Пикник на Аппалачской тропе - Зотиков Игорь Алексеевич - Страница 89
- Предыдущая
- 89/112
- Следующая
— О, бул шет! (дерьмо буйвола!) — выругалась женщина и начала брезгливо облизывать пальцы, высоко подняв кисть руки с длинными модными ногтями. — Еще один вопрос, — сказала она, оторвавшись от облизывания. — Где здесь поблизости есть ресторан, в котором до утра танцы?..
Дан обстоятельно объяснил ей…
Когда женщина, потеряв к нам интерес, вышла на улицу, подошла к своей машине и остановилась около нее, продолжая непринужденно обсасывать свои пальцы, мы уже не смогли сдержаться и покатились от хохота. Потом Дан сказал:
— Сейчас это здесь называется «вумен-либ» (женское освобождение), слышал об этом?
Конечно, я не раз слышал об этом. Помню, как Стив, который обычно танцевал на сквер-данс с тоненькой Джо-Анн, начал вдруг танцевать с другими девушками.
«А где же твоя Джо-Анн?» — спросил я его. «Она уехала на несколько дней к своему бой-френду в Чикаго», — спокойно ответил он. «Как к бой-френду? Я думал, что ты ее бой-френд!» — «Я тоже, я даже думаю, что я ее настоящий бой-френд, а тот — просто так…» — «И ты не ревнуешь?» — «Как тебе сказать? Думаю, что нет, — Стив задумался. — Понимаешь, Игор, у нас сейчас вумен-либ, и женщина имеет равные с нами права в поиске партнера. Ведь столько лет, столько веков женщина всегда ждала, когда ее выберет мужчина. Сейчас обе стороны могут делать это одинаково свободно. У Джо-Анн нет от меня секретов. Ведь было бы хуже, если бы она встречалась с Биллом тайком. А так — мы как бы конкурируем с Биллом. Ведь эта страна — свободной конкуренции. Вот мы с Биллом и конкурируем…»
Потом я вспомнил о вумен-либ, когда жена пастора Иана — Лия, наша аспирантка, прочитала мой рассказ о работе на леднике Росса по-английски и удивленно заметила: «Игор, все это интересно, но мне кажется, что ты описал работу девушки Мегги в твоей группе как шовинист, мужской шовинист». — «Я — шовинист?! Ведь у нас в СССР слово „шовинист“ имеет один, политический смысл». — «Да, ты описал, какая она женственная и как она по-женски украсила ваш быт в Антарктиде. И ничего не сказал о том, что она сделала как лаборант, просто бесполый лаборант. Этим ты как бы принизил ее, показал, что как бы беспомощна она ни была, вы бы ее приняли все равно, потому что вы на нее сразу смотрели не как на лаборантку, а как на слабую женщину, украшающую быт мужчины».
Я молча смотрел во все глаза на Лию, она была вполне серьезна, потому что то, о чем она со мной говорила, казалось ей моим большим недостатком. И я вдруг вспомнил, что как-то вечером к нам со Стивом пришла (в смысле «приехала», здесь не ходят) в гости украшать елку его гел-френд Джо-Анн, и, говоря о том, что ей надо где-то починить машину, она вдруг сказала, произнесла это же слово, в таком же контексте: «У меня есть знакомый на бензоколонке-гараже, но он шовинист. Когда я говорю ему просто, что у меня есть деньги и мне надо починить машину, заменив то-то и то-то, и я знаю, что это стоит столько-то, он никогда не помогает. Мне надо подойти к нему и притвориться слабой женщиной и сказать, что я ничего не понимаю в этом автомобиле. Тогда он полезет внутрь, выяснит, в чем дело, и гордо скажет, что он и его друзья сделают починку. Он возьмет те же деньги, он не преследует никаких сексуальных целей, но это мне неприятно, потому что он показывает если не мне, то самому себе, что он сильный и умный, а я — слабая и дура, потому что женщина. Он — шовинист, Игор, мужской шовинист, не понимающий, что сейчас время вумен-либ. Скажи, Игор, ты помогаешь своей жене в Москве надеть пальто или она его сама надевает?» — спросила она вдруг. «Конечно, помогаю». — «О, Игор, ты такой же мужской шовинист, как и другие, — сказала несколько раздраженно Джо-Анн. — Ты тоже хочешь, чтобы твоя жена была слабой, стараешься удержать ее в таком состоянии».
4 января. Прекрасное солнечное утро, наконец мороз, хотя без снега. Я уже на работе, хотя доехал с опаской. Машина гудит как спортивная — мой глушитель отсоединился от двигателя. В обед поеду домой, попробую починить сам. Поломка маленькая, а в гараже, говорят ребята, за это возьмут долларов сто.
Моя жизнь в доме Стива все более налаживается. Неделю назад он купил где-то по случаю за пятнадцать долларов («Всего за пятнадцать!» — все время восклицает он) кровать с пружинным матрасом, к которому был приложен еще один, уже обычный матрас. Два дня Стив не показывал ее мне — красил в гараже под домом, а потом показал. Я сказал ему, что кровать мне нравится, хотя она напомнила мне больничную кровать.
— О, я знаю, что ты имеешь в виду, — сказал Стив. — Это потому, что я покрасил в белый цвет…
И не успел я сказать что-нибудь, как он схватил какую-то банку с краской и начал перекрашивать ее в бледно-розовый. Это заняло с сушкой еще два дня. А потом мы торжественно затащили все на второй этаж. Стив нашел где-то салатного цвета с рисунком простыни, а потом притащил откуда-то огромное, пурпурно-красное, легкое, но толстое, почти как матрас, пуховое одеяло. На темно-красном фоне были разбросаны крупные, от руки нашитые яркие цветы.
— Мой брат служил в морской пехоте в Корее и привез это одеяло оттуда. Это настоящий шелк. Два дня назад он прислал его мне специально для твоей кровати.
А еще через день в моей комнате появилась и странная двухрожковая настольная лампа.
— Моя мама — миссис Стольски — прислала ее тебе, — сказал Стив.
Итак, теперь у меня нет только хорошей подушки. Есть, правда, наволочка, которую мы со Стивом пока набили ставшими мне ненужными тонкими солдатскими одеялами, которыми перед этим я накрывался.
— Ты можешь, Игор, купить подушку в Кеймарте (Кеймарт — название очень популярных дешевых универмагов, которые в Америке повсюду) и принести чек, а я оплачу расходы, — сказал Стив.
Но я не буду этого делать. Американские подушки такие тонкие и так странно скроены, что на своей огромной самодельной «подушке» с начинкой из мягких одеял я сплю лучше.
Жить со Стивом много приятнее, чем жить одному. Надо было лишь привыкнуть к его странному юмору и тому, что, когда дело касается любых денежных вопросов, надо все говорить прямо и четко и не обижаться, а торговаться.
Например, после первых трех дней жизни у Стива, когда я почувствовал, что мои расходы на бензин резко возросли, я сказал ему осторожно:
— Стив, ты колебался или не знал, сколько с меня спросить за квартиру, и я сам назначил тебе цену — 150 долларов в месяц, но сейчас я вижу, что мои расходы на бензин возросли на 30 долларов в месяц потому, что далеко ездить. Итого я плачу за мою жизнь в твоем доме 180 в месяц. Это для меня многовато. Конечно, раз мы договорились, я заплачу тебе 150, но не кажется ли тебе, что, раз тебе все равно, было бы лучше, если бы я платил тебе 130?
И тут Стив, который, казалось мне, был безразличен к деньгам, расхохотался:
— Игор, я забыл твою национальность.
— Как, ты же знаешь, что я русский, — удивился я.
— А я подумал сейчас, что ты еврей. Только евреи так торгуются. Нет, Игор, я стою на том, о чем мы договорились. И я удивлен, что ты торгуешься о такой маленькой сумме. Неужели она для тебя что-то значит?
— О'кей, Стив, я не настаиваю, я только спросил: что, если… — ответил я сухо, а сам подумал, что для него, получающего в неделю столько, сколько я в месяц, 30 долларов ничего не значат.
Но этот разговор еще раз научил меня разделять дружеские и денежные отношения. И когда через неделю он получил счет за телефон (двадцать долларов) и спросил меня, не хочу ли я разделить с ним расходы, потому что телефон общий, рассмеялся уже я:
— Ты что, Стив, разве не помнишь, что моя плата включает пользование всеми удобствами. Для меня телефон — просто входит в это понятие. А оплата его — твоя проблема.
Стив не обиделся, сказал только, хитро улыбнувшись:
— Я не возражаю, я просто хотел попробовать. Вдруг ты не будешь возражать и оплатишь половину. Но не платить — твое право…
— Спасибо, Стив, считай, что я им воспользовался…
- Предыдущая
- 89/112
- Следующая
