенов в Святилище, кто еще принц Деа, как не мужественный юный герой?

Изумлению Деа поистине не было предела. После окончания церемонии он только мучался стыдом и проклинал собственную трусость, сковавшую его по рукам и ногам в те мгновения, когда эбены волокли к алчно ревущему Пламени его друга. Как он жалел о том, что не бросился вперед, не отнял Таля у жестоких стражников! Но тогда Деа был слишком слаб и испуган. Он даже крикнуть не смог, не сумел попросить у Таля прощения.

— Отец, ты ошибаешься. Я не герой.

Султан улыбнулся.

— Сын мой, ты забываешься. Разве Султан Луны и Звезд может ошибаться? Я говорю, что ты герой, потому что казался героем, а со временем, сын мой, мы становимся такими, какими кажемся. — Он умолк, прищурился. — И потому надо быть очень осторожными в том, какими казаться.

• Предыдущая
• 4/155
• Следующая