Интерлюдия Томаса - Кунц Дин Рей - Страница 32

• Предыдущая
• 32/41
• Следующая

— Настоящее имя Гарри — Одд Томас.

— Одд?

— Судя по всему, происхождение этого имени — долгая история. Сейчас времени для этого нет.

— Как ты узнал его имя?

— Пропустил через компьютерную программу для сравнения визуальных изображений всю базу данных Департамента транспортных средств штата Калифорния, но не смог его там найти.

— Это же миллионы фотографий. Сколько у тебя ушло времени?

— Семь минут. Потом просмотрел архивы «Ассошиэйтед пресс».

Фотография уходит, ее сменяет видео — новостной репортаж, которому уже восемнадцать месяцев, об ужасном террористическом акте в торговом центре города Пико Мундо. Девятнадцать убитых, сорок один раненый. Полицейский говорит, что жертв было бы гораздо больше, если бы не действия одного храброго молодого человека. Это Гарри, точнее, Одд Томас. Полицейский говорит, что погибли бы сотни, если бы Одд не убил обоих террористов и не разминировал грузовик, набитый взрывчаткой. Репортер говорит, что Одд не хочет общаться с прессой, заявляет, что не сделал ничего особенного. Считает, что на его месте так поступил бы каждый. Репортер говорит, что Одд такой же застенчивый, как храбрый, но пусть я ребенок и все такое, я знаю, что застенчивый — слово неправильное.

Раньше, как вы, возможно, помните, я объяснила, почему люблю его: он и храбрый, и добрый, и нежный, но еще в нем есть что-то особенное, чем он отличается от других людей. И теперь понимаю, что это. Я знала, что он не покинет нас. Я знала, он не убежит, чтобы спастись самому.

Эд говорит:

— Я показываю тебе все это, Джоли Энн Гармони, потому что, несмотря на твою храбрость и острый язычок, несмотря на то что я не выявил феромонов, которые ассоциируются с ложью, я выявил другие феромоны, те, что ассоциируются с отчаянием. Я к тебе привязался, мне больно, что ты на грани потери надежды.

— Теперь — нет, — отвечаю я ему.

За те годы, которые Хискотт прожил во мне, я не позволила ему только одного: он так и не узнал, что я чувствую, когда плачу. Мои слезы — они мои, не его, никогда не его. Я лучше вообще не буду плакать, чем позволю этому слизняку чувствовать их жар на моих щеках или вкус на уголках рта. Если хотите знать, я уже думала, если наступит день, когда придет свобода, я могу узнать, что больше неспособна плакать — так долго сдерживала слезы, что превратилась в камень и их из меня уже не выжать. Но тут перед глазами у меня все расплывается, и вот они, слезы, слезы надежды и счастья, хотя победа еще не одержана.

Через какое-то время я вспоминаю:

— Эд, ты говорил, что есть кто-то еще, помимо Гарри… помимо Одда. Кто-то еще, кто сможет нам помочь.

— Да, Джоли Энн Гармони. Это буду я.

Вернувшись в джип «Гранд Чероки», я больше не чихаю. Возможно, отдушка лосьона после бритья этого парня в бермудах и запах сгоревшей травы каким-то чудесным образом соединились, нейтрализовав друг друга. Но скорее причина в другом: приближается момент, когда я проникну в логово Хискотта, и я так боюсь предстоящей встречи, что мне не до запахов лосьона или сгоревшей травы. Где-то я прочитал, что люди, приговоренные к расстрелу и уже стоящие у стенки, пребывают в таком ужасе, что не замечают пчел, ползающих по лицу и жалящих их. Один парень даже принял укус за выстрел и упал мертвым, тем самым сберег расстрельной команде патроны.

Поскольку я редко что-либо забываю, моя голова набита бесполезной информацией и постоянно связывает одну мелочовку с другой. Иногда я даже боюсь, что такие вот мысли о пчелиных жалах и приговоренных к расстрелу отвлекут меня в какой-нибудь критический момент, и в итоге меня убьют. Но, если не доверять собственному разуму, кому тогда можно доверять?

Я отключаю забор в кабину наружного воздуха, чтобы не надышаться дымом, выезжаю из-под деревьев и по лугу направляюсь на юг. Видимость уменьшается до шестидесяти или семидесяти футов, лишь изредка ветер относит дым, и я вижу всю панораму «Уголка гармонии». Но панорама эта исчезает так же быстро, как появляется.

Хотя мне нужна дымовая завеса, эта гуще, чем я ожидал, и заставляет меня сбросить скорость, при этом я чувствую, что скорость придется сбрасывать еще и еще. Видимость быстро уменьшается до сорока или пятидесяти футов, и если будет уменьшаться и дальше, то я вполне смогу рулить с закрытыми глазами.

Поскольку никаких ориентиров я не вижу, а спидометр джипа расстояние меньше трехсот футов не фиксирует, я полагаюсь на интуицию, когда резко поворачиваю вправо и торможу. Я думаю, что нахожусь лицом к западу, и я думаю, что семь жилых домов ниже того места, где я нахожусь, и чуть севернее, так что я могу объехать их сзади.

Разница между тем, что я думаю, и тем, что на самом деле, может привести к беде. Склоны холмов подо мной главным образом пологие, но есть несколько обрывов. Если я ошибусь и съеду с такого, «Гранд Чероки» может перевернуться. Конечно, у него привод на все четыре колеса, но, приземлившись на крышу, джип станет таким же бесполезным, как самолет без крыльев.

Под этим бело-серым дымом день темнее, чем при равном по плотности тумане, потому что туман солнечные лучи пробивают с большей эффективностью, чем дым. Множество частичек сажи, которые дым тащит с собой, не дают свету добраться до земли, так что «Уголок гармонии» накрывают ранние сумерки. И они грозят смениться темнотой. Аморфные клубы дыма, окружающие «Гранд Чероки», напоминают фигуры, многие — человеческие, другие — фантастические, словно легионы призраков торопятся на какой-то шабаш.

Я пытаюсь включить фары, но лучи отражаются от клубящегося дыма, уменьшая видимость с тридцати до десяти футов. И я могу поклясться, что из сереющего дыма выглядывают ухмыляющиеся и скалящиеся рожи, которые мгновениями позже исчезают, уступая место другим, не менее противным.

Чтобы в такой ситуации найти путь к Норрису Хискотту, мне приходится подключать психический магнетизм, которому я полностью доверяю: он точно не приведет меня к обрыву. Я не знаю, как выглядит Хискотт, но у меня есть его имя и фамилия, и я могу мысленно нарисовать дом, который он объявил своим. Сосредоточившись на имени и доме, доверяя психическому магнетизму и интуиции, я убираю ногу с педали тормоза и еду в ту сторону, куда меня ведет мое шестое чувство.

Случившееся дальше нелегко описать. Холодный ветер, но не настоящий, ментальный эквивалент ветра, идея ветра, возникает в моем сознании, словно где-то открылось окно. Возможно, мысленно рисуя викторианский особняк, я увидел окно и темно-желтый свет за ним, силуэт, который подскакивает к подоконнику и поднимает нижнюю половину окна. Осознав, что я притянул к себе врага, тогда как наделся притянуться к нему, я захлопываю нижнюю половину окна, мгновенно переключаю мысли с Хискотта на Сторми Ллевеллин, мгновенно заменяю нарисованный образ дома вызванным из памяти лицом Сторми, потому что она может полностью заполнить мой разум, и кукловод не найдет места, где можно в него войти.

Пусть даже я оттолкнул Хискотта, пусть ему не удалось взглянуть мне в глаза, чтобы хоть что-то узнать о моем местоположении или намерениях, я оставляю Сторми в моем сознании, потому что память о ней и обещание на карточке, полученной от предсказательной машины, — «ВАМ СУЖДЕНО НАВЕКИ БЫТЬ ВМЕСТЕ» — лучшая защита против нерешительности и, чего уж там таить, — страха.

В такой ситуации пользоваться психическим магнетизмом слишком опасно. Отказываясь от особого дара, мне остается полагаться только на смекалку, и я оказываюсь в положении Робина Гуда, променявшего колчан с первоклассными стрелами на пару камней.

И в этот самый момент Джоли Гармони обращается ко мне:

— Ты здесь, Гарри Поттер? Это Джоли. Ты здесь?

Изумленный и заинтригованный, я превращаюсь в суеверного дикаря с далекого острова, которому неведомы современные достижения науки и техники, потому что только с помощью магии тамошний шаман мог уменьшить Джоли до размера моего мизинца и перенести в радиоприемник «Гранд Чероки».

• Предыдущая
• 32/41
• Следующая