Интерлюдия Томаса - Кунц Дин Рей - Страница 19
- Предыдущая
- 19/41
- Следующая
— Ложь в чем?
— Я не красавица.
— Но, Джоли… ты красавица.
Она качает головой:
— Я этого не вижу. Я в это не верю. Я знаю, это ложь. Я не могу быть красавицей. После того, что сделала.
— О чем ты?
Ногой она подвигает сложенный спальник к Орку. Опускается на колени, всматривается в сморщенное лицо существа.
Когда начинает говорить, держит голос и все эмоции под контролем. За исключением разве что меланхолии.
— Это было ужасно. Я кричу на них, умоляю, чтобы они прекратили. Один за другим они подходят к Макси… мои близкие, его близкие. Они тоже пытались останавливать друг друга. Они пытались. Но Хискотт перемещается так быстро из одного в другого, никогда не знаешь, в кого следующего он прыгнет. Эти яростные пинки, удары. Кровь Макси… на всех. Я не могу их остановить, Макси почти мертв, и я должна убежать. Я больше не могу этого видеть.
Безо всякого отвращения, даже с нежностью, Джоли поднимает руку, которая на короткое время оживала, руку мумифицированного трупа, стучавшую по полу.
Рассматривая сморщенные длинные пальцы, продолжает:
— Я уже бегу, а в следующее мгновение стою над Макси, и я не знаю, откуда в моей руке взялся нож. Большой нож. Он еще жив. Уже мало что соображает, но все-таки в сознании. Ему только восемь. Мне девять. Он узнает меня. Его глаза на мгновение очищаются от тумана. Я наношу удар ножом, потом второй, третий. И он умирает.
Повисает молчание, и я не могу заставить себя нарушить его. Потом все-таки говорю:
— Это была не ты, Джоли.
— Отчасти я.
— Нет, не ты, — настаиваю я.
— Отчасти.
— Он полностью тебя контролировал.
И жутким голосом, переполненным печалью, словами, слишком для нее взрослыми, она говорит:
— Но я это видела. Я этим жила. Я чувствовала, как нож режет плоть и перерубает кости. Я видела, как Макси смотрел на меня, когда жизнь уходила из его глаз.
Я чувствую, что она не позволит обнять ее вновь. Если я упаду перед ней на колени и попытаюсь утешить, она оттолкнет меня, и наша связь надорвется. Это ее горе, и она держится за него, чтит память убитого кузена, и эта ее вина, пусть она не виновата в случившемся, возможно, является для нее доказательством того, что она по-прежнему человек, несмотря на содеянное. Я многое знаю о горе и чувстве вины, и хотя ее горе и чувство вины схожи с моими, они не мои, и нет у меня права говорить ей, что она должна чувствовать.
Опустив руку монстра на пол, она вновь начинает изучать его лицо, особенно большие глазницы, на дне которых лежит что-то иссушенное, когда-то бывшее глазами, а теперь напоминающее плесень на дне давно высохшего колодца. Опять свет мерцает, но на этот раз не гаснет, зато в глазницах от мерцания возникают тени, создавая впечатление, что глаза поворачиваются слева направо и обратно, совершенно черные глаза, такие же, как бывает у смерти, когда та возникает на пороге с извещением о выселении из этого мира.
— Я не красавица. Это не причина, по которой он готовится меня убить. В последние месяцы он несколько раз искал меня, но не мог найти, потому что я приходила сюда, а потом, когда он вторгался в мой разум и прочитывал мои воспоминания, всякий раз я оказывалась в обычном месте, где он не мог меня не найти. Какое-то время он думал, что это его недосмотр, но теперь подозревает, что я научилась прятать от него информацию, которую не хочу ему показывать.
Умение спрятать от кукловода хотя бы малую часть своих воспоминаний — это шаг в нужном направлении, но Джоли, похоже, не возлагает надежд на свое достижение.
— Он прав? Ты можешь что-то от него прятать?
— Говорят, иностранный язык надо учить ребенком, потому что тогда обучение идет гораздо быстрее, чем у взрослых. Я думаю, то же самое с умением прятать воспоминания от Хискотта. Многое мне спрятать не удается, но с каждым месяцем я прячу все больше, включая и это место, куда я ухожу, чтобы укрыться от него. Я не верю, что это по силам кому-то из взрослых, но, думаю, Макси мог научится тому же, что сейчас умею я. Возможно, Хискотт заподозрил Макси. Возможно, испугался, что Макси научится не пускать его в свой разум, поэтому и убил его.
— Ты думаешь, что научишься не пускать его, не позволишь контролировать твой разум?
— Нет. На это ушли бы годы, а он не позволит мне так долго жить. Но я сделала кое-что еще.
Она легонько постукивает указательным пальцем по остриям нижних зубов Орка, продвигаясь слева направо по акульей ухмылке трупа.
Если рука Орка могла резко дергаться, выбивая пальцами дробь по полу, его челюсти, вроде бы раскрытые скукожившимися сухожилиями и усохшими мышцами, вполне могут захлопнуться, и зубы вопьются в нежные подушечки пальцев.
Я уже собираюсь предупредить ее, но она наверняка думала об этом и проигнорирует мои слова. Что-то подсказывает мне, что ни само существование Орка, ни его происхождение нисколько не интересуют Джоли, и остроты зубов она тоже не замечает. Нахмурив лоб, облизывая губы, она водит пальчиком по торчащим из пасти Орка кинжалам, размышляя над вопросом, который ее волнует.
А потом озвучивает его:
— Монстр знает, что он монстр?
Вопрос кажется простым, и кто-то может посчитать его нелепым, потому что, как знают современные мыслители, психология и теория социальной несправедливости могут объяснить мотивы всех, кто совершал злые деяния, доказывая, что фактически они сами жертвы, а потому никаких монстров не существует — ни минотавров, ни оборотней, ни орков, ни гитлеров, ни маоцзэдунов. Но я понимаю, почему она задает этот вопрос и почему он так важен для нее.
Джоли заслуживает полного и детализированного ответа, хотя в сложившихся обстоятельствах такой ответ только добавит ей сомнений. У нас нет времени на подобную неопределенность, потому что она рождает нерешительность, а нерешительность — одна из матерей неудачи.
— Да, — заверяю я ее. — Монстр знает, что он монстр.
— Всегда и везде?
— Да. Монстр не только знает, что он монстр, но ему еще и нравится быть монстром.
Она встречается со мной взглядом:
— Откуда ты знаешь?
Я указываю на монстра:
— Это не первый мой монстр. Я сталкивался с самыми разными. По большей части, в человеческом облике. И монстры в человеческом обличье просто обожают творить зло.
Вновь глядя на острые зубы Орка, девочка, похоже, обдумывает мои слова. К моему облегчению, она больше не рискует остаться без пальцев и теперь прикасается к большому выпуклому лбу. Несколько отшелушившихся кусочков кожи отлетают на пол.
— В любом случае, — она вытирает руку о джинсы, — я сделала кое-что еще, помимо того, что скрыла от него место, где он не может меня найти. Я представила, что эта потаенная пещера спрятана в кустах, высоко на холмах, но все-таки на территории «Уголка» и далеко-далеко от дренажной трубы, выходящей на пляж. И вчера, когда он захватил мой разум, я позволила ему увидеть эту пещеру в моей памяти как настоящую, но не в том месте, где она на самом деле. Поэтому, пусть он и готов меня убить, он, возможно, потратит какое-то время, направив членов семьи на поиск пещеры.
— Откуда у тебя такая уверенность, что он готов… для этого?
— Слишком многое ускользает из-под его контроля. Тебе известно о нем, поэтому он должен убить тебя. Потом он убьет женщину, которая приехала с тобой, потому что не может контролировать ее. Меня он собирался убить через день или два, но теперь появился ты, и со мной он расправится лишь после того, как прикончит вас двоих.
Аннамария в сравнении со мной обладает куда более глубокими знаниями о сверхъестественном. Она говорит, что в «Уголке» ей ничего не грозит. Может, так. Может, и нет. Я сожалею, что одновременно не могу быть в двух местах.
— Я доберусь до него первым.
— Думаю, ты сможешь. Но если не доберешься… нас троих похоронят на лугу рядом с Макси, без гробов и надгробий.
Она поднимается, упирает руки в бока. В футболке с черепом и джинсовой куртке с заклепками она выглядит и воинственной, и уязвимой.
- Предыдущая
- 19/41
- Следующая
